Я хочу в школу - Жвалевский Андрей Валентинович. Страница 12
— Съешь лимон, лидер! Смотреть на тебя противно!
Женька дернулся, но еще пытался перевести разговор в шутку.
— Это я заради оптимизма и во славу проекта!
Никто его веселья не поддержал, только Кошка еще больше завелась:
— Заради Викуленьки своей, а не для проекта! Ты о ней только и думаешь!
Женька не случайно стал лидером, когда-то Впалыч рассмотрел в нем умение душить конфликты в зародыше — и Женя задушил бы, если бы Димка вдруг не пропел противным голосом:
— Нас на ба-а-а-а-бу променя-а-а-ал!
Это прозвучало очень обидно в устах человека, который вечно всех мирил.
И Женька не пожелал эту обиду терпеть.
— За собой лучше смотрите! Я уже неделю отчеты жду! Где отчеты? Тормоза!
Тут взорвались все разом — кроме Молчуна, который только набычился. Кошка орала, что с таким лидером группа годится только дворы подметать. Женька, как ему казалось, внушительно (на самом деле визгливо) требовал выполнения плана. Димка рычал, что оба придурки психованные. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не Ворон.
Он шел мимо с парочкой одноклассников и вид имел самый счастливый.
— О! Птички раскудахтались!
Спорящие ощетинились. Теперь у них был общий враг.
— Вали отсюда!
— Урод!
— Не лезь!
Крикнули все сразу, и получилась неразборчивая брань. Но Ворон только ухмыльнулся пошире и махнул своим попутчикам:
— Пошли, пацаны. Эти лохи жизни не поняли!
Фраза прозвучала так дико и фальшиво даже для Ворона, что Птицы не нашлись, что сказать. Стояли и провожали его нехорошими взглядами. От их взглядов Ворон, по идее, должен был задымиться — но не задымился, ушел, весело болтая о новой компьютерной игрушке.
Зато успокоились. Женька даже умудрился сказать совершенно спокойным (теперь уже действительно внушительным) тоном:
— А вот человек уже социализировался. Интересно как?
Помолчали.
— Будет следующее… задание, — то ли спросил, то ли объявил Молчун.
Женька кивнул.
Выяснить тайну Ворона оказалось проще простого — он манипулировал одноклассниками.
Думать его успели научить в 34-й школе, а система уроков и заданий еще не выветрилась из его головы. Ворон сразу стал лучшим в классе почти по всем предметам. И у него хватило соображения (психологию не зря учил!) не задаваться, а радостно делиться с товарищами. Сначала со всеми. Потом выборочно. Когда соседка по парте прикола ради спрятала его мобилку — наказал, оставил без контрольной. За нее пыталась вступиться лучшая подруга — подсунул ей домашку по математике с тремя ошибками.
Через две недели весь класс знал — с новеньким лучше дружить. Даже те, кому он не очень нравился, не высовывались, потому что самые сильные (и по диалектике самые тупые) в классе были с Вороном в отличных отношениях. Девчонки, пошушукавшись, определили его в красавчики и выбрали объектом коллективного обожания. Этому не помешала даже грузность и сутулость новенького. Впрочем, тут всех быстро отшила соседка по парте — та самая, которую он наказал за пропажу мобильника. В точном соответствии с женской логикой восхитилась его мужеством и суровостью. Ворон не возражал, стал считаться ее «парнем», что не мешало ему улыбаться остальным одноклассницам.
Всю эту информацию добыли буквально за день по разным каналам и теперь не знали, что с ней делать. Повторять методы Ворона было противно. Не удалось найти даже «рациональное зерно», на чем так настаивал Женька.
Ситуацию с Вороном обсуждали у Анечки дома, чтобы заодно подбодрить заболевшего товарища. Подбодрить удалось не слишком — Анечка за весь вечер ни слова не сказала. Димка подколол на прощание:
— Класс! У нас теперь два Молчуна.
Получилось не смешно, потому что и Аня, и Молчун отреагировали одинаково: сжали губы и исподлобья уставились на Димку.
