Душница. Время выбирать - Аренев Владимир. Страница 24

Они с Лебедем делали обманку не очень-то представляя, что будет дальше. Надеялись на удачу.

– Ясно, – сказала Настя. – Ну, в общем, может, это глупо, но… про душницу вы не думали?

– Про душницу мои родители думали. И если мы не найдём выход, они его туда отнесут.

– Ты не понял. Я имела в виду: нам самим подняться на какой-нибудь сотый этаж и выпустить шарик оттуда. Там точно – никаких душеловов, их на такой высоте не протягивают. Даже душеловные плоты так высоко не летают.

– А чего, – хмыкнул Лебедь, – здорово придумала! Ты, Зимина… – Он вдруг помрачнел и замолчал, покусывая губу. – Нет, – протянул наконец, – не здорово. Совсем не здорово, вообще-то. Без взрослых нас туда просто так не пустят. А тем более с шариком…

– Это же душница, – отмахнулся Сашка. – Если бы мы хотели его вынести – другое дело.

– Ну да, ты его принесёшь, а тебя охрана спросит: вы куда его, молодой человек? На хранение? Пройдёмте. Подумай, Турухтун. Тем более – кто тебе даст выходить с шариком на балкон на сотом этаже? Даже не смешно.

– Совсем не смешно, – сказала Настя. – Шарик можно спрятать, что-нибудь придумаем.

– А взрослых, чтобы с нами сходили, найдём и уболтаем, да?

– А взрослые не понадобятся. Нас и так пустят.

Ради такого дела Лебедь пожертвовал своим старым мячом. Мяч разрезали, вложили внутрь дедов шар, обмотали скотчем. Настя положила его к себе в рюкзачок, а сверху – свитер, книжку и бутылочку с водой – для маскировки.

Весь вечер Сашка ждал катастрофы. Не мог ни читать, ни смотреть телик, за столом молчал, кое-как осилил одну котлету, вторую расковырял, и только. Каждый раз, когда мама проходила через гостиную, – прислушивался, затаив дыхание.

Как на зло, она затеяла сегодня уборку. Протёрла пыль, в том числе – с шариков: бабушкиного и обманки. Сашка ушёл к себе в комнату, чтобы не выдать себя жестом или взглядом. Сердце бухало в груди, как кузнечный молот.

Он на минутку представил, что будет, если мама обнаружит подмену. Сейчас, или через месяц, или даже через год.

Спал плохо – то задрёмывал, то просыпался. В один из таких моментов полусна-полуяви Сашке привиделось, как он, забравшись на крышу, подпрыгивает, пытается повыше забросить дедов шар – раз, другой, третий – и вдруг сам начинает медленно подниматься в небеса, мимо проносятся облака, в конце концов он полностью погружается в них, вокруг белым-бело. Он плывёт сквозь это пушистое, невесомое нечто – и вдруг понимает, что на многие тысячи, миллионы километров он – один, и никого вокруг, небеса пусты, и он уже идёт сквозь густую сверкающую траву, вокруг – излучающий сияние лес или сад, но сад тоже пуст, как школа летом или запертый на ночь супермаркет, и эхо шагов гаснет, но остаётся ощущение незаполненности, безжизненности. Запустения.

Лёжа в кровати и глядя на серый прямоугольник окна, Сашка в который раз спрашивал себя, правильно ли собирается поступить. Но это были привычные сомнения, они уже ничего не могли изменить.

Настя ждала на остановке, уставшая, осунувшаяся. Тоже плохо спала.

– Шумел? – спросил Сашка, кивая на её пёстрый рюкзачок.

– Так…

Лебедь явился с запозданием, притащил зачем-то пачку листов, упихал их в Сашкину сумку и отмахнулся от расспросов: потом, мол. Был мрачный и время от времени, забывшись, кусал губу. Как будто упустил что-то очень важное.

Народу в Парке было ещё больше, чем на День Всех Святых. На входе многие останавливались, чтобы прочесть громадный постер: «Выставка „История Душепийцы". Уникальные экспонаты из зарубежных коллекций».

– Прикольно, – кисло сказал Лебедь. – Это они к фильму подсуетились, не иначе. Вот же ж.

– Ты чего?

– Как думаешь, Турухтун, эти самые уникальные экспонаты охраняют?

Конечно, охраняли. Сразу за вертушками установили рамки, всех пропускали только через них, отдельно досматривали вещи. На выставку ты идёшь или просто проведать родных – значения не имело.

