Алые перья стрел - Крапивин Владислав Петрович. Страница 8

— Вот выгоним из звена, будешь знать, — оказал Виталька. — Ты у нас и так незаконно. Да еще неприятности из-за тебя.

Вовка вздохнул. Он знал, что не выгонят. Да и говорил Виталька не сердито, а так, будто между прочим. Но все же Вовка огрызнулся:

— А сами… Тоже рисовали его по-всякому на заборах и стреляли.

— Дурак ты, Вова, — сказал Митька. — На голове густо, а внутри… Одно дело — рисовать… Когда рисовали, мы показывали, какой он буржуй и кулак. Рисовать и в заборы стрелять никто не запретит. А сейчас вышло, что мы сами бандиты. А он, выходит, прав. Заявления пишет. Думаешь, не обидно?

— А почему в НКВД? — подал голос Цыпа. — Ну, царапал бы свои каракули для милиции. А то получается, будто мы шпионы или вредители. Враги народа.

— А Жада думает, что он как раз и есть самый главный народ, — сказала Валентина. — А мы его враги. Так и получается.

— Он народ?! — подскочил Цыпа. — Помру от смеха! Народ — это кто на заводах работает и в колхозах кто трудится. И с фашистами дерется. В Испании.

Все деликатно помолчали, потому что знали недавнюю историю, как Цыпа собирался в Испанию.

— Ха! Вот бы Жаду послать драться с фашистами! — затоварил Вовка, стараясь загладить вину. — Вот драпал бы! А?

— Скорей всего к ним бы сбежал, к фашистам, — сказал Цыпа.

— Не… — заспорил Вовка. — Не сбежал бы. Они бы его с нашими заставили воевать, а он ведь трус. Только собак вешать может.

И опять замолчали в сумраке. Сидели, привалившись друг к другу, и тихо дышали, как один человек.

Только Павлика не было.

Потом послышались шаги, и Виталька угадал:

— Павлик.

Белая рубашка Павлика замаячила в двери.

— Где был? — опросил Виталька.

— С папой приемник доделывали.

— Работает?

— Работает…

— Хорошо слыхать?

— Хорошо… — тихо сказал Павлик. — Только…,лучше бы уж плохо было слышно. А то включили, и сразу — бах, новость: фашисты взяли Бильбао… Итальянцы.

— Во, гады, — сказал Цыпа.

— А еще… генерала Лукача убили.

— Врешь! — по привычке сказала Валентина, но больше никто ничего не сказал, потому что понимали: Павлик не врет.

Митька подвинулся на скамейке и тихо позвал Павлика:

— Садись.

Внизу, за забором, на Жадиной веранде, весело заорал патефон: «Все хорошо, прекрасная маркиза!..»

Вовка Шадрин пошевелился и медленно сказал:

— Хлопну я из рогатки этот ящик с «маркизой». С крыши его хорошо видать.

— Я тебе хлопну! — пригрозил Митька. — Молочный снайпер… Люди с фашистами воюют, а ему только бутылки да пластинки бить.

— Воюют… — сказал Вовка тихо и обиженно. — Я же не могу так воевать. Если бы пустили да винтовку дали…

Никто не засмеялся. Потому что каждый знал: если бы пустили и дали винтовку… Ну, а что, в самом деле, разве не вышли бы из них снайперы?

— Пустят тебя… — заметил Серега. — Они своих-то пацанов отсылают подальше от беды.

— Не дадут нам винтовки, — сказал в темноте Павлик. — Чего ж говорить…

— А что делать? — спросил Вовка.

Это был серьезный вопрос.

Это был очень серьезный вопрос, потому что в самом деле: нельзя же сидеть просто так, когда «юнкерсы» бомбят университетский городок Мадрида, когда итальянские фашисты взяли Бильбао — столицу басков, когда убили Лукача… Но что делать?

— Учиться стрелять, — твердо сказал Митька. — Это нам еще пригодится. Не в заборы пулять, а как следует. Чтобы отряд у нас был настоящий, а не то, что сейчас. Чтобы, когда надо, мы сразу… Ну, все равно сейчас мы больше ничего не можем.

— Хорошо тебе, ты в кружке, — откликнулся Цыпа. — А мы что? Из луков да из луков.

— Я Скобелева упрошу. Пусть всех запишет. Я за ним по пятам буду ходить.

— Мы тоже будем, — сказала Валентина.

