Пятно кровавой луны - Веркин Эдуард. Страница 29

Тринадцатый вечер

– Я кино такое видел, – сказал Малина. – Они там тоже идут по лесу, идут и постепенно пропадают. А потом находят в лесу дом, и уже там последних двух убивают.

– Кто убивает? – спросил Борев. – Привидение?

– Не, там вообще непонятно кто. Кто-то их там убивает – и все.

Корзун молчал весь день. Он и сейчас лежал в гамаке и молчал.

– Забавно, – сказал Борев. – Сегодня одна девчонка ногу сломала.

Борев чувствовал себя не очень хорошо. Ушиб на коленке не проходил, напротив, даже потихоньку увеличивался. Сегодня с утра Борев привязал к ноге лист подорожника, но не помогло. Опухоль не спадала, и колено ныло, отчего Борев пребывал в меланхолическом настроении.

– Что же тут забавного? – спросил Корзун.

– Так, – улыбнулся Борев. – Забавно…

– Вы тут психи все, – сказал Корзун. – Видели, кстати, вчера? Целый грузовик увезли.

– Видели, – нехотя сказали все. Почти все.

Один только Борев ничего не сказал. Ему весь день хотелось спать, и после обеда он не пошел смотреть кино, потихоньку смылся и всю вторую половину дня дремал в палатке один. Думал.

– Говорят, эпидемия, – сказал Корзун.

– Эпизоотия, – поправил Малина, собиравшийся стать врачом. – Эпидемия – это когда люди помирают. А когда крысы дохнут, это эпизоотия.

– А у нас и люди помирают, – зашептал Корзун. – С Фогелем-то что? Подавился пчелой?

– Такое бывает иногда, – сказал Малина. – Бывает. От пчел каждый год куча народу гибнет. А Фогель сладкое любил и жадный был, всегда себе сиропа по полстакана наливал. Вот туда оса и залетела. А он по жадности не увидел.

– Негритенка укусил шмелик, он лежит, совсем не дышит, – загадочно сказал новенький.

– Это ты о чем? – подозрительно спросил Корзун.

Новенький промолчал.

– Ну, хорошо, – согласился Корзун. – Пусть пчела. А тот, из третьего отряда, ну пусть у него корь… А крыс-то что, тоже пчелы перекусали? Целый грузовик, да? Или у них корь?

– Это тоже вполне объясняется, – сказал Малина. – С крысами. Обожрались чего-нибудь, вот и передохли. Тут другое плохо…

– Чего это плохо? – проснулся Борев.

– Плохо вот что, – объяснил Малина. – Нас тут могут на карантин задержать. На пару недель.

– О-па! – выдохнул Корзун. – Еще две недели тут торчать?

Борев зевнул.

– У меня через неделю тренировки начинаются… – вздохнул Корзун.

– Вот тут и потренируешься, – захихикал Малина.

– Заткнись! – крикнул Корзун.

Малина замолчал. Какое-то время было тихо.

– Это все из-за этой книжки, – сказал Корзун. – Она во всем виновата…

– Фигня, – снова зевнул Борев. – Чего вы так напрягаетесь? Все в порядке. А история интересная. Я таких раньше никогда и не слышал…

– А давайте со всей этой дрянью покончим, а? – Корзун выскочил из гамака. – Спалим – и все тут! Вон там во дворе, в бочке!

И он двинулся к новенькому, растопыривая руки. Корзун был выше его почти на голову и шире, гораздо шире в плечах, Корзун мог вбить его по пояс в землю. Но новенький не испугался, он стоял и смотрел на приближающегося Корзуна. Смотрел спокойно. Все напряглись и стали ждать, что будет дальше. Когда Корзун стал над ним уже нависать, новенький улыбнулся и сказал:

– Лучше тебе этого не делать.

– Почему это? – вдруг остановился Корзун, наверное, пораженный наглостью новенького.

– Потому что каждая история должна быть закончена. – Новенький прижал к груди свою черную тетрадку. – Это как волшебство – надо произносить все заклинания до конца. А если ты не произносишь заклинание до конца, обрываешь его, то всякое может получиться. Говорят, что если история не закончена, то она начинает жить с нами. Со мной. С вами тоже. Ты ведь не хочешь, чтобы это жило с тобой? Чтобы оно каждый день ждало, ждало…

– Черт! – Корзун пнул подпирающий палатку столб. – Черт!