Лебедю пришлось объяснять, что эти бумаги в Сашкиной сумке – его, Лебедя, проект, ну не весь, отдельные фрагменты, что он, Лебедь, изучает историю душницы, вот решил заодно кое-что уточнить, справиться, так сказать, на месте, а вы чего подумали, я шпион, что ли, а может, этот… подрыватель какой-нибудь, террорист?.. Нет, это всего лишь бумаги, хотите, я покажу что где, я могу…

Он говорил так долго и путано, с таким занудным, чисто грищуковским выражением лица, что пожилой лысоватый охранник, не выслушав до конца, махнул рукой – проходи мол.

Настя сразу же достала подписанную родителями бумагу. Лысоватый пробежал глазами документ, внимательно поглядел на Настю:

– Значит, проведать брата? А это, значит, ваши друзья?

Настя сдержанно кивнула.

– Ну молодцы, молодцы. Это правильно.

Охранник показал узловатым пальцем на рюкзачок:

– Открой-ка.

Он заглянул внутрь, но тем и ограничился.

– Следующий!..

– Зачем ты приволок эти чертежи? – прошипел Сашка, когда они отошли подальше. Вестибюль напоминал предбанник какого-нибудь необъятного вокзала: куча народу, все куда-то спешат, теряют друг друга, малышня вопит или, путаясь под ногами, играет в догонялки. Одно утешало: здесь никому и в голову не взбрело бы их подслушивать. – Ты чуть всё не испортил!

Лебедь молча кивнул. Это был плохой признак: значит, что-то и впрямь не так.

– Понимаешь, Турухтун, мне всё время кажется… это смешно, я знаю, но я ещё вчера вечером…

– Ну!..

– По-моему, мы что-то упустили.

– Что именно?

– В этом всё и дело: никак не соображу.

– Слушайте, – вмешалась Настя, – может, пойдём уже?

Вместе со всеми они погрузились в лифт и поехали наверх. Было душно и тесно, Сашка всю дорогу косился на рюкзачок, чтобы никто его не придавил.

С пересадками добрались до сотого.

– Куда дальше?

– Идём, я проведу, – Лебедь уверенно зашагал вперёд, словно здесь родился и вырос.

Коридор-дуга весь был увешан плакатами, рекламировавшими выставку. Изредка попадались хранители в одинаковой – белое с алым – униформе. Один вежливо, но настойчиво спросил, не потерялись ли они, и потом долго смотрел им вслед.

Наконец за очередным поворотом обнаружился проход на балкон: высокие створки дверей, забранные двойным стеклом. По ту сторону виднелся кусочек неба, весь в строительных лесах.

Рядом с дверьми висела табличка: «Закрыто на ремонт. Просим прощения за временные неудобства».

– Ничего, – пробормотал Лебедь. – Это ничего. У них тут такое всегда, не угадаешь. Сейчас поднимемся повыше и найдём подходящий сектор…

Они обернулись, чтобы идти к лифту, и нос к носу столкнулись с хранителем – тем самым, слишком внимательным.

– По-моему, вы всё-таки заблудились, молодые люди, – холодно произнёс он. Хранитель был тощий и плешивый, с угловатым подбородком и острым носом. Говорил он чуть склонив голову набок и раздувая ноздри: то ли прислушивался к чему-то, то ли принюхивался. – Позвольте узнать, где ваши родители?

– Мы здесь без родителей, и у нас есть разрешение. – Настя протянула ему бумагу, хранитель дважды прочёл, сложил лист и велел: – Ступайте за мной. Вы ошиблись по крайней мере на сотню этажей.

Документ так и не отдал.

За его спиной Сашка с Лебедем переглянулись, Лебедь пожал плечами, мол, а что делать, пусть ведёт. Сашка готов был согласиться: балконы на двухсот-каком-нибудь тоже имеются – так не всё ли равно.

Хранитель препроводил их на соответствующий этаж, отвёл к своему коллеге, сидевшему за стойкой, и вручил тому бумагу от Настиных родителей.

– Будьте добры, позаботьтесь о детях.

Круглолицый за стойкой скупо кивнул:

– Всенепременно.

В нём было что-то от младенца: то ли гладкая кожа, то ли пристальный всепонимающий взгляд. Хранитель склонился над компьютером, тонкие пальцы едва коснулись клавиатуры…