Загадка бордового портфеля - Устинова Анна Вячеславовна. Страница 18

— Точно! — Иван пришел другу на помощь. — И тогда мы помогли Моне Семеновне открыть дверь.

— Допустим, — смягчился Тарас Бульба. — Но в таком случае, кто же внутри стонал?

— Не знаем, — пожали плечами мальчики.

— Я вошла первой. Тут не было ни души, — отчеканила биологичка.

— А стоны, значит, слышали? — не сводил с неё напряженного взгляда Афанасий Иванович.

— Слышала, — убежденно отозвалась она.

Словно бы по заказу, учительскую огласил жалобный скрип. Мона Семеновна вздрогнула.

— Ах это! — громко расхохотался завуч и, подбежав к окну, подвигал взад-вперед распахнутую форточку.

— Мне-то почем знать, что у вас тут все расхлябано и скрипит, — обиделась Травкина.

— Мона Семеновна! — завуч продолжал трястись от нервного смеха. — Только на будущее очень вас прошу. Если вам ещё когда-нибудь что-то покажется, школу больше не ломайте.

— Не вижу ничего смешного! — пробасила биологичка и, подхватив сумку на длинном ремне, с достоинством удалилась.

Тут как раз раздался звонок.

— А ну, марш на занятия! — велел завуч ребятам. — Без вас обойдемся! Вы тут и так натворили делов. Теперь ещё дверь придется вставлять.

Впрочем, мальчики и не собирались больше задерживаться в учительской. Оказавшись на безопасном расстоянии от нее, Луна напустился на Герасима.

— Если бы не твои идиотские шуточки с ключом, мы бы уже давно каким-нибудь образом взяли эти журналы.

— Интересно, каким? — набычился Муму.

— Каким-нибудь, — счел излишним вдаваться в подробности Луна. — А теперь нам, по твоей милости, к учительской на пушечный выстрел нельзя подходить.

— Теперь только завтра, — вздохнул Иван. — Кстати, — он огляделся, — где наши девчонки?

— Где, где, — проворчал Герасим. — Естественно, смылись. Во, трусихи.

— Ладно, пошли на физику, — поторопил Луна.

Едва переступив порог кабинета, они увидали девчонок. Те преспокойно устроились за партой в третьем ряду и что-то оживленно обсуждали.

— Ну, вы хороши, — подбежал к ним Герасим. — Смотались под шумок, а нам отдуваться.

— Эх, Муму, Муму, — У Марго чуть поднялись уголки губ. — Ты…

Больше она сказать ничего не успела. В кабинет торопливой пружинящей походкой вошел маленький щуплый физик Виктор Антонович.

— Встали. Сели. Приготовились, — даже не поглядев сквозь очки с толщенными стеклами на ребят, бросил он и, приглаживая остатки былой шевелюры, уселся за стол.

Класс затих. Учитель, заявив, что в этом году программа по физике предстоит особенно напряженная, принялся объяснять новую тему. Класс послушно уставился на физика. Каждый сейчас усиленно изображал сосредоточенность и внимание. Потому что всем в восьмом «А», кроме Ивана, было известно: несмотря на сильную близорукость, Виктор Антонович обладает феноменальной наблюдательностью, в сочетании со злопамятностью.

Он умудрялся заметить любого, кто позволял себе на его уроке заняться собственными делами или хотя бы отвлечься. Другие учителя в таких случаях просто делали замечания. Виктор Антонович до подобного не опускался. Зато на следующем занятии непременно вызывал таких учеников к доске. И спрашивал их с большим пристрастием. Метод оказался весьма продуктивным. Дисциплина на уроке физики царила железная.

Наконец Виктор Антонович повернулся к доске и, продолжая излагать тему, начал быстро писать формулы. Класс немного расслабился. При всей своей наблюдательности, видеть спиной физик пока ещё не умел.

Столы в кабинете были на трех человек. Так что Иван, Герасим и Павел устроились вместе. Как только физик стал писать формулы, ребята оглянулись на девочек. Те что-то тихонечко обсуждали и улыбались.

— Нахалки, — шепотом возмутился Герасим. — Смылись. Все дело нам испортили. А теперь ещё веселятся.

— Брось ты, — вступился за девчонок Иван. — Ничего они не испортили.

— Нет, испортили, — заело Герасима.

