Приключения Гекльберри Финна [Издание 1942 г.] - Твен Марк. Страница 6

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Отец ссорится с судьей. — Гек хочет убежать. — Политическая экономия.

Пока все шло хорошо, как по маслу. Но вот отец опять был выпущен на свободу и начал опять безобразничать. Он пошел к судье Тэчеру и грозил жаловаться на него в суд, если судья не отдаст ему денег, и действительно подал в суд. Он грозил также мне за то, что я продолжал ходить в школу. Раза два он ухитрился поймать меня и сильно отколотил, но по большей части мне удавалось улизнуть от него. Прежде школа мне не доставляла особенной радости, но теперь отправлялся я туда с удовольствием, назло отцу. Судебная тяжба, начатая отцом из-за денег, тянулась очень долго и обещала затянуться до бесконечности. Я же пока брал по два, по три доллара у судьи, чтобы откупиться от отцовской потасовки. Как только к отцу в руки попадали деньги, он напивался, буянил на улице и сейчас же попадал в кутузку. Впрочем, такая жизнь была ему по сердцу, ничего другого он и не желал.

Старик мой постоянно слонялся вокруг дома вдовы и наконец вывел ее из терпения. Она уже несколько раз просила его удалиться и наконец заявила, что позовет себе на помощь соседей, но это нисколько не помогло. Отец рассвирепел и сказал, что он покажет, кто имеет власть над Геком Финном! В один прекрасный весенний день он подстерег меня, силой потащил к реке и усадил в ялик. Высадившись со мной на берегу Иллинойса, он привел меня в чащу леса, в старую бревенчатую хижину, которую постороннему человеку было невозможно найти.

Я не смел отходить от него ни на шаг. О побеге нечего было и думать. Мы остались жить в этой старой лачуге. На ночь отец запирал дверь, а ключ прятал себе под голову. У него было старое ружье, которое он, наверно, где-нибудь украл. Мы охотились, ловили рыбу и кормились нашей добычей. По временам старик запирал меня в хижине, отправлялся один на пристань и променивал там рыбу и дичь на водку, затем возвращался домой, напивался и колотил меня. Вдова проведала, куда спрятал меня старик, и послала одного человека освободить меня, но отец прицелился в него из ружья и заставил его убежать. Впрочем, я скоро привык к такой жизни и даже полюбил ее, только отцовская палка все еще была мне не по вкусу. Мне было здесь так привольно валяться целый день на траве, покуривать трубочку да ловить рыбу, не зная ни книг, ни ученья. Так прошло два или три месяца. Платье мое обратилось в грязные лохмотья. Теперь я даже представить себе не мог, как я уживался у вдовы, где нужно было мыться, есть с тарелки, причесываться, ложиться и вставать в определенный час, вечно возиться с книгами и при этом еще выслушивать воркотню и брань старой мисс Ватсон. Мне теперь совсем не хотелось возвращаться в эту темницу! Живя у вдовы, я даже разучился ругаться, потому что она этого терпеть не могла, но теперь мы с моим стариком ругались взапуски. В общем, мне отлично жилось в лесу.

Но старик мой стал уж очень часто прибегать к палке; я весь был в синяках и ссадинах. Все чаще и чаще он уходил из дому и запирал меня одного. Один раз он даже пропал на три дня. Мне было скучно и страшно; я думал даже, что он утонул и что мне придется умереть взаперти. Я порядочно струсил. Сколько раз я порывался бежать, но напрасно: окна были такие маленькие, что через них не могла пролезть и собака, отверстие трубы было слишком узко, а двери сделаны из толстых дубовых бревен. Уходя, старик никогда не оставлял мне ни ножа, ни чего-нибудь острого. Сколько раз в его отсутствие я безуспешно обшаривал хижину сверху донизу! Но на этот раз я нашел в углу, под самой крышей, старую заржавевшую пилу. Я очень обрадовался, быстро смазал ее салом и принялся за дело. На дальнем конце лачуги, возле стола, была прибита гвоздями к стене лошадиная попона, чтобы ветер не врывался в щели и не задувал свечи. Я залез под стол, приподнял попону и стал выпиливать часть балки, чтобы сделать такое отверстие, через которое я мог бы вылезть на свободу. Это была очень трудная работа. Не успел я окончить ее, как услышал выстрелы в лесу — это отец воротился домой. Я быстро подобрал опилки, опустил попону на прежнее место и спрятал пилу. Едва успел я привести все в порядок, как ввалился в хижину мой отец. Он был не в духе — значит, ничего не пил — и рассказал, что был в городе и что все идет шиворот-навыворот. Адвокат сказал ему, что, без сомнения, он тяжбу выиграет, если только назначат разбирательство дела в суде, но, к сожалению, оно опять отложено благодаря проискам судьи Тэчера. Да еще люди болтают, что затевается новое судебное дело с целью отнять меня от отца и назначить вдову опекуншей и что дело это, по всей вероятности, будет выиграно. Это известие неприятно поразило меня: к вдове я ни за что не хотел возвращаться, потому что она опять будет допекать меня приличным платьем и хорошими манерами. А старик мой начал браниться и проклинать все на свете.

