Мушкетер и фея (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 69

Как в хорошей песне, которую любит мама:

Бьется в тесной печурке огонь…

Каникулы кончились, елку убрали, это было грустно. Однако горка с блиндажом во дворе осталась, и это было хорошо.

Вообще хорошее и плохое в жизни перемешивалось все время. Мама выписала Севке «Пионерскую правду», и он со жгучим нетерпением ждал, когда придет очередной номер. Он прочитывал ее всю — от названия, над которым нарисованные девочка и мальчик в галстуках вскидывали в салюте руки, до адреса редакции. Но больше всего Севке нравились приключения в картинках: например, смешные истории про Федю Печкина.

Однако случалось, что Римка раньше Севки вытаскивала «Пионерку» из общего почтового ящика и уносила к себе. Тогда приходилось добывать газету со скандалом:

— Опять сперла, ведьма! Отдавай сейчас же!

— У, жадюга! Прочитаю и отдам!

— Я первый должен читать! Не твоя газета!

Но зловредная Римка запиралась и хихикала…

В школе тоже хватало плохого и хорошего. Хорошо, что учиться стали в первую смену. Плохо, что совсем ушла Елена Дмитриевна и Гета стала полноправной учительницей. Зато хорошо, что в школе кончились дрова и в классах стоял холод почти как на улице. Правда, приходилось-сидеть в пальто и мерзли руки, но зато не надо было писать, потому что застывали чернила.

Занимались только чтением и устным счетом, а после второго урока всех отпускали домой.

Дома надо было решать задачи, кучу примеров и писать по два упражнения каждый день — Гета Ивановна была щедра на домашние задания. «Покуда в школе приходится бездельничать, занимайтеся дома, а то и половина из вас в третий класс не переползет». Но вечером, когда уроки готовы, можно было пойти к Романевским, где читали удивительно интересную книжку про Тома Сойера…

В таких вот делах и заботах прошел январь, и совсем близким сделался Севкин день рождения.

Мама сказала, что надо отметить Севкины именины по-настоящему.

— Как? — обрадовался Севка.

— Испечем торт, позовем гостей. Согласен?

Севка был, конечно, согласен. Насчет торта. А насчет гостей…

— Кого звать-то?

— Как — кого? Ребят позови, с которыми играешь. Римму, Гарика, Алю Фалееву.

— Альку? — удивился Севка.

Ну, Римку и Гарика — это понятно. Все же соседи, играют вместе. Можно сказать, приятели, хотя Римка и язва. А при чем здесь Фалеева?

— Разве вы не товарищи? Вы же полгода за одной партой сидите.

Севка почему-то смутился и пожал плечами. Мало ли кто с кем сидит за одной партой. Конечно, Алька добрая, помогает ему, но это же обычные школьные дела. А нигде, кроме школы, Севка с Алькой никогда не встречались и вместе не играли.

Мама даже слегка расстроилась:

— Ну почему ты такой равнодушный? Аля так к тебе… так хорошо всегда про тебя рассказывает, а ты…

— Алька? Кому рассказывает?

— Маме своей, Раисе Петровне.

— А ты откуда знаешь?

— Мы же вместе с ней работаем. Ты не знал?

«Вот так фокус», — подумал Севка. Ничего такого он не знал. Впрочем, это было не важно. Важно было другое.

— А что мы будем делать? Ну, я и гости…

— Чаю попьете, поиграете…

Севка задумался. Приглашать Альку он почему-то стеснялся. Но не пригласить тоже нехорошо. Мама, наверно, уже договорилась про это с Раисой Петровной, Алькиной мамой. Да и вообще… Почему бы не позвать? Чем больше гостей, тем веселее…

Утром, на первом уроке, Севка помялся и неловко прошептал:

— Приходи на день рождения ко мне, ладно?

Алька не удивилась. Тихонько спросила:

— Одиннадцатого числа?

— Нет, десятого. Мы так решили, потому что воскресенье и праздник.

— Ага… Я приду…

— Ты знаешь, где я живу?

Алька чуть-чуть смутилась:

— Я найду… Я знаю.

— Кто будет болтать языком, сразу отправится за дверь, — сообщила Гета Ивановна и посмотрела на Севку и Альку.

