Душница. Время выбирать - Аренев Владимир. Страница 7

Трое «гиен» рванули следом. В точности такие же, как он: мальчишки, дети. Иногда злые, иногда наглые, сейчас вот униженные и напуганные до чёртиков, – но всего лишь дети.

Почему-то Сашка твёрдо знал, что впредь только так и будет к ним относиться.

Незнакомец протянул шарик Насте и собирался что-то сказать, но зазвонил мобильный. Гремела приливная волна, словно в кармане синего плаща скрывалось целое море.

– Да?.. Когда?.. Хорошо, буду. Ничего, подождут. Мы никуда не спешим, сам знаешь, мы уже всюду опоздали.

Он захлопнул крышку и повернулся к ним – уже изменившийся. Настоящий.

Кивнул на шарик:

– Береги своего брата… Если по-другому не вышло, что ещё остаётся, верно? Он-то не виноват, обычай есть обычай. – Незнакомец едва заметно скривился – словно нечаянно раздавил клопа. Только сейчас Сашка заметил тонкий шрам, сползавший от виска к уху и терявшийся где-то в седых прядях. – Не хотел бы я умереть на вашей земле.

Он сказал это глядя в глаза Насте. Сашка, впрочем, не сомневался, что обращается незнакомец к нему.

Кивнув на прощание, человек в синем плаще развернулся и зашагал прочь. Они смотрели ему вслед до тех пор, пока не скрылся за углом.

Так было проще, чем друг на друга.

– Ну, – сказал Сашка наконец, – вот… Пойдём, проведу тебя. Не против?

Настя покачала головой:

– Не против.

– Только мне ещё надо портфель забрать. И дедов шар.

Они никуда не делись, так и висели на ветке, где он их оставил. Дотянулся не с первого раза, даже удивился, что сумел прицепить их так высоко.

– Тебе куда? На триста двадцатую? Тогда, наверное, лучше через дыру, так быстрей. – Они зашагали по дорожке к заднему двору. Здесь на углу в школьном заборе был лаз, старый как мир. Раз в несколько лет дыру заколачивали досками… максимум на неделю. Потом доски куда-то исчезали, и порядок во вселенной восстанавливался.

Помимо того, что отсюда действительно было ближе к Настиной маршрутке, у Сашки имелась по крайней мере ещё одна причина выбрать этот путь.

Его вряд ли знал незнакомец в синем плаще.

Шли неспеша, со стороны, наверное, смотрелись смешно: оба с портфелями и с шариками. «Жених и невеста…» – подумал он и покраснел.

Начал накрапывать дождик.

– А что… твой дед тебе что-нибудь говорит?

Сашка покачал головой:

– Молчит. Но я, если честно, и сам с ним не очень разговариваю. А твой брат?..

– Он тоже молчит. Только плачет. Ему страшно, он ведь ещё маленький. Не понимает, что случилось.

– Ты с ним часто разговариваешь?

– Всё время.

– Помогает?

Настя рассеянно коснулась пальцами шарика. Словно погладила по щеке.

– Иногда становится не так грустно. Перед сном читаю ему сказки. Прошу присниться…

– И что? Правда снится?

– Бывает. Тогда мы с ним играем, как раньше играли. Но чаще я не помню, снился он мне или нет. А он потом ничего не рассказывает, только плачет и плачет. – Помолчала. – Я злюсь на него за это и на себя за то, что злюсь. У меня совсем нет терпения. Иногда хочу, чтобы его скорей отдали в душницу. Потом ругаю себя. Как думаешь, это правильно? Всё-таки он… ну всё-таки как будто живой, это нечестно – отдавать его в душницу.

– А вдруг ему там будет лучше?

– Думаешь?

Он пожал плечами:

– Типа среди таких же.

– А ты бы своего деда отдал?

Сашка снова пожал плечами, хотя ответ знал наверняка.

Той ночью ему приснился дед. Молча постоял на пороге их комнаты, посопел. Отступил на шаг и скрылся во мраке, но Сашка знал, что дед по-прежнему где-то там, во тьме. Сопит и ждёт.

В День Всех Святых пошли проведать папиных предков. На улицах было полно народу, многие с шариками. В метро ехали тесно прижавшись друг к другу; от духов тётки в выцветшем парике чихало полвагона. Сашка старался подольше не дышать, выдыхал на остановках. Чтобы отвлечься, смотрел, как покачиваются у самого потолка шарики на цепочках, как сталкиваются друг с другом и разлетаются в разные стороны. Рассеянно радовался, что дедов шар оставили дома.

