Приключения Кроша - Рыбаков Анатолий Наумович. Страница 13

– А амортизаторы? – спросил директор.

– Мы не брали. Они нам не нужны.

– Кто их взял?

– Этого мы не знаем.

– Надо найти, – спокойно сказал директор.

Тут я увидел, что по ходу дела пора вмешаться. И спросил:

– Интересно, как же мы их найдем?

Директор развел руками:

– Это дело ваше.

Вдруг высовывается Игорь со своим хорошо поставленным баском:

– Не беспокойтесь, Владимир Георгиевич, мы примем меры.

Он хотел задобрить директора.

– Нет, – возразил я, – напрасно Игорь обещает. Класс его на это не уполномочивал. Мы не брали амортизаторов, не знаем, где они, и не намерены их искать. А зря обещать нечего.

Директор внимательно посмотрел на меня. Он вообще как-то чересчур внимательно разглядывал нас, точно никак не поймет, что мы за люди такие.

Главный инженер сидел возле директора и молчал. Он считался руководителем практики, отвечал за нас, ему было неудобно за происшедшее и оставалось только молчать.

Директор спросил:

– Кто разрешил вам без спросу брать части из цеха?

– Ведь мы признали свою вину, – ответила Майя.

– Думаете, признали вину – значит, оправдались?

Майка перебросила косу с одного плеча на другое. Это значило, что она начала волноваться:

– А что мы должны делать?!

– Не с того конца начинаете, – сказал директор. – Надо разобрать машину на агрегаты. Потом развезти агрегаты по цехам. А там уже посмотреть: какие части годятся, какие нет.

– Это правильно, – согласился Полекутин.

Я тоже подтвердил, что правильно.

Игорь сказал:

– Именно так мы и решили поступить, Владимир Георгиевич.

– Аккуратно, чтобы ни одной гайки не потерять, – предупредил директор.

– Не беспокойтесь, – заверил его Игорь.

Игорь увидел, что разговор с директором оказался вовсе не таким страшным, сразу осмелел и опять вошел в роль руководителя и начальника штаба.

Когда мы вышли из кабинета, он остался там. Сказал нам вдогонку:

– Подождите меня во дворе, я сейчас выйду.

Во дворе нас ждали ребята. Хотели узнать, что и как. Мы им объявили, что все в порядке.

Вышел Игорь, тряхнул волосами, весело сказал:

– Инцидент исчерпан. Завтра организованно кидаемся на разборку лайбы. Но не той, что на пустыре. В лагере, в Липках, где прошло наше невинное детство, есть еще одна. Тоже списанная, но в лучшем состоянии. Ее передают нам. Завтра мы ее притащим.

Все закричали, что это здорово и Игорь молодец.

Я тоже подумал, что Игорь все же молодец. Когда Зуев сказал про машину в Липках, мы пропустили это мимо ушей. А Игорь сразу ухватился и уже договорился с директором. Есть у него административные способности, этого отрицать нельзя.

Все же я заметил:

– Это мы знали. Еще раньше тебя.

– А почему молчали? – ехидно спросил Игорь.

На это мне нечего было ответить.

Мы стали решать, кто поедет в Липки за машиной. Впрочем, это было ясно. Буксировкой машины занимается гараж, а в гараже работали мы со Шмаковым Петром...

– Пусть едут Сережа со Шмаковым, – сказала Майя, – ведь они знают машину в целом! – и улыбнулась.

Майка никогда не называла меня «Крош», только по имени. И всегда говорит обо мне с улыбкой, значение которой я не понимаю и потому не знаю, радоваться мне этой улыбке или огорчаться.

– Это разумно, – согласился Игорь, – и я поеду с ними. А старшим здесь останется Ванька Полекутин.

Игорю в лагере делать было абсолютно нечего. Просто ему хотелось прокатиться и не хотелось ковыряться здесь. Ну и пусть едет! Полекутин без него здесь гораздо лучше со всем справится. Полекутин серьезный парень – не трепач, не звонарь и хорошо разбирается в технике.

Но Игорю этого было мало.

– С нами поедет Вадим, – объявил он.

– Зачем? – удивились мы.

– Мало ли что там потребуется. А как ни говори, парень он пробивной.