Молчуну приходилось все сложнее. После первой драки он надеялся, что от него отстанут. Так и было поначалу. Почти неделю, пока заживал нос Александра, Молчуна обходили стороной. Вернее, изредка к нему подкатывал то один, то второй, то вдруг сразу три одноклассницы позвали на день рождения — Молчун так и не понял к кому, — но все заканчивалось одинаково: он отворачивался к стене и терпеливо ждал звонка на урок.
Отстали.
Зато банда остроносого Сашки постепенно осмелела, и однажды после уроков Молчуна отловили в парке и устроили темную по всем правилам — куртку на голову, двое повисли на руках, остальные лупят. Самое обидное, что можно было отбиться, держали сильно, но неумело, столкнуть лбами — и весь разговор. Однако Молчун не отбивался. Он стоял и повторял про себя два заклинания: «Не падать!» и «Драться нельзя!». Не упал и не сорвался.
После этого он научился выбирать маршруты и отрываться от хвоста. В людных местах его не трогали, только нагло тыкали пальцем и орали:
— Дебил! Калека!
Однажды чуть не поймали у подъезда — захлопнул дверь перед самым носом, потом долго стоял возле почтовых ящиков, слушал их издевательские комментарии и заставлял себя успокоиться. Надо было успокоиться.
Но рано или поздно они его подкараулят, это было ясно. И тогда надо будет снова не упасть и не сорваться.
Второй проблемой оказалась Евдокия Матвеевна. Она сама была бабушкой, очень гордилась своими внуками-отличниками и за «бедного мальчика» взялась с энтузиазмом бодрой наседки. Евдокия Матвеевна давно была на пенсии, часы брала, чтобы не затосковать дома — а энергии хватало. Она занималась с Молчуном после уроков (он охотно соглашался, это позволяло обманывать остроносого), водила его в лингафонный кабинет, где ставила аудиокниги, даже познакомилась с родителями. Узнав, что родители приемные, еще больше растрогалась и вцепилась в Молчуна мертвой хваткой.
Скоро он понял, что Евдокия Матвеевна со своей заботой гораздо опаснее обидчиков. От нее нельзя было спрятаться в подъезде. Она так и сяк пыталась его разговорить.
— Ты ведь неглупый мальчик, — переживала учительница, — все правильно пишешь. И очень аккуратно. Но надо говорить, понимаешь?
Молчун покорно кивал, хотя и врал при этом. Он не понимал, для чего нужно непременно разговаривать? Слова — просто акустические колебания. То ли дело запись. Она остается надолго, а то и навсегда. На нее всегда можно сослаться. Написать — дело ответственное, не то что сболтнуть.
И вообще…
Кошка второй день ревела в подушку. Как только ложилась, как только ее все оставляли в покое, она давала себе волю на полную катушку.
Ладно Злыдня, она пусть хоть удавится, осталось всего две недели до конца четверти, две недели можно и потерпеть. Все равно все контрольные Юля решала быстрее всех в классе. Пусть за них ей стравили сплошные тройки. Пусть. Из-за этого не стоило расстраиваться.
Юлю очень обидело, что родители встали на сторону Злыдни. Один раз папа в школу сходил, второй раз пошла мама. А потом они в ультимативной форме сказали, что больше никаких вызовов себя в школу не потерпят. Что не для того они Юльку растили, чтобы после работы еще час слушать про то, какая она у них отвратительная.
— Но я-то тут причем? — возмутилась Кошка. — Это Злыдня ко мне цепляется, а не я к ней.
— Значит так, — сказал папа. — Это твои проблемы. И сделай так, чтобы твои проблемы не касались меня. Я тебе не рассказываю про свою работу? Не рассказываю. Вот и ты сделай так, чтобы я про твою школу ничего не знал.
— А ты расскажи про свою работу, — сказала Юля. — Я послушаю.
Папа поморщился и отмахнулся.
Но и это было бы еще не катастрофой. Если бы не класс… Димка в коллектив вписался. Он даже в кино с ними ходил. Потом Кошке рассказал, что ему поставили условие, что он может пойти, только если придет без Юльки.