В который раз он пытался представить себя вот таким: бесплотным, беззащитным. Вообразить себя предметом.

Всё время казалось: ещё немного – и поймёт.

Уже несколько дней Сашка ломал голову над тем, как помочь Насте развеселить брата. Ладно, не развеселить – хотя бы успокоить. Это был вопрос: чему может радоваться тот, кто лишён тела?..

Часто перед сном Сашка закрывал глаза и мысленно поднимался кверху, как если бы уже был шариком. Смотрел на всё словно с того конца воображаемой цепочки. Видел не лица – макушки, видел сеть трещин на подмёрзших лужах, летел всё выше, видел уже покрытые грязью спины маршруток, видел ворон на голых ветвях, скатерти мостов, шпили храмов (будто фигурки в настольной игре).

Неба не видел.

Мама спрашивала, почему он всё время зевает. Отец заставлял отдыхать перед тем, как садиться за домашку: минимум полчаса. «Учёба учёбой, но здоровье важней».

Сашка не спорил и ничего не объяснял. Так было проще.

От метро шли пешком. Все троллейбусы и маршрутки ворочались в потоке машин, словно рыбы на нересте; двери открывались и захлопывались с натугой.

Верхушку душницы увидели издалека: она рассекала небо пополам, вздымаясь над паутиной чёрных ветвей и проводов-душеловов. Врастала в блёклую твердь словно клык, словно исполинский сталагмит.

В Парке памяти было не протолкнуться. Подмёрзший гравий хрустел под сотнями ног, в динамиках за живой изгородью пели возвышенные голоса. Слов Сашка не мог разобрать: что-то религиозное.

Они поднялись на верхушку холма, к основанию душницы. Ближайший вход был перекрыт, весь в лесах. Сашка знал, что это нормально: душницу постоянно ремонтировали, добавляли новые этажи, расширяли старые. Он помнил картинку из учебника, на которой башня была высотой с обычный храм. Теперь её витая свеча вздымалась над всей столицей – самая высокая точка города, его символ, его гордость. Его память.

В широком вестибюле все звуки гасли и терялись среди колонн. На мгновение отвернувшись, Сашка едва не потерялся. Множество лиц и силуэтов, усталые или безразличные взгляды, кто-то украдкой поглядывает на часы, кто-то, примостившись на скамье у стены, жуёт яблоко. Очередь в гардероб свернулась в бесконечный клубок: ты шагал за чьей-то спиной, не зная, когда уткнёшься в очередную секцию ограждений, не зная, как далеко находишься от начала и от конца. Светильники, прилепившиеся к низкому каменному потолку, напоминали слизней в заброшенной пещере.

– Если что – встречаемся у входа, – сказал папа, когда сели в лифт. – Там, где колонна с рыцарем, помнишь?

Сашка кивнул. В первом классе их водили сюда на экскурсию: в Рыбьи подвалы, на несколько первых этажей и на смотровую площадку сотого. Про колонну тоже рассказывали: что уникальная; что сохранилась с тринадцатого века; что на ней, вероятно, изображён тот самый герр Эшбах, основатель ордена душевников. По мнению Сашки, эта полустёршаяся фигурка в шлеме могла изображать кого угодно; такие малюют на последних страницах тетрадей младшеклашки: пузатый доспех, шлем с поднятым забралом, плюмаж, стальные остроносые сапоги… в «окошке» шлема – глаза-точки, нос в виде перевёрнутого вопросительного знака и пышные усы. Даже подписи нет.

Лифт остановился на двадцать пятом этаже. Вместе со всеми вышли, миновали коридор-дугу и загрузились в следующий лифт. И так – несколько раз, пока не попали на нужный уровень. Это было похоже на киношное путешествие сквозь века: от мраморных, величественных залов до помещений, которые больше напоминали комнаты библиотеки. Менялось всё: запах, цвет, освещение, сами люди (внизу – зеваки да туристы, наверху – те, кто пришёл проведать своих предков).

Больше всего менялся звук. Но это он понял уже потом…

В детстве Сашке было интересно ходить сюда с родителями. Душница манила – величественная, полная тайн. Он не понимал, почему дед каждый год отказывается идти с ними. Здесь было столько всего интересного!..