Заколдованная буква - Лоскутов Михаил Петрович. Страница 29

— Выходи сию минуту и пришей пуговицы!

— Проверни мясо, тогда пришью.

Громко дыша, Боря прошёлся по кухне и остановился перед Лёвой:

— Как тебе нравится, а?

Тот не потерял своего хладнокровия.

— Не волнуйся. — сказал он. — Психологию знаешь? Запри её самоё.

С наружной стороны двери была щеколда. Боря заложил её и громко сказал:

— Вот! Получай, Раиса! Будешь сидеть здесь, пока наши не придут.

— И пожалуйста! Я с собой «Двух капитанов» взяла.

Услышав такой ответ, Боря пал духом. Опять он в отчаянии воззрился на Лёву.

— Теряться нечего, — сказал тот. — Пришьём сами.

Друзья вернулись в комнату. Они решили, что Боря станет пришивать пуговицы на брюках, а Лёва — к пиджаку. Но в шкатулке нашлась только одна иголка. Борис оторвал от катушки нитку и подошёл к лампе, висевшей над столом. Он слюнил нитку, разглаживал её между пальцами, задерживал дыхание, но нитка не лезла в ушко иголки. Стоя возле него, Лёва советовал:

— Не волнуйся! Возьми себя в руки и не нервничай. Ты волнуешься — и ничего не выходит.

Борис наконец рассвирепел.

— На! Сам не волнуйся! — крикнул он и сунул иголку с ниткой Лёве в руки.

Тот рассмотрел как следует нитку и заявил, что она чересчур толстая. Боря достал другую нитку. Она, правда, была розовая, но зато её быстро продели в ушко. Лёва посмотрел на часы.

— Семь минут прошло, — сказал он.

Пришивая пуговицу, Боря пять раз уколол себе палец и четыре раза порвал нитку.

— А теперь четыре минуты прошло, — сказал Лёва, разглядывая его работу. — Гм!.. Ты волнуешься и не туда пришил.

— Чего ты мелешь… «не туда»! Где не туда?

— Вот видишь, где петля, а где пуговица!

Лёва отпорол пуговицу и взялся пришивать её сам. Он работал с большим самообладанием, пришил пуговицу правильно и затратил восемь минут. После этого он встал со стула и размеренными шагами прошёлся по комнате.

— Безнадёжно, — сказал он.

— Ничего не безнадёжно! — отозвался Борис. — У нас целый час времени.

Лёва пожал плечами:

— Простая арифметика! Времени — час. От тебя до профессора — пятнадцать минут. От профессора до школы — столько же… На одну штуку мы затратили… семь плюс четыре и плюс восемь… затратили девятнадцать минут… Теперь, конечно, дело пойдёт быстрее. Натренировались. Считай — по пятнадцати минут. На брюках их пять, а на пиджаке — четыре. Простой расчёт!..

Вторые Борины брюки мать распорола для перелицовки. Были у него ещё одни, но все в заплатах. Боря пришёл в страшную ярость. Он кричал, что сегодня же оторвёт Раисе уши, что отныне не скажет с ней ни слова и что, если родители не перевоспитают её немедленно, он уйдёт из дому.

— Криками не поможешь, — сказал Лёва. — Возьми себя в руки и пойди поговори. Подействуй на неё силой убеждения.

Товарищи снова очутились в кухне. Боря заговорил негромко и очень сдержанно:

— Рая! Раиса, ты слышишь?

— Ну? — ответили из-за двери.

— Раиса, вот что я тебе скажу: я тебя, так и быть, выпущу, но чтобы это было в последний раз! Понимаешь?

— Понимаю. А я не выйду.

Боря вздохнул, подтянул трусы и продолжал уже совсем кротко:

— Рая, послушай-ка, ты ведь не маленькая, так? Мне нужно скоро уходить, а…

— И уходи. Кто тебя держит?

Лёва заглянул в замочную скважину и сказал убедительным тоном:

— Рая, нужно всё-таки сознавать! У Бориса очень важное дело.

— Котлеты тоже важное дело. Отец придёт с работы — что он будет есть?

Семиклассники помолчали в раздумье.

— Глупо! — тихо сказал Лёва.

— Что — глупо? — так же тихо сказал Борис.

— К чему ты затеял всю эту возню? Провернул бы мясо — и дело с концом!

Борис долго грыз ноготь на большом пальце, потом открыл щеколду:

— Ну ладно, Райка! Выходи. Мы провернём.

— Нет, вы сначала проверните и покажите мне. Я встану на умывальник и посмотрю в окно.

