Сибирочка - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 12

Андрюша вспомнил, что его покойный отец, знавший отлично нравы инородцев, рассказывал ему, что медведь, или лесной хозяин, как его прозывают остяки, почитается у них священным, и хотя его разрешено убивать, но не иначе, как по совершении некоторых обрядов.

Впрочем, Андрюше не пришлось долго думать. Голод, измучивший порядком детей, заставил их уйти всеми мыслями в еду. Куски опаленной огнем и копотью полусырой медвежатины показались им таким необычайно вкусным блюдом, какого ни тот, ни другая, казалось, не ели никогда!

Лун вполне разделял их мнение и с редким аппетитом уничтожал свою порцию тут же рядом. Но вдруг он оставил еду, навострил уши и, глухо зарычав, поднялся с места. Шерсть ощетинилась на нем, глаза налились кровью.

— Кто-то пробирается к чуму, Лун чует, — шепотом пояснил Нымза и, в свою очередь, приподнялся с кошмы, на которой сидел с жирным куском медвежьего мяса в руках.

Дети перестали есть и испуганно переглянулись. Андрюша вскочил первый. За ним поднялась Сибирочка.

— Что, если это Зуб разыскал нас? Надо бежать… — прошептал мальчик и, схватив за руку свою маленькую подругу, ринулся с нею к порогу остяцкого жилища.

В тот же миг с отчаянным криком дети отпрянули назад в глубину чума.

На пороге домика Нымзы стоял Зуб.

Глава XIV

Нымза-предатель и Нымза-друг

— Ага, попались! Вот они где, голубчики! — прогремел страшным голосом лесной бродяга. Его глаза, налитые кровью, его всклокоченные рыжие волосы и бледное, перекошенное от злобы лицо — все это было ужасно.

Сибирочка схватила дрожащими пальцами руку Андрюши и так и замерла на месте, впившись глазами, полными ужаса, в страшное лицо своего врага. Лун при виде непрошеного гостя ощетинился еще больше, выгнул спину и прилег к земле, глухо рыча, поглядывая на пришельца и готовясь прыгнуть на него по первому приказанию своего хозяина. Но Нымза цыкнул на Луна и пошел навстречу Зубу.

— Твоя что надо? — спросил он, не без любопытства оглядывая его.

— Вот их мне надо, ребят этих, на расправу мне они нужны! — грозно потрясая кулаками, грубо крикнул Зуб.

— Она моя гость, и она тоже, — не без достоинства произнес остяк, попеременно тыча пальцами то на Андрюшу, то на Сибирочку, — и твоя гость тоже будет; садись на кошма и ешь! — неожиданно заключил он добродушно, похлопав по плечу бродягу, и, отделив с прута при помощи ножа еще кусок мяса, передал его Зубу. Тот с жадностью схватил кусок и принялся есть, забыв все в мире. Несколько минут в чуме раздавалось только громкое чавканье усиленно жующих челюстей. Зуб, казалось, был очень голоден и забыл на время и свою вражду к детям, и задуманную им месть.

Но это лишь так казалось. Едва им был проглочен последний кусок, как он, с бешено засверкавшими глазами, заорал во весь голос:

— Эй, ты, остяцкая образина! Не думаешь ли ты, что куском мяса тебе удастся задобрить меня и я оставлю этих ребят в покое? Нет, брат, шалишь! Я расправлюсь с ними по-свойски… Дай мне их увести отсюда, а не то… — Тут он быстро сунул руку за голенище сапога и, вытащив оттуда огромный кривой нож, уже знакомый детям, с угрозой поднял его.

Нымза очень хладнокровно взглянул на страшное оружие, потом на детей и спросил Зуба, чуть усмехнувшись своими раскосыми глазами:

— Не пугай, брат русский, Нымзу… Моя не боится… На лесного хозяина пошел, не боится, твоя нож тоже не боится. Лучше толком говори: за что ножом грозишь детям?..

— Они сделали так, что моего отца и брата забрали, чуть не убили их, в тюрьму посадили… И меня бы посадили в тюрьму, да я вырвался и убежал. Мы их с отцом и братом, бездомных сирот, приютили, хлебом их кормили, за своих родных держали, а они, злодеи, на нас же напали, честных людей… Убить их мало, вот что! — глухо, хрипло и злобно вырвалось из уст бродяги.

