Принцип неопределённости - Биленкин Дмитрий Александрович. Страница 5
— Ты же знаешь, что нет! (“Все, не вышел компромисс…”) Ты… ты изменился, милый… (“Ну ещё бы! Странно, что любящее сердце сразу не заметило подмены…”) Я что-то сделала не так? Не то сказала?
— Нет, нет!
— Тогда… Я не совсем понимала, когда ты говорил, что наша любовь особенная, какой не было и не будет, но сейчас, сейчас… Ты даже не поцеловал меня!
Он повиновался. И, целуя, понял, что хочет целовать её всегда, всю жизнь, что она близка ему, вопреки всему близка с первой минуты, а все прочее обман, которым он пытался заслониться от поражающей, как молния, любви, в которую он не верил и которая настигла его.
И в озаряющей радости он внезапно увидел выход, настолько простой, что поразительно, как это он не заметил его сразу. Хроноскаф увезёт двоих! Девушка должна была умереть в прошлом, она и умрёт для прошлого, чтобы жить в будущем.
А тот, другой Берг? К черту другого, если он не смог её спасти!
Он рассмеялся.
— Ты что, милый?
— Ничего. Все верно: наша любовь особенная, какой не было и не будет. Мы спасены, если ты сможешь всю ночь идти пешком.
— Разве нам впервые?
— Но…
— Маленький — умница. Он мне совсем не мешает; видишь — его даже незаметно. Я пройду столько, сколько нужно, когда ты рядом.
Бергу передалась её убеждённость. Он размотал сплетённый из тонких жил пояс, закинул петлю за выступ стены, подложил, чтобы не резало, плащ, обвязал девушку, и через полчаса они были на свободе.
Берг широко дышал воздухом леса, который уже не казался ему чужим; закутанная в плащ девушка шла рядом, он поддерживал её, чувствуя тепло плеч и испытывая головокружительную нежность. Серебро и чернь узорчатых теней листвы словно плыли сквозь него. Или, наоборот, он плыл по расстилавшемуся невесомому ковру.
В мелькавшем свете луны он хорошо видел её лицо, но так и не мог сказать, красива ли она. Какое это имеет значение? Никакого. Как и её прошлое, как тот мирок, откуда он её вырвал. Он даже знал, как она воспримет будущее. Как сказку, рай, куда её привёл любимый. Она примет этот мир с той же доверчивой непосредственностью и стойкостью, с какой она приняла свою судьбу, но скорей всего будет нелегко убедить её, что они живы, а не вознеслись на небо. Почему все должно быть так, а не иначе, он не знал, но был убеждён, что все так и будет.
Усталость навалилась внезапно. Ни с того ни с сего Берг почувствовал, что скользящие тени мешают идти, что они захлёстывают ноги, как петли силка. Он раза два споткнулся. Это испугало его. Изнеможение должно было прийти после всех испытаний ночи, он держался только на нервном напряжении, но неужели он свалится на полдороге?
Усилием воли ему удалось избавиться от ощущения захлёстывающих петель. Зато ноги стали как бы обособляться от тела, он их уже почти не чувствовал. Зато стал оттягивать руки анти-гравитатор. Он весил уже не килограммы, а тонны! Все, кроме ног, стало тяжелей: голова, руки, тело девушки, когда оно к нему приваливалось, и это дало спутанным мыслям Берга непредвиденный толчок, который заставил его похолодеть.
— Сколько ты весишь? — спросил он.
— Я? Я… я не понимаю…
— Извини… Это я так, ничего…
Конечно, она не знала, а скорей всего и не понимала, о чем её спрашивают. Нелепо предполагать, что в тринадцатом веке девушки взвешиваются на медицинских весах, и Берг устыдился своего вопроса. Свой вес он знал точно, её определил, когда, спускаясь со стены, брал на руки, и тогда у него не было и тени сомнения, что мощности хроноскафа хватит на двоих. “Без паники, — сказал себе Берг. — Только этого ещё не хватало!”
— Сядем, — сказал он, хотя намеченное им время привала ещё не наступило.
Они сели, и по тому, как она медленно опускалась на разостланный плащ, как неподвижно смотрели её глаза, он понял, что вся её выдержка была напускной, что она безмерно устала, устала куда больше, чем он, и что она скорей умрёт, чем сознаётся в этом. Берг едва не застонал и внезапно почувствовал долгожданный прилив сил, верней ярость, которая заменяла силу.
