Вдоль по радуге, Или приключения Печенюшкина - Белоусов Сергей. Страница 17

Ляпус начал тихонечко-тихонечко заходить к водяному сбоку, чтобы схватить вазу и вместе с ней улепетывать. Если бы он сделал это, вероятно, до сих пор история Фантазильи шла бы тихо и гладко. Ворочался бы и сейчас на кровати с колючей пружиной маленький встрепанный домовой, перебирал бы свои обиды, мечтая о славе и величии. Но вышло все иначе.

Ляпус медленно перевел взгляд на пучок сочных нежных стеблей гуарама, размочаленных об пол, и вспомнил, как выхлебал воду из-под цветов разъяренный водяной. Тут еще одно воспоминание выплыло перед ним. Давным-давно на чердаке у прабабки, среди висящих пучками сушеных колдовских трав мальчишка Ляпус, пробираясь к слуховому окну, чтоб вылезти на крышу, заметил что-то знакомое. Это был пучок сухого гуарама с буро-зелеными ломкими стеблями и серыми съежившимися лепестками. Юный домовой удивился тогда — зачем безобидный гуарам торчит среди дрянных и небезопасных ведьминых травок. Потом, оказавшись на крыше, он тут же забыл о пыльной сухой траве и вряд ли когда-нибудь вспомнил бы, но…

Гениальная догадка дыбом подняла нечесаную шевелюру Ляпуса. Он развернулся на каблуках к Водяному, впился взглядом в его шалые счастливые глаза и уверенно скомандовал:

— Целуй пятку хозяина!

В полном восторге Глупус жабьим прыжком подскочил к домовому, бережно сдернул с его ноги сапожок и обслюнявил пятку, поколачивая задними лапами об пол — от почтительности.

— Слушай меня, дубина, и запоминай, — медленно и внятно проговорил Ляпус. — Сейчас ты уберешься домой и будешь жить как прежде. Никому, понял, никому не проговоришься о том, что сегодня было. А следующей ночью придешь ко мне опять, и я, твой повелитель, дам тебе важное тайное поручение. Все! Исчезни!

Глупус вскинулся, как подброшенный, заткнул себе лапой рот в знак молчания и, пятясь, пропал в дверях.

Утром невыспавшийся Ляпус шел на работу. Глаза у него слипались, но настроение впервые за многие годы было победное. Он понимал, что торопиться не следует. Захват власти надо подготовить тщательно, не спеша, а пока — вести себя как обычно. Лишь бы раньше времени никто ничего не заподозрил.

Близ замка Уснувшего Рыцаря на тропинку навстречу ему выбежала Тилли. Домовой с изумлением понял, что совсем забыл о ней.

— Ляпус, миленький, ты сердишься на меня, да? — прощебетала фея, быстро и нежно взяв его руку в свои. — Я никак, ну никак не могла прийти вчера. Ты так смешно пишешь, бедненький Ляпус. Ну, почему «твой до посинения»?

Она рассмеялась необидно, весело, словно быстрые пальчики пробежали по верхним октавам рояля.

— Домовые живут тысячу лет, — неохотно объяснил Ляпус. — А потом превращаются в синий мох у подножия больших сосен. Что тут смешного?

Но Тилли продолжала смеяться.

— И почему ты чистишь зубы только по пятницам? Их ведь надо чистить каждый день — утром и вечером. А как ты решил, что я люблю тебя одного? Я ведь всех вас люблю, дурачок. Вы все милые и славные, только диковатые. Я лучше приду как-нибудь утром и помогу тебе сделать уборку в доме. Представляю, что там творится! Глупенький Ляпус, ты причесываешься, наверное, по временам года. Весной, зимой, летом и осенью, точно? Вон какой взъерошенный. Ой, у тебя даже шишка еловая в волосах. Давай-ка я тебя причешу.

Тилли выхватила из своих волос хорошенький розовый гребень с тремя голубыми камушками и, напевая, хохоча, приговаривая, принялась наводить красоту на шевелюру Ляпуса.

Маленький домовой покорно стоял, опустив глаза. За прошедшую ночь любовь разом исчезла из его окончательно огрубевшего сердца. «Прыгает, бегает, бормочет, — думал он. — Какая-то дурочка. Часами ползает по склонам, собирает землянику и, нет, чтоб самой съесть, домовым тащит. А он-то сам хорош! Своими конфетами вздумал ее кормить… Целуй пятку хозяина! — хотелось заорать Ляпусу во всю глотку. — Но нет! Минуту своего торжества зря торопить нельзя. Этой ночью он отравит золотистый источник негрустина… Сегодня его раб — ничтожный Глупус, завтра — три десятка домовых, а через месяц-два — вся страна рухнет перед ним на колени!..»

