Княжна Джаваха - Чарская Лидия Алексеевна. Страница 21

Старуха не кончила… Она упала в конвульсиях у порога и громко застонала…

— Но тут темно, как в могиле. Я ничего не вижу! — робко произнесла я.

В ту же минуту чиркнула спичка. Желтенькое пламя ее заколебалось в углу.

Люди считали мать Беко колдуньей. Она никуда не выходила из своего жилища, точно боялась солнечного света. Зато к ней охотно шли темные, наивные жители бедного квартала. Она гадала им на картах, зернах кукурузы и кофейной гуще.

Она казалась безумной или притворялась ею.

Я невольно вздрогнула при виде худой, сгорбленной, еще не старой женщины, в ярких пестрых лохмотьях, с выглядывающими из-под шапочки седыми космами. Ее глаза горели неспокойными огоньками. Она поминутно принималась беспричинно смеяться и мурлыкать себе под нос.

— Будь здорова, сиятельная княжна Нина Джаваха, — произнесла она.

— Откуда ты знаешь мое имя, Сарра? — удивилась я, подавляя в себе невольный страх при виде старухи.

— Нет ничего на свете, чего бы не знала Сарра, — странно засмеялась она, — знает Сарра и то, что делается за 10 тысяч верст отсюда.

— Матушка, — робко произнес Беко, — княжна желает… — и он тихо и скоро начал передавать ей причину моего прихода.

Она слушала внимательно, блуждая глазами по моей фигуре, и вдруг вскрикнула:

— Два тумана! Великие силы темные и светлые, два тумана! За ветхие лохмотья два тумана! Верно ли я слышала, Беко?

— Верно, — произнес мальчик, — и за волынку тоже.

— Хвала темным и светлым силам! Теперь старуха Сарра может питаться и не одними кукурузовыми зернами!.. А к празднику купить мокко, [37] настоящего турецкого мокко… слышишь ты, Беко, черного мокко и долю табаку!

И вдруг она неожиданно взвизгнула и дико закружилась по комнате.

— Долю табачку и мокко, настоящего турецкого мокко! — выкрикивала старуха, кружась, точно в исступлении безумия.

Я дрожала от страха… Мои зубы стучали.

— Беко, — сказала я, — возьми свои два тумана и отдай мне платье… Мне пора идти.

— Да, да, сынок, дай ей платье, ей пора идти, — подхватила старуха, — только получи с нее два тумана… получи с нее два тумана! — еще громче выкрикнула она хриплым, неприятным голосом.

Я задрожала еще сильнее.

— Вот два тумана, Беко… — произнесла я, едва владея собой, и протянула руку.

В ту же минуту я почувствовала на ней прикосновение острых крючковатых ногтей, и вмиг червонцы исчезли с моей ладони.

Старуха Сарра по-прежнему прыгала и приплясывала по земляному полу своей комнатки. Беко пошел в темный угол, чтобы снять с себя платье, единственное, может быть, которое имел. Моя голова кружилась и от едкого неприятного запаха, царившего в этом ужасном жилище, и от криков безумной. Едва получив узелок от Беко, я кивнула обоим и поспешно направилась к выходу.

В три прыжка старуха очутилась передо мною и загородила мне дверь.

Быстрым движением рванула я дверь и очутилась на воздухе.

Я опять увидела небо и Гори… Смрадное жилище предсказательницы осталось позади…

— Что наврала тебе старуха? — заинтересовался Сарем, подавая мне стремя, — на тебе лица нет, княжна!

— О, Сарем, — вырвалось у меня, — как все это ужасно, надо ей помочь, она умирает.

— Выживет. Ведьмы живучи, — рассмеялся он недобро, — еще долго будет морочить народ и выклянчивать деньги!.. Добрый путь, княжна, кланяйся генералу, — и, кивнув мне еще раз головою, он пошел к себе под навес, а я поскакала к дому.

Никогда еще не была я так безжалостна к моему коню, никогда так не хлестала крутых боков Шалого крошечной нагайкой. Верный конь понимал меня и нес быстро-быстро. В мозгу моем проносились обрывки бредней вещуньи. Я хотя и считала их вздором, но не могла выгнать из мыслей. Я рвалась домой…

На завтра был решен мой побег. Ни одна душа не догадывалась о нем. Целые три недели готовилась я к нему. В маленьком узелочке были сложены лаваши и лобии, которые я ежедневно откладывала от обеда и незаметно уносила к себе. Мой маленький кинжал, остро отточенный мною на кухонной точилке, во время отлучки Барбале, тоже лежал под подушкой… Я уже сходила на кладбище проститься с могилками мамы и Юлико и поклясться еще раз моей неразрывной клятвой у праха деды.