Но, как я догадался, Игорь взял Вадима специально для того, чтобы было кем командовать. Знал, что мною и Шмаковым Петром ему командовать не удастся.

9

Вечером я сказал дома, чтобы меня завтра пораньше разбудили. Мне надо ехать в Липки буксировать машину.

Подробнее я не стал рассказывать. Не люблю рассказывать дома про школу, а тем более про автобазу. Зачем? Мама никак не может запомнить ни фамилии ребят, ни имени учителей. Скажешь ей про одного, а она думает на другого. Каждый раз нужно начинать все снова, про каждого объяснять, кто он и что он. Кроме того, многие ребята живут в нашем доме. Мама знает их родителей. И может им ляпнуть чего не следует. Она удивительно несообразительна на этот счет.

Не помню в каком классе, я пришел домой и рассказал, что Шмаков Петр третий раз подряд хватает двойку по русскому. Даже не помню, почему я это рассказал. Сидел на кухне и болтал. Без всякого ехидства и злорадства. Тем более, что Шмаков схватил третью двойку зазря. Только первые две схватил за дело.

А моя мамаша встретила во дворе бабушку Петра и говорит ей про эти двойки. Конечно, из самых лучших побуждений. Хотела ей что-то посоветовать, поделиться опытом, что ли.

Ничего в этом особенного не было: я рассказал маме, а она поделилась опытом. Тем более, что Петр не скрывал дома двоек: они у него в дневнике.

Но бабушка Петра приходит домой и начинает его ругать: «Позор! О твоих двойках знает весь дом. Все соседи говорят».

Мы чуть не поссорились со Шмаковым навсегда. Я никак не мог ему втолковать, что никакого злого умысла не было ни с моей стороны, ни с маминой. Он не желал слышать никаких объяснений и сказал, что если это повторится, то я могу здорово схлопотать. Мне пришлось признать, что я звонарь и что у меня чересчур длинный язык. Только после этого мы со Шмаковым помирились.

А все мамина непосредственность. Она не сплетница. Просто у нее искренняя, правдивая натура. Она не понимает, что разные люди воспринимают все по-разному. Что для одного пустяк, для другого черт знает что.

Я ценю в маме ее искренний, непосредственный характер. Но не желаю попадать из-за него впросак. Я перестал рассказывать ей про школьные дела. Сказал только, что буду зарабатывать в день рубль тридцать.

– Сколько это будет в месяц? – спросила мама и стала считать в уме.

Я подсчитал это уже на собрании.

– В июне тридцать дней. Значит, тридцать девять рублей, почти сорок.

Но отец сказал, что я получу только за рабочие дни, то есть без воскресений. Это составит тридцать два рубля пятьдесят копеек. Почти тридцать, а не почти сорок.

– Как ты собираешься их тратить? – спросил отец.

– Куплю моторчик к велосипеду.

– Ни за что! – заявила мама. – Я и так волнуюсь, когда ты ездишь на велосипеде. А с моторчиком... ни за что!

Я ей спокойно объяснил, что случиться происшествие может только с растяпой. Многие наши ребята имеют велосипеды с моторчиками, и ни с кем пока ничего не случилось.

На это последовал обычный ответ:

– Не забывай, что ты самый младший.

Я действительно самый младший в классе. Меня отдали в школу, когда мне не хватало трех месяцев до семи лет. Другим ребятам было полных семь, а некоторым и восемь. Игорю даже почти девять. Я оказался самым младшим и стоял на левом фланге.

Постепенно я вырос, и меня в классе перестали считать самым младшим. Только мама продолжала так считать. И чуть что, говорила: «Не забывай, что ты самый младший».

Так она сказала и сейчас. И добавила:

– Когда тебе исполнится восемнадцать лет, будешь ездить на чем хочешь.

Раньше мама говорила «шестнадцать лет»... «Исполнится шестнадцать лет – делай что хочешь».

Но теперь, когда до шестнадцати лет оставалось всего семь месяцев, появилась новая цифра – восемнадцать... «Вот когда тебе будет восемнадцать лет и ты станешь студентом, вот тогда...» и так далее.

Сейчас она опять прибегла к этим аргументам. Чтобы я не покупал моторчика к велосипеду.