— Ваше капюшонство. — В дверь спальни осторожно просунулась мордочка Шибы — преданного камердинера. Ляпус оборвал воспоминания и устремился в новый, нынешний день.

— Что там?! — спросил он отрывисто. Камердинер вместо ответа проскользнул на середину комнаты, склонился в раболепном поклоне перед повелителем и, протянув левую руку перед собой, осторожно разжал пальцы. На ладони его лежал золотой брелок в виде крохотного перочинного ножичка с затейливой резьбой.

— Где он? — продолжал Ляпус, удовлетворенно вздохнув. Он еще вчера ждал обладателя этого условного знака — своего самого главного и самого секретного шпиона.

— В виноградной гостиной, — услужливо отвечал Шиба и тенью скользнул вперед — показывать дорогу. Великий злодей всего два дня как вселился во дворец и плохо еще знал все ходы и переходы.

Как был, в длинной ночной рубахе, Ляпус быстро шагал по дворцовым коридорам, пересекал то круглые, то длинные залы с высокими расписными потолками, согнувшись, влезал в потайные двери. Камердинер не случайно не предложил ему одеться. Он знал: без команды хозяина это опасно. Ляпус считал себя выше этикета. Все же в какой-то момент Шиба оказался на мгновение позади господина и быстро накинул на плечи ему знакомый уже серый плащ с серебряным капюшоном.

— Сквозит здесь, ваше капюшонство, — прошелестел он в самое ухо Ляпуса, словно пригибаясь от возможной оплеухи. — Как бы не простудиться вам.

Ляпус недовольно дернул плечом, но промолчал… хорошо рассмотреть виноградную гостиную не было возможности: задернутые шторы пропускали в комнату ровно столько света, чтобы ненароком не наткнуться на мебель. У камина стоял в ожидании некто в темном бесформенном плаще, скрывавшем фигуру. На голову его до самого подбородка был опущен капюшон с прорезями для глаз. Незнакомец медленно и церемонно поклонился Ляпусу.

Камердинер Шиба был оставлен в дальнем углу и потому беседы, которая велась шепотом, не слышал. Один только раз, когда хозяин его, не сдержавшись, повысил голос, можно было разобрать обрывки двух-трех фраз: «…И запомните, мне нужны обе девчонки. Обе!..тогда никто во веки веков не разгадает тайну Драконьей пещеры…а головой Печенюшкина я украшу…» Дальше опять был шепот. В конце разговора золотой нож — брелок снова перекочевал к незнакомцу. Секретный агент второй раз склонился перед Великим злодеем и исчез, только серая тень едва заметно мелькнула в полумраке. А, может, это сквозняки, которых так боялся верный камердинер, неслышно шевелили портьеры.

Ляпус один, без свиты, прошел в те комнаты дворца, которые вчера были отведены для Алены. Он, незамеченный, встал у двери сбоку, наблюдая, что делает девочка.

Аленка сидела у стола, заставленного всякой снедью, набирала в ложку салат с зеленым горошком и бросала в фею Мюрильду, приставленную к ней в качестве няньки. Та только охала и вытирала платочком измазанное злое сморщенное личико с хищным острым носом. Мюрильде страшно хотелось превратить строптивую девчонку во что-нибудь безвредное, например, в воробья, но она терпела — не смела ослушаться Ляпуса. Новый повелитель Волшебной страны строго-настрого приказал ей слушаться девочку во всем, выполнять ее малейшие желания.

— Ты зачем над ребенком издеваешься, старая злюка, — ныла Алена противным голосом. — Ты сама сказала, что тебе велено делать все, что я попрошу. А ты не делаешь! Где Лиза?! Где мои мама с папой? Где Фантолетта с Морковкиным?

— Ну, что ты, Аленушка, — пищала Мюрильда, пытаясь безуспешно придать своему злому хриплому голосу сладкие интонации. — Твои папа с мамой в Волшебную страну никак не попадут. Взрослым это невозможно. А Лизу, Фантолетту, Морковкина вся наша черная сила разыскивает. Как найдутся, сразу им руки-ноги скру… то есть свя… то есть поцелуют в уста сахарные и приведут сюда к тебе, голубчиков наших драгоценных…

Плюх! Новая порция салата чпокнула Мюрильде, забывшей об осторожности, прямо в глаз. От неожиданности злая старушонка свалилась со стула на пол, высоко задрав тощие ноги в экономно заштопанных чулках.