— Пусть только сунется вдова искать мальчишку! — говорил он. — Я знаю такое местечко в лесу, что его могут искать, пока издохнут, и все-таки не найдут.

На одно мгновение у меня даже дух захватило от страха, но потом я вспомнил, что у меня все наготове и что я могу бежать, когда захочу.

Старик послал меня к ялику за провизией, которую он привез из города. Там был мешок с мукой, кусок свинины, охотничьи принадлежности, огромная бутыль водки, старая книга, две газеты и кусок веревки. Я перенес груз на берег, потом присел в ялике, чтобы серьезно обдумать свое положение. Я решил убежать в лес, захватив с собою ружье и пару удочек. Днем я хотел скрываться, а по ночам пробираться дальше. Пропитание я буду добывать охотой и рыбной ловлей. Так я заберусь далеко отсюда, чтобы ни отец, ни вдова никогда не могли меня отыскать. Я решил в эту же ночь докончить мою работу и бежать, как только мой старик напьется пьян.

Я так углубился в мои планы, что забыл все окружающее и очнулся только тогда, когда на меня громко прикрикнул отец. Он спрашивал, что со мной сделалось: заснул я или утонул?

Я перенес все вещи в хижину, когда уже почти совсем стемнело. Пока я готовил ужин, старик все прикладывался к бутыли и скоро совсем напился. В городе он тоже пьянствовал и даже пролежал целую ночь в канаве. Хороший у него был вид, нечего сказать — весь в грязи и глине! Обыкновенно в пьяном виде он начинал бранить наше правительство; на этот раз тоже не обошлось без брани:

— И это называется правительством! Чорт бы его побрал, гроша медного не стоит! Хороши законы, когда у старого человека можно отнять сына, единственного сына, которого он воспитал, не жалея ни трудов, ни забот, ни издержек. Когда сын наконец в состоянии отплатить за это и что-нибудь сделать для бедного старика-отца, тогда они являются со своими законами и хотят отнять его у меня. И это называется правительством! Негодяи! Впрочем, им и этого мало! Является еще новый закон, помогающий мошеннику судье Тэчеру отжиливать от меня мои деньги — мои собственные деньги! Каков закон! Закон, который оттягивает деньги у бедного человека, заставляет его жить в этой старой дыре, ходить в лохмотьях, в грязи, как свинья! Действительно, мудрое правительство, у которого вы даже своих прав добиться не можете! Я бы с радостью все это бросил и ушел из этой проклятой страны! Я так и сказал это прямо судье Тэчеру в лицо, и все это слышали, и я очень рад этому. Я сказал, что с величайшим удовольствием уйду отсюда и накажи меня бог, если опять когда-нибудь вернусь! Свидетель бог, что я так и сказал! Взгляните, говорю, на мою шляпу, если вообще можно назвать шляпой такую дрянь, у которой отпало дно и остались одни поля. А правительство допускает, чтобы в такой шляпе ходил гражданин этой благословенной страны, гражданин, который мог бы стать одним из богатейших людей во всем городе, если бы умел добиться своих прав… Вот так правительство, чорт бы его побрал!

Долго говорил он все в том же тоне и подконец вошел в такой азарт, что, шатаясь взад и вперед по хижине, споткнулся о маленькую бочку с соленой свининой, упал и ушиб себе ногу. И как же он ругался, если бы вы слышали! И всему миру, и правительству, и бочке — всем досталось одинаково; честное слово, я никогда не слыхал даже от него подобной ругани! Сперва он скакал на одной ноге, потом на другой и вдруг в бешенстве хватил левой ногой по виноватой бочке со свининой, не сообразив того, что пальцы его ноги торчат наружу из разорванного сапога. Вслед за этим раздался такой страшный рев, что у меня даже волосы встали на голове, затем он бросился на землю и, катаясь по полу и воя от боли, изрыгал всевозможные проклятия.