Пустыня жизни - Биленкин Дмитрий Александрович. Страница 21

— Банальный вопрос. — Я решил показать, что тоже не лыком шит. — Диалектический материализм давно на него ответил: материя неисчерпаема, а потому мироздание не обязательно ограничивается наблюдаемой нами Вселенной. Возможны и другие, с иным состоянием, с иными законами природы, а если так, то они должны воздействовать на нашу Вселенную. Какая-нибудь другая Вселенная…

— Её-то мы и нашли! — Алексей вскочил, сгрёб с пола шуршащие кольца ленты. — Вот она, здесь, объявилась, скрытая! Теперь понимаешь, какой ещё “ветер” обдувает нас, чьё время накладывается на наше? Все в нашем мире взаимодействует не только само с собой, нет, нас ещё пронизывает “ветер” иновселенной, он вокруг нас, он в нас, ты это понимаешь? Мир не просто многомерен, он многомерно многомерен, и потому время даже не объёмно, оно неисчерпаемо в своих формах и проявлениях! Ты посмотри, как все складывается. Почему время зависит от скорости? Да потому, что происходит перемещение тел и в среде иновселенной, следовательно, увеличивается или уменьшается “обдув”, как это случается с угольком, стоит им помахать в воздухе. Почему, в свою очередь, ход времени так зависит от метрики пространства, от концентрации масс? Примерно по той же причине, по какой свойства и скорость обычного ветра меняются в зависимости от того, встречает ли он на пути редкий кустарник или массив городского квартала. Обычная динамика! То есть что я, совсем не обычная, но так и должно быть… Эх! Тысячелетия прошли, прежде чем люди догадались, что они окружены воздухом. Потребовались ещё тысячелетия, чтобы проявились электромагнитные и прочие поля. Ещё столетие — мы обнаружили вакуум. От очевидного к неочевидному, от явного к скрытому, вот как мы шли и идём! Теперь же, — Алексей потряс кольцами ленты, — вот она, целая иновселенная! Вот оно, скрытое время! Вот откуда на нас обрушился шквал… Новые берега нового океана материи, ты слышишь, как свистят его ветры, слышишь?

Сам того не заметив, Алексей заговорил образами. Я поёжился. Почему-то одним из самых сильных впечатлений раннего детства для меня стал вид ночного неба в планетарии, куда я однажды попал. Чем-то жутким повеяло на меня тогда из этой чёрной, проколотой звёздами тьмы купола, которая вдруг накрыла меня. Жутким и одновременно притягательным. Не знаю, почему во мне все так щемяще заледенело. Может быть, то было первое осознание той бесконечности пространства, бесконечности времени, бесконечности всего, что есть в мире. Не знаю. Сейчас в ярко освещённой комнате, в окна которой стучался дождь, меня настигло очень похожее ощущение. И причиной были не столько горячечные слова Алексея, сколько его глаза, которые видели, в упор видели не эту комнату и не меня в ней, а чёрную бесконечность новой, только что открывшейся ему Вселенной.

— А мы воспринимаем только линейное время, живём как одномерцы, как…

Он изогнул шуршавший свив ленты, пропустил её меж пальцами так, что снаружи осталась лишь узкая складка.

— Вот наше настоящее… Я пропускаю его меж пальцами, гребень складки ползёт, чёрные на нем штрихи и знаки — это наши жизни, вот они движутся, перемещаются из будущего в прошлое, так мы, одномерцы, живём, смотри, смотри…

Колдовская минута! Я смотрел не на складку ленты, по которой ползли математические знаки и символы, я не мог оторвать взгляда от Алексея. Не стало комнаты, не стало тьмы за окном, было только его вдохновенное лицо. Он перемещал ленту, вёл складку меж пальцами, он любовался ею, словно в его руках была истинная ткань мироздания, словно он обозревал её всю, со всеми нашими жизнями, загадками, радостями, трагедиями и проблемами, словно он был над ней, как некий познавший её тайны бог. Его тёмное от усталости лицо светилось могуществом понимания, и не было ничего прекраснее этого лица.

— Так мы, одномерцы, живём на гребне настоящего, только это считаем реальностью, так долго бы длилось, если бы…

Быстрым движением он смял ленту в гармошку.

— Вот так свернулась структура вселенных. Там, где ворсинки материи, сцепившись, поменялись местами, там прошлое вклинилось в настоящее, и наоборот. И это сейчас в практическом смысле главное. Почему?