Палатка вздрогнула, и с крыши что-то сорвалось, заскрипело крыльями и потянуло в сторону леса.

– Что это было? – испугался Корзун. – Что это полетело?

– Это козодой, – сказал Борев. – Он предвещает смерть.

– Придурок! – заорал Корзун. – Ты тоже, видно, свихнулся! Вы тут все свихнулись от этой чертовой книжки!

– Кто пойдет по следу одинокому? – со смехом сказал Борев.

Козодой прокричал уже где-то за рекой.

– Что тогда делать? – неожиданно жалобным голосом спросил Корзун.

– Корзун, – сказал Малина. – Ты «Джуманджи» смотрел?

– Ну?

– Игра должна быть закончена, Корзун. А то будет еще хуже.

– Стойте! – Корзун вдруг подпрыгнул. – Стойте!

– Ну, что еще? – раздраженно спросил Борев.

– Вы что, ничего не заметили? – Голос у Корзуна дрожал. – Ничего?

– Чего еще? – процедил Малина.

– Он же читал нам ее двенадцать вечеров почти в ТЕМНОТЕ! – крикнул Корзун.

Все засмеялись.

– У него ночное зрение, дурак, – сказал Малина. – Как у козодоя. К тому же тут не так уж и темно…

И снова все засмеялись.

– Осталась последняя глава, – сказал новенький. – Я буду читать.

«Песня Крысолова звучала все громче и громче. Пустота была заполнена нервными колебаниями, я чувствовала это, но не слышала. Я шагала вниз по каменным ступеням и напевала песенку про смерть. Справа от меня, в нескольких метрах, текла черная река, впадающая в такое же черное море. Ее вода была похожа на нефть. В голове у меня звучали голоса. Жук, Дэн, Володька, они говорили, спорили, стонали, ругали меня, звали… Звали…

Когда до конца лестницы осталось двенадцать ступеней, под ноги мне кинулось пятно. Я наступила на него и почувствовала, как булькнули у него внутренности, нога моя поехала по сырому, словно это была банановая кожура, я потеряла равновесие, упала и покатилась по ступеням.

Это было довольно больно, на четвертой ступени я ударилась головой об острый каменный край и потеряла сознание.

Не знаю, что меня спасло. Может, я падала не слишком быстро, может, ступени были не очень высокие, но голову я разбила не сильно. Мне самой кажется, что я попала головой на пятно: прежде чем потерять сознание, я почувствовала под затылком что-то мягкое. Так или иначе, я выключилась. И какое-то время провалялась без сознания. Вернее, сознание-то во мне присутствовало, но находилось оно в каком-то растрепанном состоянии, мне виделось, будто я сижу на бесконечном зеленом лугу и воюю с назойливым слепнем. Совсем как в книгах, где герои вырубаются от ударов по голове рукояткой меча, от удара скамейкой или от попадания в ту же голову шрапнели на излете.

Когда слепень начал побеждать, я очнулась. Надо мной, метрах в двух, висела похожая на грязную тряпку тень. Рваные края этой тени колыхались и были похожи на какие-то длинные отростки. Я села, попыталась вглядеться в эту тень по-хорошему, но тень резко метнулась в темноту, оставив после себя отчетливый рыбный запах.

Я потрогала голову. Чуть ниже затылка наливалась продолговатым бугром шишка, но крови вроде бы не было. Череп я не проломила, но сотрясение мозга вполне могло быть. Во рту к тому же чувствовался неприятный железистый привкус, будто всю ночь я проспала с медным пятаком за щекой. Или прикусила язык.

Я осторожно встала.

Ноги держали плохо, к тому же меня тошнило. Кажется, есть сотрясение. Даже наверняка. Это очень плохо – можно в любой момент упасть и отключиться. К тому же мозг при сотрясении болтается в голове сам по себе, и ничто его не удерживает. Придется быть осторожнее.

Смешно – я грохнулась с приличной высоты, пересчитала себе все кости, чуть не сломала голову, а соль из руки так и не просыпала. И ремень самострела тоже – был намотан на кисть правой руки. Все на месте. Рюкзак…

Рюкзака не было! Пачка с солью была в рюкзаке!

Я огляделась. Рюкзак обнаружился метрах в десяти. Три крупных пятна, изо всех сил работая ножками, тащили рюкзак к реке.

– Стоять! – крикнула я и шагнула к ним.