Выстрел - Рыбаков Анатолий Наумович. Страница 27
Мишкино объяснение, по видимому, удовлетворило Шаринца, и он спокойно сказал:
– Не маленькая, сама все понимает об себе. И не знаюсь я с ней, она с Витькой была. В Крым, дураки, собирались, на солнышке позагорать, вот и загорает, бандюга!
В говорливости Шаринца Миша почувствовал возбужденность человека к чему то причастного, в обвинениях Витьки – фальшь, в злорадстве – торжество мстителя. И его осведомленность, кто где был в ту ночь, и его беспокойство о Белке…
На другой день, в школе, Миша отозвал Шныру в сторону.
– Можешь узнать: говорила Белка Шаринцу, что Зимины уезжают на дачу?
– Если она Шаринца навела, разве она признается? – усомнился Шныра.
– Это верно. А могла она навести Шаринца?
– Не знаю. Только Витька ни при чем, это точно.
– Хочешь Витьку выручить?
– Спрашиваешь!
– Следи за Шаринцом и Белкой.
Шныра исподлобья посмотрел на него:
– Шаринец узнает – убьет.
– А ты так, чтобы не узнал. Белке ничего не говори. И Фургону.
– Я с Паштетом, – подумав, сказал Шныра.
– Не продаст?
– Он верный, любит Витьку.
31
В карты Валентин Валентинович тоже не играл. Есть карточные игры, в которых требуется умение, но надо ломать голову, а свою голову Валентин Валентинович берег для кое чего более существенного.
Но местонахождение игорного притона, где играл Красавцев, было ему известно.
Два раза коротко он позвонил в дверь.
Настороженный женский голос спросил:
– Кто там?
– От Антониды Аристарховны, – паролем ответил Навроцкий.
Дверь открыла дебелая накрашенная женщина – хозяйка заведения.
За ярко освещенным столом сидели игроки.
В углу, на маленьком столике, стояли вина и закуски. Туда и подсел Валентин Валентинович, дожидаясь конца игры.
Ждать пришлось долго, но он никуда не спешил. От него не ускользнул настороженный взгляд Красавцева; тем спокойнее и невозмутимее выглядел он сам, респектабельный молодой человек в черных лакированных ботинках с гетрами на блестящих пуговицах.
Наконец Красавцев подошел к столику, налил рюмку водки, стоя выпил, вполголоса спросил:
– Зачем вы здесь?
– Повидаться с вами, – весело ответил Валентин Валентинович.
– Присядете?
– Нам незачем видеться, – ответил Красавцев, однако сел.
– Мне трудно жить, не видя вас.
Валентин Валентинович покачивал ногой в лакированном ботинке.
– Ваши шутки неуместны.
– Шутки уместны в любых обстоятельствах, дорогой Георгий Федорович, тем более уместны они в обстоятельствах комических.
– О какой комедии вы говорите?
– Сидите с убийцей Зимина, спокойно пьете водку и закусываете селедочкой с луком.
– А что прикажете делать? Закричать: держите его!
– Идея! Это будет забавно.
Красавцев вытер губы салфеткой.
– Что вы хотите мне сказать?
– Вы должны твердо уяснить: никакого, повторяю, никакого отношения к происшествию я не имею. Будь я хоть мало мальски причастен, меня давным давно не было бы в Москве, вообще не существовало бы никакого Валентина Валентиновича Навроцкого. Неужели вы этого не понимаете? Чушь! Ерунда! Какие основания у вас связывать меня с этим делом?
– Вы настаивали, чтобы я передал документы Зимину.
– Документы лежат на столе, никто их не тронул.
– Вторые документы. А первые?
– Они пропали с портфелем и, вероятно, из за портфеля. Зимин стал бы нашим человеком, поверьте! Но впутался негодяй, мальчишка, бандит, какой то Альфонс Доде, черт бы его побрал, все испортил. Я не знаю деталей; не хочу знать, меня это не касается. Я чист! А поскольку чист я, чисты и вы. Стыдно паниковать, Красавцев!
– Не стыдите меня, пожалуйста! – вспылил Красавцев. – Много на себя берете. Я не утверждаю, что вы имеете отношение к происшествию, как вы изволили выразиться. Но оно имеет отношение к нам. Пока все не закончится, не уляжется, я ничего не могу делать и не буду делать. И вам не советую появляться на фабрике. Исчезните на время.