— А луки нельзя бросать, — продолжал Митька. — Думаете, я на значок сдал бы, если бы из лука не стрелял? Он глазомер развивает и руки.

— Название какое-то неподходящее, — сказал Серега. — Непонятно как-то — «Белые перья». Какие перья, откуда, для чего?

— Лучше красные, — предложил Вовка. — Мы же красный отряд.

— Лучше… Но все равно непонятно.

— Лучше полностью: «Красные перья стрел», — сказал Митька.

— Пускай будут «Алые перья стрел», — заговорила Валька. — Красиво.

— Тебе бы только, чтоб красиво было, — заворчал Цыпа.

А Павлик медленно сказал:

— Ну что ты, Цыпа. Разве плохо, если красиво? Послушайте, ребята: «А-лы-е Перь-я Стр-рел-л».

Серега напомнил:

— Значит, и в самом деле на стрелы красные перья надо. Где брать?

— У отца, думаешь, мало красных чернил? — сказал Митька.

Яркий огонек свечки вздрагивал и качался от дыхания ребят. Валька Голдина писала красными чернилами на тонкой бумажной полоске:

— Мы, пионеры второго звена… Митя Вершинин…

— Дмитрий, — сурово сказал Митька. Он макал в пузырек с чернилами бумажный жгутик и мазал хвостовые перья на стрелах.

— Дмитрий Вершинин, Игорь Цыпин, Виталий Логинов, Валентина Голдина, Владимир Шадрин…

— Владимир пишется через «и». Учти, — сунулся Вовка.

— Знаю… Владимир Шадрин, Павел Шаг-ренев, Сергей Иванов… вступаем в отряд «Алые Перья Стрел». В скобках «АПС»… И обещаем друг другу и всем на свете, что… всегда будем бороться с фашистами и всякими врагами…

Она оглянулась на Митьку.

— Всегда будем учиться, чтоб бить без промаха…

— …Без промаха.

— И мстить за всех, кого они убили и замучили, — сказал Цыпин.

— А если они полезут на нас… — добавил Павлик.

— А если они…

Июньские вечера очень светлые. Небо серебристое, и звезды едва проступают на нем. А крыши и заборы почти черные. И уж совсем черными кажутся на небе листья и ветви тополей.

Громадный сук большого тополя протянулся над серединой двора, как рука великана. Высоко, выше всех проводов и крыш, выше труб кирпичной пекарни, которая стоит позади двора.

С шелестом ушла с земли и вонзилась в сук тяжелая стрела. Утром все увидят ее высоко над головами. Увидят, что у нее алые перья. Но никто никогда не сможет достать ее. Только ветер.

Потом шквалистые ветры истреплют перья, обломают древко. Но крепкий наконечник навсегда останется в дереве. Наконечник, в который вложена туго свернутая бумажная полоска, где имена стрелков и обещание.

Этот наконечник, сделанный из пустой пули, будет там всегда, пока живет тополь. А такие могучие деревья живут очень долго. В детстве кажется, что они стоят вечно.

Мысль продырявить баронессу на афише пришла Витальке. Раз уж в городе нет настоящих фашистов, то надо всадить стрелу хотя бы в нарисованного. Пусть все прохожие видят большую стрелу с алыми перьями— символ меткости и беспощадности к врагам.

А кроме того, добавил Виталька, это будет месть Аркадии Францевне за то, что она плохо отзывалась о Карле Бруннере (вернее, не о Карле, а о том пацане, который играл эту роль, но это все равно).

— И за то, что чуть не оставила тебя на осень, — въедливо заметила Валентина.

— Чушь какая! — обиделся Виталька. — Я могу и не стрелять. У тебя, Голдина, между прочим, не язык, а швабра. Если так, то пусть Митька стреляет в баронессу.

— Конечно. Сам-то промазать боишься, — поддела Валька, которая обиделась за свой язык.

— Если издалека, хоть кто может промахнуться, — спокойно сказал Виталька. Он не хотел ссориться. — Надо ведь шагов с тридцати, не меньше, верно, Мить?

Читателям, не стрелявшим из лука, наверно, непонятен этот разговор. А дело вот в чем: афиша висит довольно высоко, и если выпустить стрелу с двух-трех шагов, она воткнется некрасиво: хвост с перьями будет наклонен вниз. Сразу все увидят, что стреляли в упор. Чтобы стрела воткнулась как надо— перьями слегка вверх, — она должна описать в воздухе дугу. Значит, пускать ее надо с приличного расстояния.