Матушка Готель - Подгорный Константин. Страница 15

Их переписка продолжалась всю зиму до самой весны.

Когда вьюн за окном ожил, Готель отнесла его Гийому в дом напротив, туда, где выпекали хлеб.

- Вы сделали нашу улицу красивой, - сказал пекарь, чуть ли не со слезами на глазах.

На что девушка сердечно заверила его, что еще непременно сюда вернется.

Она отвезла в Паркле свою шкатулку с драгоценностями, оставив себе лишь денег на дорогу до Сицилии да свой самородок. Она сшила замечательное красное платье для Констанции в знак их дружбы. За полгода общения эти два, по сути, разных человека привязались друг к другу, словно видели в каждом отражение себя другого. Конечно же, Констанция по природе своей, пусть не извлекая из того ни капли удовольствия, испытывала легкую, невидимую, и даже вовсе безобидную зависть к успехам Готель и её новому роману. "Похоже, у маркиза Готии [5]появилась первая фаворитка", за очередным званым обедом играла словами графиня, слегка улыбаясь подруге в знак их общего секрета. Но при всем этом, её любовь к Готель была куда сильнее, чем врожденное королевское тщеславие. И она плакала. Плакала по-настоящему, когда Готель сказала, что уезжает; и Готель была в полной растерянности, так как никогда не видела графиню такой беззащитно открытой, без маски её, пусть даже обаятельного, высокомерия. Сестра Элоиза дала Готель четырех крестоносцев для сопровождения до Марселя; и на мгновение на её лице появился тот же взгляд, как и однажды утром в монастыре, прежде чем Париж открыл Готель свои двери и навсегда перевернул её жизнь. Только в этот раз девушка не плакала, она и сама не знала почему. Возможно оттого, что не была уверенна в своем решении "посетить Марсель". Она поцеловала у настоятельницы руку, поблагодарила её за всю её доброту и, простившись, вышла из комнаты. Готель также отдала в магазин Клеману несколько своих платьев, оставив себе лишь одно: из голубой парчи с серебряной ниткой. Она надевала его не часто, хотя любила больше остальных. Клеман же нагрузил её гостинцами для своей кузины в Лионе, и настоятельно рекомендовал у неё остановиться, поскольку много рассказывал ей о Готель, когда гостил там зимой. Пока экипаж двигался по городу в сопровождении стражи, Готель прощалась с его улицами, по которым гуляла, живя здесь; она даже видела, как несколько человек махали ей вслед руками. Возможно, это были её покупатели, а может и те, кому она помогла пережить эту зиму. Они не прятались за окнами, а вышли на улицу, отчего всадники улыбались друг другу сами, не видев никогда прежде столь человеческого к себе отношения.

        Готель мечтала увидеть Сибиллу и дом, подаренный Рожером, и мечтала поселиться рядом с ними, хоть ненадолго. Конечно же, встретить Раймунда и увидеть море, но, Боже мой! как она не хотела оставлять Париж! У неё было лицо ребенка, которому обещали две конфеты взамен одной, но пока лишь забрали одну.

III

Лион был серым, туманным, пустым и холодным. Крестоносцы остановили экипаж у церкви Сен-Мартен д'Эне, откуда вышел каноник и предложил им приют; потом подошел к Готель и также предложил любую помощь:

- Друг Элоизы для нас такой же друг, - сказал он.

Готель передала несколько слов от аббатисы и сказала, что хотела бы остановиться у мадам Пенaр, и тогда другой священник прихода проводил её к дому мадам.

Это был старый, но крепкий дом с каменными стенами и массивными деревянными перекрытиями, а мадам Пенар была простой женщиной тридцати лет, в узорчатом фартуке, со сплетенными в толстую косу волосами, с мужем и сыном шести лет. Она была той женщиной, для которой свой дом это предмет гордости и любви.

- Клеман был прав, когда говорил, что вы просто красавица, мадмуазель, - сказала она, увидев Готель.

Мадам Пенар подала на стол хлеба, сыра и молока, и, пока Готель рассматривала дом, пошла приготовить ей комнату.

- Клеман спал здесь, когда бывал у меня, - говорила она, перестилая постель, - но, честно сказать, не так уж и часто. Как говорит его мать, надеюсь, когда-нибудь он поймет, что время, проведенное дома, куда ценнее, чем попытки завоевать чье-то сомнительное признание.