– Исчезнуть? Мне? Когда я ни сном ни духом! Красавцев, будьте мужчиной, не теряйте головы! Все должно продолжаться, как было.
– Что именно?
– Пять вагонов.
– Вы с ума спятили?
– Извините, это вы деморализованы убийством Зимина, все это видят, между прочим.
– Все равно придется переждать, – уже спокойнее ответил Красавцев.
– Назначен новый инженер, надо к нему присмотреться.
– Наоборот, – возразил Валентин Валентинович, – сразу ограничьте его: твое дело – производство, мое – сбыт.
– Ваше указание, товарищ Навроцкий, будет выполнено, как только вы станете директором фабрики.
Валентин Валентинович встал, холодно сказал:
– Я дал вам несколько дружеских советов, на мой взгляд, полезных. Главное, будьте спокойны, как спокоен я. Никаких, ни малейших оснований для беспокойства нет по одной простой причине: ни я, ни вы не имеем никакого отношения к этому делу. Я жду ответа. И не задерживайте. Иначе нужные мне пять вагонов я получу в другом месте. Честь имею.
32
Все так же двигались толпы в тесных рядах Смоленского рынка, между ларьками, палатками, открытыми прилавками, коробами с фруктами и овощами, мясными тушами, подвешенными на крюках, растекались по Арбату, по Смоленскому и Новинскому бульварам, по бесчисленным переулкам, спускавшимся к Москве реке, кривым, запутанным, пыльным и грязным.
В переулках тоже торговали дозволенным и запрещенным, гнилым и целым, собственным и краденым, прячась от милиции и фининспектора в глухих проходных дворах, возле ветхих домиков, вросших в землю и подпертых бревнами, в бывших ночлежках, где ютились беспризорники, старьевщики, фальшивые слепцы, в извозчичьих трактирах, чайных и пивных. Одна из них, «Гротеск», соседствовала со складом пустых бутылок.
Благопристойная на вид, с вывеской, где красовалась пивная кружка с громадным клубком белой пены, она, однако, пользовалась дурной славой даже среди постоянных обитателей Смоленского рынка. Здесь собирались воры, жулики, их подруги, скупщики краденого. Порядочные коммерсанты заходили сюда только днем.
Валентин Валентинович вошел в «Гротеск» тоже днем, побыл там некоторое время, вышел и смешался с рыночной толпой, не обратив внимания на двух мальчиков, сидевших на краю тротуара.
Этими мальчиками были Шныра и Паштет. Они видели, как Навроцкий вошел в «Гротеск» и как вышел оттуда.
Сообщение об этом было для Миши неожиданным. Шныра и Паштет следили за Шаринцом – постоянным посетителем «Гротеска». Туда же, оказывается, заходит и Навроцкий.
Пивная на открытом месте, Навроцкий мог зайти выпить кружку пива. И все же это первое, что удалось узнать Шныре и Паштету, причем сразу, с ходу.
Второе, не менее важное сообщение Миша получил на следующий день…
Паштет шел за Белкой.
На Смоленском рынке, у галантерейного ларька, ее ожидал Шаринец. Паштет зашел за ларек и прислушался к их разговору.
– К тебе Мишка приходил? – спросил Шаринец.
– Ну, приходил.
– Почему мне не сказала?
– А ты мне кто: дедушка, бабушка?
– Схлопочешь!
– Сам схлопочешь!
– Ты что Мишке говорила?
– Ничего.
– А он тебе чего?
– На фабрику, говорит, иди.
– А ты что?
– «Что, что»… Ничего!
– Еще с Мишкой увижу – убью!
– Дурак!
– Навешаю!
– Боюсь я тебя очень! – презрительно ответила Белка и пошла прочь.
Паштет смог выйти из за палатки только вслед за Шаринцом.
Против «Гротеска» сидели на тротуаре Шныра и Белка.
Шныра пересчитывал бутылки. Белка, подперев подбородок кулаком, мрачно молчала.
Шаринец подошел к ним.
Подошел и Паштет, уселся рядом со Шнырой.
Шаринец ткнул ногой в корзинку с бутылками.
– Дерьмом занимаетесь, копейки считаете?
– Ты! Осторожнее! – крикнул Шныра. – Разобьешь!