Круг - Симонова Лия Семеновна. Страница 5

— Не хочется вводить вас в заблуждение, — продолжал он, позируя, — сегодня с утра я немного задержался. Войдя в класс, я почувствовал, что обстановка накалена до предела и наша уважаемая Антонина Кузьминична готова впасть в истерику. Допустить такое было бы весьма прискорбно. Я незаметно вышел, — беззастенчиво докладывал Пирогов, словно находился в компании сверстников, — завел будильник, который случайно оказался в моем портфеле, и поставил у приоткрытой двери. Он зазвонил. Все закричали: «Ура! Звонок!» И Антонина Кузьминична, хотя, как и все, понимала, что звонок не настоящий, уверяю вас, тоже обрадовалась. Ей еще меньше нас хочется присутствовать на собственных уроках. Ну, а дальше, вы уже знаете, мы пошли подышать воздухом свободы, и… тут совсем некстати выбросили кроссовки… Как было не подобрать такую прекрасную кость?..

Виктория Петровна жадно глотнула воздух. Ее тяжелое, неподвижное лицо сделалось влажным от возбуждения. Анатолий Алексеевич поднялся, чтобы подать ей стакан воды. Ребята смотрели равнодушно. Больное сердце Виктории Петровны не вызывало у них сострадания.

— Можно мне сказать? — подняла руку, будто не видела недомогания завуча, Клубничкина, крупная, румяная девочка с копной бронзовых кудрей.

— Ну, говори, Клубничкина, что ты хочешь сказать? — неохотно согласилась Надежда Прохоровна, с тревогой поглядывая на завуча.

— Я хочу сказать, — встала Клубничкина, — что ваши разговоры-уговоры — сплошная демагогия. Вас причины не интересуют, только следствия. Мы же на математике ничего не понимаем! Говорим Антонине, то есть Антонине Кузьминичне: «Бесполезно слушать то, что непонятно». А она: «Не хотите слушать, не приходите на мои уроки, сдавайте зачеты!» Мы согласились. Перестали ходить на уроки, так Антонина побежала к вам жаловаться. Натуральная демагогия!

— Ты сама демагогию не разводи! — удивительно быстро справилась с недомоганием несгибаемая Виктория Петровна. — Учись как полагается и будешь все понимать!

— Как учите, так и учимся, — огрызнулась Клубничкина, ожесточаясь. — Прогнали хорошего учителя математики, ко двору не пришлась?!

— Что ты себе позволяешь?! — снова, едва дыша, не жалела себя Виктория Петровна. — Ты становишься просто злом школы!

— Зло школы не я, — грубо отразила удар Клубничкина, — и все тут, кроме вас, это понимают. А позволяю я себе не так уж много. Надежда Прохоровна спрашивает, я ей отвечаю. Если вы снова согнали нас сюда каяться, то и незачем было. Достаточно нас унижали на собрании с родителями. — И, больше не замечая Викторию Петровну, она обращалась только к Надежде Прохоровне: — Нужны хорошие учителя. И специализация. Зачем мне математика, если в жизни она не пригодится?

— Тебе могут пригодиться только кавалеры! — никак не могла успокоиться Виктория Петровна.

Клубничкина, не удостоив ее вниманием, продолжала:

— А тем, кому без математики не обойтись, нужно преподавать ее всерьез. Не как в трехстах километрах от железной дороги…

— Маша Клубничкина! — подал сигнал длинный, длинноволосый Прибаукин.

— Да! Да! Да! — немедленно подхватил хор.

— Ты что-то хотел добавить к сказанному, Вениамин? Слушаем.

Вениамин Прибаукин не спеша встал, постоял молча и вдруг пробасил:

— На физику тоже приходить не будем. Аленке… — Поправился: — Ольге Яковлевне… учить противопоказано, — и сел. Уже сидя, добавил: — Двуличная она. Но вы, — сказал он, указывая пальцем на Викторию Петровну, — этого не поймете. Вам тоже в школе трудно.

— Хорошо, что сознаете, как с вами трудно, — ловко вывернулась Виктория Петровна.

Прибаукин тихо хохотнул и стал смотреть в окно.

— Ну, если уж пошел столь откровенный разговор, — старалась из последних сил держаться Надежда Прохоровна, — то давайте разберемся, какие трудности с биологией?

— Кожаева! Мария! — скомандовал Прибаукин. — На выход! Твой номер!

