Стожары - Мусатов Алексей Иванович. Страница 42

Время от времени они подбегали к межнику, высыпали черепашку в яму и заваливали землей.

То и дело слышались голоса:

— Заходи справа, окружай!

— Не давай пощады!

Малыши носили воду и кричали на все поле:

— Кому воды родниковой, кому воды!..

У Катерины дрогнуло сердце.

— Заботники мои дорогие! — шепнула она и хотела было приняться за работу, как вдруг заметила среди посевов кур. Они жадно клевали черепашку.

Подбежали Лена и Санька.

— Это ты с курами-то придумала? — спросила Катерина у Лены.

— Да нет… Ребята наши. А правда неплохое подспорье? Мы после обеда еще кур принесем.

— Чего лучше, — улыбнулась Катерина.

— А ты почему поднялась? Доктор что наказывал? — Санька строго посмотрел на мать.

— Весь народ в поле, а я отлеживаться буду! Вот зима придет, за все и отболею.

— Нельзя, тетя Катя! Идите домой, — сказала Лена. — Без вас управимся.

— Да что вы меня уговариваете, как маленькую! — обиделась Катерина.

— Я бригадир сейчас. Могу и приказать, — шутливо пригрозила ей Лена. — Саня, веди ее домой!

— Я вот замок на калитку повешу, — пообещал Санька.

— Силой берете, озорничаете, — усмехнулась Катерина и, доверчиво опираясь на плечо мальчика, побрела к дому.

Глава 36. ГРАД

День выдался на редкость душный, безветренный, и мальчишки не находили себе места. Спастись можно было только на реке. Сюда они и собрались. Кто нырял, кто плавал саженками, кто прыгал с обрыва.

Санька проделал перед ребятами свой излюбленный номер — водолаза под водой. Всунул в рот камышинку, в руки взял большой, тяжелый булыжник и, погрузившись в воду с головой, прошел по песчаному дну реки. Потом он вылез из воды и лег рядом с Федей на горячий песок.

— Гроза будет, — сказал Федя, посматривая на облака, которые собирались на горизонте то в высокие башни, то в огромные скирды.

— А ты почему знаешь? Облака, они и обмануть могут, — заметил Санька.

— Я не только по облакам… Другие приметы есть. Смотри вот: клевер листочки складывает, ласточки над самой водой летают. А цветы как пахнут… они всегда перед дождем так.

Горячий песок обжигал тело, и мальчишки снова полезли в воду.

Девяткин, измазав все тело черной жидкой грязью, сидел у самой воды и занимался тем, что забрасывал всех вылезающих из речки ошметками грязи. Больше всех, как заметил Санька, доставалось Феде. Тот дважды пытался выбраться из воды, но каждый раз Девяткин залеплял ему живот и грудь черной, как деготь, грязью, и Федя вновь лез в речку обмываться.

— Терпи, казак! — добродушно хохотал Девяткин. — В Стожарах грязь целебная, как на курорте. Принимай ванны.

— Ты играй, да не заигрывайся, — подошел к нему Санька. — Чего пристаешь, как репей?

— В опекуны записался! — Девяткин презрительно сплюнул сквозь зубы. — Дружка, как телка на веревочке, водишь…

Федя пошарил в корягах, потом подплыл к Девяткину и протянул ему влажный губчатый зеленый комок:

— А вот эту штуку знаешь? Тоже целебная.

— Скажешь еще! Тина какая-то…

— Серьезно говорю. Как натрешься, так кровь и заиграет. Испытай вот…

Девяткин недоверчиво отодвинулся:

— Очень нужно!

— Эх, ты, тины испугался! — засмеялся Санька.

Федя еще на прошлой неделе познакомил Саньку с этой речной губкой-бодягой. Сейчас Санька взял бодягу у Феди из рук и потер себе грудь, но не очень сильно. Грудь вскоре порозовела.

— Хорошо! — похвалил Санька. — Сейчас бы наперегонки с кем! — И кинул губку Девяткину: — Ну, и теперь слабо?

Подзадоренный Девяткин поднял губку, зачем-то понюхал и осторожно провел ею по груди.

— Сильнее надо! Как мочалкой в бане. — И Санька, не жалея сил, обеими руками принялся натирать Девяткину грудь, плечи, спину.

— И ничего нет такого… Выдумали тоже! — отдувался Петька, поворачиваясь то одним боком, то другим.