Под потолком в стене ванной было застеклённое окно.

Напрасно товарищи упрашивали Раису выйти немедленно, говоря, что этак она не успеет пришить пуговицы.

Рая стояла на своём. Делать было нечего! Два авторитетных члена краеведческого кружка покорились. Мясорубка была неисправная и очень тугая, но Боря вертел её с такой быстротой, что килограмм говядины очень скоро превратился в фарш.

Лицо Бориса блестело от пота, но голос его стал по-прежнему строгим, когда он заговорил:

— Вот тебе мясо. Кончай эти штучки и выходи!

В ванной послышался какой-то шорох: это Раиса лезла на умывальник. Скоро её голова показалась за стеклом окна.

— Вот! — сказала она. — И стоило из-за этого столько спорить!

— Хватит болтать! Выходи!

Но Рая не вышла.

— Погодите, — сказала она. — Я с вами потеряла много времени, а мне нужно ещё снять бельё с чердака. Пойдите на чердак и снимите.

Боря чуть не уронил тарелку с фаршем.

— Издеваешься! — сказал Лёва.

— Раиса!.. Ты эти штучки брось, ты меня знаешь! Лучше брось!

— Вовсе я не издеваюсь. Мне одной раза четыре пришлось бы на чердак подниматься, а вы вдвоём сразу всё бельё унесёте. А я буду обед готовить.

Борису очень хотелось плюнуть на всё и взять Раису измором, проучить хорошенько эту девчонку. Но он подумал, как будет глупо, если он не попадёт к профессору и на заседание кружка. И из-за чего! Из-за каких-то пуговиц и упрямой сестрёнки!

Кончилось дело тем, что они с Лёвой отправились на чердак, принесли оттуда бельё и показали его Раисе.

Краеведы слышали, как она спрыгнула с умывальника.

— Увидишь, — шепнул Борис товарищу, — только пришьёт пуговицы, все уши оторву! — Он посмотрел на дверь и сказал громко: — Ну, Раиса!

— А теперь… теперь самое последнее, — решительно заговорила Рая. — Теперь знаете что? Теперь повторяйте оба вместе: «Мы даём честное пионерское слово, что даже пальцем не тронем Раю, когда она выйдет из ванной».

Повторять эту фразу было для краеведов труднее всего. Но они всё же повторили её замогильными голосами.

Щёлкнула задвижка, дверь открылась, и Рая быстро прошла мимо краеведов.

Через пятнадцать минут друзья вышли из дому. За всю дорогу они не сказали ни слова, и на бурном заседании краеведческого кружка оба хранили угрюмое молчание.

Как я был самостоятельным

День, когда я впервые почувствовал себя самостоятельным, врезался мне в память на всю жизнь. Я до сих пор вспоминаю о нём с содроганием.

Накануне вечером мама и папа сидели на лавочке у подъезда нашего большого нового дома и спорили.

— Парню десятый год! — сердито говорил папа. — Неужели он дня не может прожить самостоятельно? До коих же пор ему нянька будет нужна?

— Говори что хочешь, Михаил, а я знаю одно, — твердила мама, — если мы Лёшку оставим здесь, для меня вся поездка будет испорчена. Здесь даже соседей нет знакомых, чтобы присмотреть за ребёнком. Я просто вся изведусь от беспокойства.

Решалась моя судьба на весь завтрашний день. Папин товарищ по работе, полковник Харитонов, пригласил родителей провести воскресенье у него на даче, но меня туда брать было нельзя, потому что сынишка Харитонова болел корью. Мама никогда не оставляла меня надолго одного — ей всё казалось, что я ещё маленький ребёнок. В новом доме мы поселились несколько дней тому назад, ни с кем из соседей ещё не познакомились, поэтому мама хотела «подбросить» меня на воскресенье к своей приятельнице, жившей на другом конце города.

Папа возражал, говоря, что неудобно беспокоить приятельницу и что пора приучать меня к самостоятельности.

Я стоял и слушал этот спор, от волнения выкручивая себе пальцы за спиной. Провести хотя бы один день без присмотра взрослых и так было моей давнишней мечтой, а теперь, когда мы переехали в новый дом, мне этого хотелось с удвоенной силой. Причиной тому была Аглая — смуглая темноглазая девчонка, известная как заводила среди здешних ребят. Эта Аглая мне очень нравилась, но я чувствовал, что она относится ко мне с пренебрежением, считая меня маленьким мальчиком, да к тому же маменькиным сынком. Мне казалось, что день, проведённый самостоятельным человеком, позволит мне возвыситься в её глазах.