Тоненькая, бледнолицая девочка с глубоко посаженными глазами, скептически взирающими на мир, застенчиво сказала:

— На уроках биологии и географии скучно. Учительница биологии заменяет себя телевизором, а географ на каждом уроке показывает учебные фильмы…

— Что же в этом предосудительного? — то и дело вытирая платком вспотевшее лицо, все же вмешалась Виктория Петровна. — Все это предусмотрено программой.

— Да нет, предосудительного, наверное, нет, — вяло отбилась Кожаева, — только телевизор и кино можно смотреть и без учителя. Общения не хватает. Компьютер и тот способен взаимодействовать, отвечать на вопросы…

— А какие у тебя вопросы? — Надежда Прохоровна решила выяснить все до конца.

— Вопросы?.. — переспросила девочка. — Всякие. Можно ли, к примеру, биологической энергией лечить людей? Представляете, сколько семей сохранилось бы, если вылечивали алкоголиков?!

— Без вас этих вопросов не решат! — не унималась Виктория Петровна, — Лучше бы в учебник почаще заглядывали, чем развлекаться антинаучными бреднями!..

— Вот так не надо, — забеспокоилась девочка. Щеки ее разрумянились, глаза оживились, — Кибернетику тоже считали лженаукой. На десятилетия задержали развитие генетики. Разве можно повторять ошибки прошлого?!

— Но сейчас мы говорим об ошибках настоящего. О ваших ошибках!

Тут у Надежды Прохоровны терпение лопнуло. Она строго, осуждающе посмотрела на завуча, хотела что-то сказать, но Холодова, снова Холодова, вскочила, схватила с пола портфель:

— С меня хватит! У меня нет времени на пустые разговоры. Как там, у Овечкина, в записных книжках: «Я не могу уже выносить ни одной глупости. Некогда». Извините, я пошла. — И она направилась к выходу.

— Холодова! Вернись! — Эта девочка как-то особенно действовала на Надежду Прохоровну, да и устала она одновременно справляться и с ребятами, и с Викторией Петровной. — Ты что, Холодова, больше всех занята?

— Я не знаю, как все, — без всякого выражения ответила Холодова, — но у меня столько тележек, что их трудно везти. Сегодня у меня занятия в школе юных журналистов, репетиция во Дворце пионеров — на Ноябрьские праздники наш ансамбль выступает перед ветеранами. Извините, мне еще и за младшей сестренкой надо поспеть в садик. А тут пустое, мы идем в никуда… — И она с силой рванула на себя дверь, зная, что ее обязательно попытаются задержать.

Пирогов поправил венец из детских вертушек и тоже наклонился за портфелем. Привстал, перехватил недобрый взгляд завуча и, обращаясь непосредственно к ней, спросил:

— Кстати, вы не знаете, что означает нимб на иконах святых и самого Христа? Может, это свечение? Невидимая глазу биологическая энергия? Может, Христос обладал способностями сенса?..

— До чего договорились? До чего договорились?! — запричитала Виктория Петровна, но ее никто не слушал. Все расходились, без спросу, без разрешения.

— Ребята! — попытался остановить их Анатолий Алексеевич, молчавший во время разговора, но и его не услышали.

Задержалась только Киссицкая. Жеманясь, она попыталась сгладить впечатление:

— Простите великодушно… Все устали… — Она делала доброе дело: защищала товарищей, успокаивала учителей, — и все же что-то отталкивало от нее и тех, и других.

«Хочет со всеми сохранять добрые отношения, — едва сдерживалась Надежда Прохоровна. — И вся она такая мягонькая, ласковая, кошечка. Недаром ее Кисей зовут. Но добрых отношений у нее не получается… Хотя так ли это на самом деле?..»

— Оставьте меня, пожалуйста, одну, — жестко попросила Надежда Прохоровна.

Киссицкая тут же исчезла, а Виктория Петровна собралась еще что-то сказать, но директор резко остановила ее:

— Вы мне сегодня очень мешали, Виктория Петровна. Мне надо подумать… Не только мне. Нам всем…

5

Жалил мелкий, колючий дождик. Дул порывистый ветер. Анатолий Алексеевич уходил из школы домой с тревогой. Его мучило собственное бессилие, и от этого на душе, как никогда, было мерзко. Он поднял воротник пальто, натянул берет на уши, а подбородок спрятал в теплом, еще мамой связанном шарфе и пошел вдоль школьного двора, загребая ногами мокрые опавшие листья.