Вообще-то десятое февраля — грустное число. День смерти Пушкина. Но в сорок шестом году это давнее событие отодвинулось и почти забылось. Потому что был всенародный праздник — выборы в Верховный Совет СССР. Во время войны выборы не устраивались, но теперь вернулась мирная жизнь, значит, все должно быть как в прежние счастливые времена.

Еще в декабре по всему городу развесили фанерные плакаты в виде громадных календарей. На них ярко алело число «10 февраля», а сверху слова: «Все на выборы!» По домам ходили специальные люди — агитаторы — и рассказывали про тех, кого будут выбирать, про кандидатов в депутаты.

В том районе, где жил Севка, была кандидатом Фомина. Екатерина Андреевна. Учительница из ближней школы-десятилетки. Наверно, очень хорошая учительница, не то что Гетушка. Плохую не сделали бы кандидатом. И лицо ее на портретах было доброе. Вот повезло ребятам в ее классе!

Рано утром Севка и мама пошли на избирательный участок. Было темно и морозно, а все равно весело. Много людей шло к участку, и где-то играл оркестр. В зале клуба железнодорожников среди знамен и плакатов стояли красные ящики с прорезями — урны. Над урнами висел портрет Сталина. Сталин был в фуражке и маршальских погонах. Он усмехался в усы и смотрел на Севку. Севка знал, что Сталин — это вождь. Самый добрый и самый мудрый. Про него на уроках пения разучивали песни, а на утренниках рассказывали стихи. А Гета недавно поведала об удивительном случае: в одном глухом городке заболел мальчик, и врачи ничего не могли сделать, тогда мама этого мальчика послала товарищу Сталину телеграмму. Сталин велел прислать самое лучшее лекарство, и мальчик выздоровел.

Севке очень понравился рассказ. У него даже в горле защекотало, когда он услышал про счастливый конец. Но тут поднялся Владик Сапожков и осторожно спросил: не получится ли так, что все мамы заболевших мальчиков начнут посылать товарищу Сталину телеграммы? Тогда у него времени не останется ни на что другое, только ходи на почту и отправляй лекарства.

Гета Ивановна ужасно рассердилась. Прогнала Владика в коридор и сказала, что целую неделю будет оставлять его в школе «аж до ночи». Но потом, кажется, забыла…

Мама получила у длинного стола бюллетень. Севка раньше думал, что бюллетень — это справка, которую дают взрослым, когда они болеют. Но оказалось, что здесь это бумага, на которой напечатана фамилия кандидата. Чтобы голосовать.

Маленьким голосовать, конечно, не разрешалось, но мама дала Севке свой бюллетень. Севка встал на цыпочки и опустил его в щель. Получилось, что он тоже проголосовал за учительницу Фомину.

Домой Севка возвращался радостный. И вспоминал все, что недавно было. И длинный стол, за которым тетеньки выдавали бюллетени, и красные урны, и веселых людей, и портрет на стене. У Сталина были пушистые усы и добродушно прищуренные глаза. И в то же время строгие… Чудак-человек этот Владик Сапожков! Разве Сталин сам стал бы бегать на почту? У него тыща важных дел каждый день. И конечно, тыща помощников-адъютантов. Он только глазом мигнет, и сразу кому положено помчатся отправлять посылки… Но вообще-то Владик правильно засомневался: если каждый будет Сталину писать, у того не останется времени, чтобы страной управлять.

Но тут Севку зацепила одна мысль, которая появлялась и раньше, только он с ней ни к кому не приставал (он хотя и всего-навсего второклассник, но кое-что соображает).

— Мама… А ведь Сталин — самый лучший, правда? Ну, самый хороший среди людей, да?

— Конечно, — сказала мама. И посмотрела по сторонам.

— Но ведь хороший — это значит и самый скромный, да?

— Ну… разумеется…

— Ты ведь сама говорила.

— Да. А с чего ты вдруг об этом…

— Ну, если он скромный, почему он разрешает, чтобы его так хвалили: «самый умный», «самый великий», «самый-самый»? Это ведь…

— Сева… — сказала мама деревянным голосом и пошла быстрее. — Надо понимать. Народ его очень любит. Такую любовь трудно сдержать…

— Ну уж трудно! Да он бы только словечко сказал — все сразу бы рты прихлопнули! Его же все слушаются.