Он резко повернулся ко мне.

— Почему?

— Что за вопрос, — сказал я. — Катастрофа… Ответом был досадливый взмах руки.

— Если разбилась чашка, надо взять веник и подмести. Или послать кибера. Хроноклазмы кончаются, затухают сами собой, я же сказал! Не о том забота… Многие наши люди оказались здесь, здесь, здесь. — Он провёл пальцем по гребням складок. — Что будет, когда хроноклазм исчерпает себя? Вот…

Он разжал пальцы, удержав в них лишь одну складку.

— Стабильно лишь наше время. Оно уцелеет вместе с оказавшимися в нем вкраплениями прошлого. Все остальное вернётся в прежнее состояние.

— Что же тут плохого? — не понял я. — Конец всем нашим бедам, радоваться надо…

— Что ж, радуйся… Как только разгладятся складки пространства-времени, твоя Снежка станет недостижимой.

— Но…

— Никаких “но”! Ты думаешь, что если перенос во времени оказался осуществимым в природе, значит, мы уж как-нибудь все это повторим? Нет. Сейчас “складки” рядом, перейти с одной на другую можно без особых энергозатрат. Но как только они разойдутся — конец. Отправить в прошлое спасательную экспедицию — для этого придётся устроить маленький хроноклазм, снова вздыбить обе Вселенные. Не одну, понимаешь, обе! Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Если бы путешествие во времени было возможно, то наши потомки уже побывали бы здесь, в нашем сегодня. Однако их не было, нет и, очевидно, не будет. Теперь понимаешь, почему твоё представление, будто Снежка может прожить в каменном веке всю свою жизнь, даже умереть там, а ты все равно когда-нибудь вернёшься к ней, юной, — ложно? На, выпей…

Я тупо кивнул. Слова Алексея точно рассекли моё сознание надвое. Одна его половина чётко воспринимала окружающее, видела снова побледневшее лицо Алексея, прыгающий в его руке стакан, даже пятно на скатерти, тогда как другая корчилась от отчаяния.

— Выпей, — повторил Алексей.

Его голос был сух и бесцветен. Не глядя на меня, он наклонил вздрагивающую в руках бутылку, стекло, как и в тот раз, надсадно дзинькнуло о стекло, мир снова наполнился этим тонким, дребезжащим, невыносимым звуком, хотелось зажать уши, лишь бы его не слышать. А он звенел и звенел, даже когда Алексей отнял бутылку. Замороженный, он так и остался во мне. В окна заползал рассвет, такой пасмурный, что в его тенях потускнел воздух комнаты, а хмурое, с опущенными веками, лицо Алексея застыло бледным пятном, которое не скрашивали рыжие, теперь будто подёрнутые пеплом волосы.

— Я ещё не все сказал…

Я молча уставился на своего палача. О чем он говорит? Что ещё ему надо?

— Пока длится катастрофа и прошлые времена близки, туда возможен переход. Спонтанный, как это происходит, и целенаправленный, обратимый для спасения тех, кто там оказался.

— Догадываюсь, — процедил я с жёлчным сарказмом. — Для этого всего-навсего нужна обыкновенная “машина времени”…

Алексей странно взглянул на меня. Всегда решительный, он словно колебался. Сам того не заметив, он потянул к себе мой стакан, сжал его в пальцах.

— Машина, конечно, нужна. Но это-то как раз не проблема.

— Разве?

— Она, видишь ли, уже есть…

— Что? — Я вскочил. — Где она? Почему никто…

— Сядь, — тихо попросил Алексей. Он глядел на меня так, словно хотел и не мог выговорить что-то решающее. — Пожалуйста, сядь.

Я сел.

— Мы больше делаем, чем говорим. К чему будить, быть может, напрасные надежды? — Голос Алексея шелестел, как’ сухие листья. — Машина есть, мы сразу взялись за её разработку, дело не в этом. Сначала, как водится, мы запускали в прошлое автоматы. Затем — животных. Те и другие возвращались… не всегда. Это не беспокоило, мы были уверены, что все успеем отладить. Сегодня ночью выяснилось — нет. Надо спешить, пока держится энергетический мост, иначе все бесполезно. Нет у нас времени на доводку, нет! Человек должен идти в разведку сейчас или никогда. Ты и Эя, так уж сложилось… В общем, лучшего выбора нет. Теперь понимаешь, к чему весь этот разговор?