— Идём, — сказал он, понимая, что долгий отдых будет только хуже, что в одиночку никто из них не дойдёт, а вместе они все-таки дойдут, потому что каждый черпает силы в другом.
Они пошли, молча понимая друг друга, и ночь для них длилась бесконечно, потому что они бесконечно напрягали свои силы. Но рассвет все-таки наступил. Рассвет обещал солнце, и Берг ободрился, мелькнула даже мысль, что когда-нибудь он будет вспоминать эту ночь как счастье.
Они поднялись на пригорок., где дуб ронял все так же плавно скользящие листья. Берг отчего-то подумал, что дуб, пожалуй, может прожить все разделяющие столетия, и пожелал ему уцелеть до тех времён, когда они снова придут под его уже старческую крону.
Трава была серой от обильной росы. Оставалось уже немного до того места, где находился замаскированный под глыбу валуна хроноскаф. Они дошли до опушки, и Берг решил сделать последний привал. Она опустилась на землю, и ему показалось, что в её теле совсем не осталось жизни после тюрьмы, страха и бегства, что сознание её спит и она уже ничего не ощущает. Но это было не так. Она шевельнулась, её глаза взглянули на Берга и увидели в нем что-то такое, отчего она сделала движение выпрямиться и убрать разметавшиеся волосы. И это упрямое, через силу движение открыло Бергу её не такой, какой она была сейчас, — измученной, с чёрными тенями на лице, в тусклом монашеском одеянии, а такой, какой она была на самом деле; он вдруг увидел её танцующей в белом платье. Он даже вздрогнул, настолько реальным было видение гибкой, порывистой, как огонёк на ветру, девушки в белом. Счастливой, ничего не боящейся девушки двадцать первого века. “Ну что ж, — подумал он, чувствуя, как у него перехватило дыхание. — Ну что ж… Разве так уж велика пропасть между нашими временами?”
Какой-то отдалённый, гулко и дробно разносящийся в рассветной тишине звук вывел его из задумчивости. Он прислушался, и все в нем болезненно сжалось — то был стук копыт. Она его тоже услышала, и по тому, как она напряглась, как ещё сильней побелело её лицо, он понял, что и она догадалась о значении этого звука.
Он схватил её, и они побежали, но у неё уже не было сил бежать.
— Я не могу быстрей… Спасайся…
Он подхватил её на руки, нисколько не удивляясь тому, что в состоянии это сделать.
На взгорке он обернулся. Всадников было человек десять, они находились ещё километрах в полутора. Впереди мчались собаки.
Ещё можно было успеть. Он бежал, ничего не чувствуя, кроме режущей боли в лёгких, и ничего не видя, кроме мелькающих тёмных полос, и все в нем сосредоточилось на том, чтобы разглядеть среди этих мельканий приметный куст, бугорок, камень.
Все же в нем шевельнулась горделивая мысль о том, что они, люди двадцать первого века, все-таки могут невозможное и без техники.
Он едва узнал поляну, где оставил хроноскаф. Топот приближался, но всадников ещё не было видно. Дыхание, казалось, уже разорвало лёгкие. Тело девушки он больше не чувствовал, верней, чувствовал как своё — огромное, непосильное, не повинующееся ему тело.
“Глыба” раскрылась, едва Берг к ней прикоснулся. Лай собак уже ворвался на поляну, их оскаленные морды мелькали среди кустов.
Берг втиснул девушку на сиденье — пришлось разорвать её сомкнувшиеся на шее руки, — влез сам. Захлопнувшийся люк отрезал собачий лай. Берг надавил кнопку возврата
Двигатель загудел — и смолк Не соображая, что он делает, Берг рванул рукоять обратного хода. Хроноскаф дёрнулся… И стал.
Лишним был тот вес антигравитатора, который Берг не учёл!
Все, что произошло потом, сделал словно не он, а кто-то другой. Берг швырнул антигравитатор девушке на колени. Кажется, она хотела что-то сказать… Или крикнуть… Он включил автоматику возвращения в XXI век, нажал пусковую кнопку и вывалился, захлопнув люк Падая, он успел увидеть тающий корпус хроноскафа.
Некоторое время он лежал, вжавшись лицом в землю и недоумевая, почему медлят собаки. В ушах гулко шумела кровь, очевидно, из-за этого он и не слышал лая.