Прошло несколько минут, и тело Девяткина густо покраснело. Вдруг он вскочил, закрутился на месте, словно его обожгли крапивой, и бросился на Саньку и Федю:

— Вы что… сговорились?

Те со смехом прыгнули в речку.

— Голова! Это же бодяга! Ею люди от простуды лечатся! — кричал из воды Санька. — Крепче спирта действует.

А Петька, ругаясь, катался на берегу, вскакивал, швырял в Саньку и Федю грязью и снова валился на песок.

— В воду лезь, в воду! — посоветовал ему с другого берега Федя. — Все пройдет.

Девяткин бултыхнулся в речку, и жжение вскоре утихло. Но он еще долго сидел в воде и на чем свет ругал Федю и Саньку, которые не иначе как сговорились против него.

К полудню громоздкая, неуклюжая туча, подернутая фиолетовой дымкой, повисла над Стожарами.

Резкий порыв ветра пригнул траву к земле, покрыл реку частой рябью, взвихрил сено на верхушке стога.

Сверкнула белая молния, с высоты с сухим треском ударил раскат грома, словно где разорвали огромный кусок коленкора, и тяжелые косые струи дождя, как стрелы, пронзили реку.

Река закипела, забулькала, на ней заплясали фонтанчики воды.

— Тревога! — закричал Федя и бросился к участку.

Мальчишки побежали следом. Дождь, тяжеловесный и плотный, захватывал дыхание, слепил глаза.

От околицы, во главе с Машей и Зиной, мчалась группа девочек. На пригорке Маша поскользнулась и, как по льду, прокатилась по скользкой, грязной дорожке.

Все ворвались на участок. Посевы вздрагивали, клонились к земле.

— Побьет «коншаковку», побьет! — закричала Маша, бегая по участку, и вдруг яростно погрозила грозовой туче маленьким кулаком: — Погоди же ты, черная, погоди, лохматая!..

— По ней бы из орудия прямой наводкой, как вот по фашистам, или из «катюши», — мрачно сказал Санька, — враз бы разнесло. Но чем помочь посевам сейчас — никто не знал. И тут Федя вспомнил, как спасают от ливня рассаду в парниках.

— Ломай шалаш! Закрывай посевы! — закричал он.

Через минуту от шалаша не осталось и следа. Мальчишки, словно щиты подняв над головой кто лист железа, кто кусок фанеры, кто дощатую дверцу, прикрыли клетку с «коншаковкой». Но щитов все же было мало. Санька с тревогой озирался по сторонам.

За изгородью на пригорке, прибитые ливнем к траве, лежали длинные дорожки холстов. Под кустом сидела бабка Манефа, как видно не успевшая собрать их до дождя.

Санька быстро перелез через изгородь.

В этот миг молния, похожая на огненный крест, разорвала небо, и над головой так загремело, что бабка Манефа в ужасе закрылась платком. А когда выглянула, то увидела, что холсты, как живые, ползут по земле вслед за каким-то босоногим мальчишкой. Манефа с криком кинулась вдогонку. Но тут путь ей преградила изгородь. Пока старуха искала входную дверцу, бежала через участок, мальчишки уже успели натянуть холсты над клеткой с пшеницей.

Манефа схватила хворостину и принялась охаживать их по спинам.

— Бабушка, мы ж на минутку всего! — обхватила ее сзади Маша. — Ничего им не сделается, твоим холстам.

Ливень сменился градом.

С деревьев посыпались сбитые листья, дорожки точно присыпало солью.

Бабка Манефа вдруг схватилась за голову, ахнула и полезла под натянутые холстины.

Град гулко барабанил по листам фанеры и железа, оттягивал вниз холсты, сек ребят по рукам и головам, скатывался за вороты рубах.

То и дело слышались восклицания:

— Ой, мамочки! Мне по уху ударило!

— Бронебойными садит!

— Бабка Манефа, ау! Жива еще?

— Гвардия, стоять насмерть!

— Мне три шишки на лбу набило!

— Скоро ли он кончится, проклятый!

— Девчонки, — приказал Федя, — уходите! Все уходите! В укрытие!

— Сами уходите! — ответила Маша и вскрикнула: крупная градина пребольно щелкнула ее по затылку.

Степа вдруг побежал по участку, сорвал с чучел соломенные шляпы и надел их девчонкам на головы.

На участке показались Андрей Иваныч, закутанный в плащ-палатку, и дед Захар в шапке и полушубке.