Я выпустила на свободу Казбека, у которого за лето порядочно отросли крылья, и молодой орел улетел в горы. С бабушкой я была особенно добра последнее время: мне не хотелось оставлять по себе дурного впечатления. Даже с ненавистной баронессой я была очень любезна, чем порадовала папу. Барбале, Родам, дурачок Андро, отчаянно грустивший со смерти своего молоденького княжича, Брагим, Михако и Анна — все не могли нахвалиться мною. Я была кротка, добра, предупредительна. К отцу только я не ласкалась… Я боялась, что если загляну в его малые, прекрасные глаза, — у меня уже не хватит силы его покинуть и я не в состоянии буду исполнить моего замысла, не решусь оставить его…

Все эти три недели я ежедневно уносилась с Шалым в предместья Гори, прощаясь с милыми, родными местами…

И вот день побега подошел.

Накануне, сидя в последний раз на спине Шалого, я невозможно горячила его, чтобы упиться до конца безумно-быстрой скачкой.

— Завтра, завтра, — твердила я, как во сне. — Завтра я уже не буду видеть тебя, мой розовый, мой благоухающий Гори… я буду далеко… Завтра, когда счастливая невеста войдет в дом моего отца, маленькая, злая княжна Нина будет уже за несколько десятков верст от дома! Прощай, Гори! Прощай, моя родина!.. Да, завтра меня здесь не будет. «Белая голубка заменит в гнезде черную орлицу, — вспомнила я предсказание Сарры. — Маленький орленок не может ужиться в одном гнезде с белой голубкой…» Как хорошо, как поэтично высказала Сарра свое пророчество!..

«Пророчество? — с ужасом поймала я себя на мысли, — пророчество — значит, Сарра говорила правду… Она ясновидящая!.. А горный коршун, а кровь… а девушки и тесная клетка? Что это? Помоги мне, Боже! Я ничего не понимаю!»

Почти бесчувственную снял меня с лошади отец, ожидавший у крыльца моего возвращения, и, прижав к груди, понес в дом.

— Нина, что так долго? Как ты нас испугала, дитя мое! Где была ты? — ласково журил он меня дорогой. — Что с тобой? Как ты побледнела!

— Ничего, папа, меня понес немного Шалый, — солгала я.

— Эти прогулки пора прекратить, — слышишь ли! Ты не будешь больше ездить на Шалом, пора приняться за серьезное учение, — строго проговорила бабушка, не удостоив меня даже взглядом.

— Да они и прекратятся, завтра же, — не без злорадства сказала я, дерзко взглянув на эту сухую, черствую, педантичную старуху.

— Что это у тебя, дитя? — спросил отец, указывая на узелок, который я, как сокровище, прижимала к груди.

— Это? — и я вспыхнула, как зарево, — это… маленький сюрприз тебе на завтра… к свадьбе… — солгала я еще раз невольно в этот вечер.

Бедный, милый отец! Если б он знал, что за свадебный подарок готовила ему его любимица-джаным! К счастью, людям не дано судьбою читать в мыслях друг друга.

Он ласково, счастливо улыбнулся мне…

Чай, выпитый мною в последний вечер в отцовском доме, показался мне горьким и невкусным. Я не дотронулась ни до ужина, ни до вина. Потом, ссылаясь на головную боль, я попросила позволения выйти из-за стола.

Бабушка сердито покосилась на меня, а отец встал встревоженный.

— Что с тобой, чеми потара сакварело, что с тобой? — спросил он, благословляя меня на сон грядущий и заглядывая в мои глаза.

— Ничего, папа, болит голова немного, устала и только! — возможно спокойнее отвечала я и, боясь разрыдаться у него на глазах, поспешила выйти.

Он догнал меня на дороге, поднял на руки и понес, шутливо убаюкивая, как это часто делал в детстве.

— Папа-радость! — могла я только выговорить и с силой прижалась к его груди. — Любишь ты меня?

— Люблю ли я тебя? — вскричал он, — тебя — мою малюточку, мою девочку, мою дочурку-джаным!.. Люблю ли я тебя? И ты можешь это спрашивать, злая крошка?