— Ты лжешь, Зуб! Ты лжешь! — крикнул вне себя Андрюша и, весь дрожа от негодования, выскочил вперед. Его глаза горели, щеки пылали. Он весь трепетал от гнева, злобы и негодования. — Ты лжешь, — крикнул он еще раз, — не мы злодеи, а ты и твой отец с братом хотели погубить человека, а мы…

Андрюша не договорил. Как лютый тигр. Зуб бросился на него, пригнул его к земле и навалился на него всем телом. Казалось, еще минута — и от несчастного мальчика не останется и следа.

Сибирочка с плачем кинулась к бродяге и, рыдая, молила его пощадить ее маленького друга.

Зуб был вне себя от бешенства и злобы. Он не смел на глазах Нымзы покончить с мальчиком и в то же время не мог снести смелой выходки ребенка.

— Стой, приятель, стой! Моя говорить хочет, — неожиданно ударяя его по плечу, произнес остяк, — твоя мальчонка наказать хочет, так пусть твоя накажет, я помогу твоя… Моя с твоя мальчонка свяжет и на санки положит… И девушка тоже… Лун в санки впряжет… Твоя с ними сядет и на русская город повезет. Там русская начальник судить будет и наказан будет, кто виноват… Ладно моя говорит? — спросил он в заключение.

— Ладно говорит! — усмехнулся Зуб и, мгновенно поднявшись с пола, освободил Андрюшку.

Тот встал с угрюмо потупленными глазами. Он понял, что взрослому, сильному бродяге легко справиться с ним, с мальчиком, едва достигшим четырнадцати лет. А тут еще Нымза предлагает помощь его врагу… Предатель Нымза!

А Нымза уже нес веревки и крепко скрутил ими руки и ноги Андрюши.

— Твоя не сердись, приятель, — добродушно лепетал остяк, — твоя связать надо, не то убежишь твоя… И она связать тоже… — указал он на Сибирочку. — И в санки положить обоих надо… И Лун запречь… Она, — ткнул он пальцем в Зуба, — на русский город твоя повезет… Там тебя русский начальник судить будет.

Схватив связанного по рукам и ногам Андрюшу поперек тела, Нымза вынес его из чума и положил в санки, поставленные под навесом, сделанным из хвороста и ветвей.

Бессильный и взбешенный, несчастный Андрюша лежал на санях, не будучи в состоянии двинуть ни рукой, ни ногой.

«Все кончено, — холодея от ужаса, подумал мальчик, — злодею Зубу удалось уверить остяка, что мы сделали какое-то зло, что мы виновны и нас надо судить. И Нымза предал нас бродяге. Конечно, Зуб не повезет нас в селенье, а завезет в тайгу и там безжалостно зарежет своим огромным ножом. А Нымза и не подозревает этого; он ведь не знает, кто такой Зуб. Что же делать теперь?»

Эти мысли вихрем проносились в голове мальчика и рвали ему сердце.

Нымза между тем, лепеча что-то по-остяцки, торопливо вернулся в чум. Вскоре Андрюша увидел его вышедшим оттуда с Сибирочкой на руках. Девочка была связана тоже по рукам и ногам. На ее бледном личике был написан смертельный ужас.

— Нымза… послушай, Нымза… Он налгал тебе… он виноват, а не мы… Он беглый преступник и злодей… Освободи нас… во имя Бога, Нымза! — прошептал Андрюша, вкладывая в свой голос самую горячую мольбу.

Но Нымза не слушал его. Он молча положил девочку подле на санки, потом свистнул Луна, который и появился из чума в тот же миг. Так же молча остяк стал впрягать в сани свою большую собаку, вовсе не глядя на детей. Казалось, точно ему было стыдно встречаться глазами со взорами своих жертв. Он торопливо покончил работу и поспешил обратно в чум.

Вскоре оттуда послышался его голос, говоривший Зубу:

— Твоя может отдыхать… Твоя спи спокойно… Ребята не ушел… Веревки крепкий… А отдохнет твоя… ехать может… Лун дорога знает… Лун умен… больно умен собака…

— Ладно, усну, притомился я! — послышался в ответ грубый голос Зуба, и за ним последовал сладкий зевок.

Должно быть, вкусный обед и теплота чума разморили бродягу, и его теперь клонило ко сну. Вскоре голоса в чуме затихли, и оттуда послышался один только храп. Воспользовавшись этим, Андрюша тихо проговорил бодрым голосом на ухо своей маленькой подруге:

— Не бойся ничего. Он не посмеет сделать нам зла! — и в то же время с горечью подумал про себя: «Вряд ли он завезет нас далеко… Вернее, он убьет нас тут же, поблизости чума. Как он обманул доверчивого Нымзу! Ну что ж! Когда-нибудь надо умирать… Жаль только Шуру. Она еще так мала и не видела жизни… Бедное дитя!»