Сить - таинственная река - Петухов Анатолий Васильевич. Страница 17

хотелось, и ребята сидели неподвижно, устроившись поудобнее.

Гусь все еще держал в руках подводное ружье, которое до этого рассматривал долго и тщательно. Но теперь

он смотрел в огонь: он понял, что самому такого ружья не сделать, потому что нет ни дюралевых трубок, ни

прочных упругих резин. Да и не о ружье он думал в эти минуты. Он пытался представить себе, как будет жить в

городе, вдали от родной и таинственной Сити, вдали от этого озера, поразившего красотой и обилием рыбы, вдали

от тихой Семенихи и от леса, в котором знакома каждая тропка, каждый укромный уголок, — пытался и не мог.

Теперь, после пережитого одиночества, он впервые почувствовал, что тысячами незримых нитей связан с этим

краем, где прошло не то что бы очень радостное, но вольное детство.

— Слушай, а когда ты школу кончишь, здесь останешься? — спросил Гусь у Витьки.

— Конечно.

— Ну! Интересно... И что будешь делать?

— Как — что? Работать. Охотиться буду. Вот денег заработаю за лето, и отец мне ружье купит. Двустволку.

Сам сказал.

— Жди, купит!..

— Честно! Он, если пообещал, сделает.

— Все равно, век охотиться не станешь... Да и сбежишь ты из колхоза. Кончишь восьмой класс или

десятилетку и сбежишь. Куда-нибудь учиться...

— Сюда мы сколько шли? — серьезно, по-взрослому спросил Витьке. — Часа четыре? В общем, километров

пятнадцать, не больше. А я, чтобы в какой-то безрыбной речонке поплавать, каждую неделю за двадцать

километров пешком из города топал!.. Или на Сорежское озеро с отцом ездили. Шестьдесят пять на попутных

машинах и одиннадцать пешим... Да я из-за одной Вязкой старицы или вот из-за этого озера и то в деревне остался

бы! А лес еще... Лайку заведу — отец разрешит, я уж говорил с ним...

Гусь чувствовал, что Витька говорит искренне. И он верил, что у Витьки будет осенью ружье. И лайка будет.

— Конечно, тебе легко рассуждать. В городе нажился. Подводное снаряжение есть. А у меня ничего нету...

Был Кайзер, и того этот ворюга-пьяница убил...

— А ты знаешь, откуда у меня подводное ружье, ласты, маска? Думаешь, отец купил?.. Да я прошлый год

после шестого класса два месяца летом в Плодопитомническом совхозе работал. Сорок девять рублей получил. А

снаряжение двадцать три рубля стоит.

Сережка, внимательно слушавший этот разговор, сказал:

— Я и то надеюсь заработать.

— И заработаешь, — поддержал его Витька.

— Ладно, хватит бахвалиться, — неожиданно оборвал этот разговор Гусь. — Уже светать начинает...

Сережка и Витька огляделись. Ночная темнота, в самом деле, поредела, звезды померкли, в бору начали

проступать отдельные деревья. Гусь встал, взял котелок.

— Вскипятим чайку и двинем на луду... А потом по холодку и домой доберемся, — сказал он и отправился за

водой.

Сережка проводил Гуся долгим взглядом и стал поправлять костер. Он думал о том, что после гибели Кайзера

Васька сильно переменился. Ни былой удали, ни страшных рассказов, ни командования. Вот и за водой пошел

сам...

«Или это из-за Витьки?» — думал Сережка, которому такая перемена в Гусе была чем-то приятна и в то же

время немножко тревожила.

Никогда еще Гусь не приносил домой столько рыбы. Дарья развязала мешок и ахнула. Она оторопело

смотрела на окуней, потом будто испугалась чего-то, закрыла мешок и к сыну:

— А ну, сказывай, где взял?

— Что? Рыбу-то? В воде. Рыба не грибы, в лесу не растет.

— Не юли! Я тебя спрашиваю — где взял?

Гусь расхохотался.

— Наудил. Вот где!

— Врешь. Врешь, пакостник! По глазам твоим бесстыжим вижу — врешь!

Гусь оскорбился.

— Чего мне врать-то? — повысил он голос. — Иди, спроси у Пахомовых. С Витькой вместе ходили. Или у

Сережки узнай.

— И спрошу! И узнаю!.. Кто поверит, что на удочку столько изловил?

Дарья и в самом деле выбежала на улицу, а Гусь зачерпнул ковш воды, выпил залпом и свалился на лавку. Он

даже не поинтересовался, к кому именно побежала мать наводить справку.