Физик резко обернулся. Поблуждав глазами по классу, он пристально посмотрел на Муму и вновь как ни в чем не бывало принялся писать формулы.

Павел выразительно покосился на друга:

— Готовься как следует. Вызов к доске на следующем уроке тебе обеспечен.

— Все из-за них, — вновь обернулся на девочек Герасим.

Варвара, встретившись с ним взглядом, одарила его лучезарной улыбкой.

— Ну, это же просто хамство, — завелся Муму.

— Чего тебя разбирает? — не понимал Иван.

— Обостренное чувство справедливости, — прошептал Герасим и, вырвав листок из тетради, принялся быстро писать.

Это было послание наглым девчонкам. Герасим в лапидарной, но выразительной форме выражал свое мнение по поводу «трусости и вероломства». А также высказывал мнение, что «виновные в срыве операции должны искупить свою вину тем, что завтра сами достанут журналы седьмых классов».

В последний момент он спохватился и, вымарав слова «журналы седьмых классов», заменил их выражением «необходимое». Мысленно похвалив себя за предусмотрительность (всегда нужно помнить, что подобные послания могут случайно попасть в руки врагов!), Муму сложил записку в несколько раз, и она полетела по назначению.

Герасиму очень важно было увидеть реакцию. А потому, совершенно забыв о бдительном Викторе Антоновиче, он по-прежнему сидел, обернувшись к Марго и Варваре. Те развернули записку и склонились над ней. Затем, подняв головы, разом показали Герасиму языки и тихонько хихикнули.

Это показалось Герасиму вконец возмутительным. И он, окончательно позабыв, где находится, достаточно громко и отчетливо произнес:

— Ну, знаете ли!

— Каменев! Если ты ищешь меня, то я тут! — немедленно отреагировал физик.

Герасим в панике развернулся.

— Великолепно! — казалось, искренне обрадовался физик. — Наконец мы с тобой нашли друг друга. Ты вроде в чем-то со мной не согласен?

Герасим подавленно молчал. Узкое скуластое лицо его позеленело от нервного напряжения. Еще никогда на памяти Муму физик не обращался к ученикам с подобными речами. Видимо, это был знак неумолимо надвигающейся большой беды.

— Да я… собственно… просто… вот… — пытался выкрутиться Муму.

— Не стесняйся, Каменев, — ободряюще улыбнулся Виктор Антонович. — Мы же тут все свои. И знаем друг друга давно. Итак, отбросим условности.

По кабинету физики пронеслись гул и сдавленные смешки. А Сеня Баскаков, сидевший за самым дальним столом, отчетливо произнес:

— Лопух наш Муму! Даром что Каменный!

— Баскаков! — радостно воскликнул физик. — Ты тоже с чем-то не согласен?

— Не, — мигом стерло улыбку с Сениного лица. — Какие у нас с вами могут быть споры!

— Ну, тут ты в корне не прав, — возразил физик. — Споры — штука полезная. В них, как известно, рождается истина. Поэтому предлагаю тебе, Каменев, выйти к доске, — тоном, каким обычно радушный хозяин зазывает гостей на день рождения, продолжал учитель. — Устроим с тобой небольшую научную полемику. Это послужит лучшему усвоению материала.

— Виктор Антонович, может, не надо? — Герасим совершенно не рвался вступать в полемику.

— Что ты! — замахал на него руками физик. — Обязательно надо.

— То есть вообще-то я с вами согласен. Дело очень полезное, — решил подольститься к учителю Герасим. — Но, по-моему, это было бы целесообразней устроить на следующем занятии.

— Почему? — Физик направил на него взгляд из-под толстых стекол очков. — Обоснуй. Я всегда открыт для дельных предложений.

«Господи, пронеси! «— молил про себя Герасим. Тут ему в голову пришел великолепный аргумент.

— Потому что, Виктор Антонович, к следующему занятию мы глубже вникнем в тему.

— Логично, — кивнул учитель. — Что ж, Каменев, ловлю тебя на слове. Значит, на следующем уроке.

И, отвернувшись от класса, он снова начал писать на доске. Герасим в изнеможении откинулся на спинку стула.

— Придется тебе к понедельнику позубрить, — шепнул ему Луна.

— Без тебя знаю, — поморщился Муму. — Теперь он от меня долго не отстанет.

— Эй! — предупредил Иван. Он заметил, что рука физика с мелом вдруг замерла.