- Признание?

- Да, мадмуазель. Клеман растратит всю свою жизнь, пытаясь подняться наверх, особенно видя, как, например, вам это удалось. И он будет это делать до старости, лишь бы не признавать своего поражение. Это страх, мадмуазель, его погубит страх.

- А где ваш супруг - месье Патрис? - решила сменить тему Готель.

- Он у соседа, кроет крышу, вернется лишь к обеду, - ответила хозяйка.

На какое-то время наступила тишина. У стены беззвучно стоял мальчик - Жак - сын мадам, тихо и неподвижно оперевшись на стену, как стоит забытая метелка в комнате, куда редко заходят; он смотрел на свою гостью неприлично пристально, чем немного смутил Готель, отчего та рефлекторно поправила спереди волосы.

- А далеко ли Марсель? - вдруг спросила Готель, пытаясь оторваться от взгляда мальчика.

- Два дня пути, как до Парижа, - ровно ответила мадам.

Они еще немного посидели в тишине, и Готель пошла прилечь, чтобы отдохнуть с ночной дороги. Она не спала и, как только солнце появилось над городом, вышла пройти по его улицам. Он чем-то напоминал ей Париж, и она подумала, что, может, найдет для себя нотки Парижа и в своем новом пристанище. Готель купила немного карамельных яблок для Жака, а увидев в городе портную лавку, и кусок белого материала на платье. Вернувшись в дом мадам Пенар, она сразу принялась кроить и шить себе обновку. К вечеру получилось достаточно простое, но очаровательное белое платьице, тонкое и изящное от плеч до ступней. Девушка подумала, что жизнь её, возможно, изменится, так почему бы не подчеркнуть это новым предметом своего гардероба.

Готель ушла рано утром, когда месье Патрис и Жак еще спали. Она тихо поблагодарила мадам Пенар за ночлег и направилась к церкви, где её ждал экипаж и охрана. Оставив Лион, они двигались весь день и ночь, а к полудню следующего дня в воздухе появилось нечто особенное, какое-то свежее дыхание из-за засаженных виноградом холмов. Сначала небо, казалось, упало куда-то за горизонт, и Готель выпрямилась как струна, пытаясь понять, где же оно исчезает; но потом всё снова скрылось за деревьями. По мере того, как экипаж спускался с холма, горизонт снова растворялся в синеве, и Готель снова выпрямилась. И этот запах свежести, в сочетании с запахом южных трав, совсем не такой как в Париже, пьянил, и у девушки совсем не оставалось никакого терпения ждать, когда же эта чарующая тайна, наконец, раскроется. И тут же, буквально за следующим поворотом, нескончаемая вереница бегущих мимо деревьев оборвалась и блеснуло! Бескрайняя, захватывающая все воображение сверкающая гладь до самого горизонта. Море.

Девушка вскрикнула от восхищения и потребовала немедленно остановиться; она спрыгнула с экипажа и бросилась бежать вниз, через кусты и деревья, несмотря, что именно туда и спускалась дорога; потому что сил ждать больше уже не было. И она бежала, радуясь этой необъятной красоте, смеясь и подпрыгивая, как ребенок, пока не оказалась на скалистом берегу. Она аккуратно спустилась по камням и коснулась воды. Это было чудо - солнце, играющее на воде; оно качалось и сверкало на каждой волне. Готель почувствовала соленый привкус воды и её приятную прохладу; она посидела там недолго, и затем вернулась к экипажу, каждый шаг оборачиваясь назад и глядя с улыбкой на море.

Через час прибыли в Марсель. Его порт с сотнями скрипящих на воде кораблей был огромен, а склоны над скалистыми бухтами были застроены множеством белых домиков, которые стояли друг над другом, как уровни амфитеатра.

Экипаж остановился у аббатства Сен-Виктoр - грубого строения с двумя массивными башнями, находящегося прямо в порту. Попав внутрь, Готель попросила у служителей воды, помыться и привести себя в порядок, после чего её проводили в свободную комнату, принесли немного еды, кувшин холодного виноградного сока и сказали, что "известят Раймунда о прибытии мадмуазель". Дверь закрылась.