«Из Витьки сегодня не работник!»» — вяло подумал Гусь, чувствуя, как ноют нарезанные лямками плечи и

болит спина. Он закрыл глаза и вдруг явственно увидел перед собой лицо Таньки Шумилиной. Лицо было

грустное-грустное, а глаза печальные и будто в слезах. И Гусь вспомнил, что такой видел Таньку последний раз,

когда лежал под елкой, оплакивая Кайзера.

Ему вдруг так захотелось увидеть Таньку, что он стал придумывать предлог, лишь бы сходить к Шумилиным.

Но тут возвратилась мать. Она остановилась у порога.

— Господи! Чего же ты на лавку-то лег? Будто постели нету!

Гусь не пошевелился и не открыл глаз.

— Али уснул?

Молчание.

— Вот ведь как приморился. Э столько рыбы пёр! — Дарья подошла к мешку. — Ой-ё-ёй! Окунища-то ровно

лапти... Чего же теперь? Надо печку растоплять.

Все это Гусь слышал. И ему было приятно и раскаяние матери, и то, что она понимает, насколько сильно он

устал. Но потом, когда Дарья растопила печку, Гусь по-настоящему уснул.

Ему снилось, что он работает на тяжелом комбайне, работает без всякого отдыха. Танька Шумилина в

желтеньком платьице пришла на поле, принесла обед — целое блюдо вареных окуней! А председатель колхоза

стоит на меже с ружьем в руках и кричит: «Хватит работать, отдохни! Ты уже не на одно ружье денег заработал.

Возьми вот да иди в лес, глухарей постреляй. Из ружья-то надежнее, чем из лука...»

Гусь хочет остановить комбайн, но не знает, как это сделать. У Гуся уже болят руки и ноги, и плечи, и спина, и

голова тяжелая, как чугун. Потом вдруг комбайн прямо на ходу с грохотом развалился на части, и все пропало.

— Экая я какая!..— услышал Гусь голос матери — Рука-то, прости господи, ни лешака не держит. Разбудила

пария-то!..

— Что там у тебя случилось? — спросил Гусь.

— Да заслонка выпала. Ручка-то горячая, вот и не удержала... Грому-то от ее, как в кузне... Погоди-ко, я тебе

молочка принесу. Попьешь, да и ложись по-хорошему. На сарай ложись, а то я здесь колгочу, мешаю...

Дарья проворно внесла пол-литровую банку молока, подала краюшку хлеба.

Гусь сел,

— Чего на суде-то было? — спросил он.

— Ой, да чего и было! Вся деревня собралася. И в клуб-то не влезли все, другие так под окнами и стояли. Я-

то, конечно, в клубе, в самом переду была...

— Это ладно, — перебил ее Гусь. — Присудили чего?

— Три года. Враз и увезли. Поперву-то народу мало показалося — три-то года. А как увозить-то стали да

ребятишки-то как заревят, да баба-то евонная заголосит— дак всем вроде как и жалко... А чего сделаешь? Суд

постановил. Увезли, и все. Не своя воля. Много у его, конечно, темных делов открылося. Другого дак никто и

слыхом не слыхал, а дозналися. И Кайзера твоего помянули. Сам прокурор помянул. Вроде как стрелять-то он не

имел такого права, хоть Кайзер и волк... Имущества описали сколько-то, мотоцикл, да телевизор, да еще чего-то...

— Кто же теперь бригадиром будет?

— Есть уж бригадир, есть!.. Погоди, еще молочка-то принесу.

Дарья выбежала в сени, принесла еще банку молока и продолжала:

— Николку Пахомова, как все и думали, бригадиром поставили. Сегодня уж он наряды давал. Ко мне зашел,

поспрашивал, как живу. Сколько, говорит, молока с фермы берешь? Я говорю — литру. Поди, говорит, мало? Бери,

сколько надо, не стесняйся, а старшая доярка запишет. Я ему говорю: много-то брать, дак зарплаты не хватит. А он

и сказывает: теперь, говорит, молоко дешевле будем отпускать. Ревизия какую-то ошибку нашла. Дороже с нас за

молоко-то брали. Сколько переплачено было, вернут...

Дарья могла бы проговорить о бригадных делах и новостях, но Гусь перебил ее.

— Ты к кому ходила-то? Не к Шумилиным? Не знаешь. Сережка ушел на работу или нет?

— He, я к Пахомовым бегала... Витька дак сряжался на покос, видела. А Сережка — не знаю. Танька-то у их