Битвы по средам - Шмидт Гэри. Страница 28

На столе лежал свежий номер «Городской хроники».

Я, Холлинг Вудвуд, красовался на первой полосе — летел по воздуху, почти параллельно земле, над перекрёстком Ли-авеню и Главной улицы. Значит, всё это правда. Я летел. На подписи под фотографией значилось:

Сестра тоже попала в кадр. Не целиком. Только задница.

Насчёт «поболит» доктор оказался прав. Как менял цвета мой синяк, сказать трудно, толком не посмотреть. Уж очень больно было поворачиваться. Ну да ладно, терпеть можно. Особенно потому, что, когда я в понедельник пришёл в школу, вся она была облеплена фотографиями Холлинга Вудвуда, героя нашего города, летящего на помощь сестре. Кто потрудился их повесить, не знаю. Но налепил он их везде: на шкафчики восьмиклассников, на потолки, в мужской туалет и в женский тоже, на питьевые фонтанчики, на двери всех классов, на пожарные выходы, на площадки между этажами, на арки в вестибюле и даже на баскетбольные щиты в спортзале.

Представляете, идёшь по школе, по своей родной Камильской средней школе, и все тебе улыбаются! Потому что рады тебя видеть!

Идёшь себе, как Макдуф с головой Макбета. Идёшь, чтобы показать её Малькольму — помните, кто это? Ага, один из сыновей короля. И все кричат ура. Потому что это значит, что королём теперь станет Малькольм. Зато сам Малькольм думает в эту минуту о другом. О том, что ему больше не нужно никому мстить.

Потрясающий у меня получился день. Верите?

У Тома Сивера тот понедельник тоже получился удачным. «Метсы» объявили, что заплатят ему в следующем сезоне столько же, сколько Эду Крейнпулу.

Двадцать четыре тысячи!

Уму непостижимо!

Февраль

В первую пятницу февраля отец пропустил и Уолтера Кронкайта, и новости на канале Си-би-эс, поскольку в этот вечер его чествовали в Киванис-клубе как Бизнесмена года и он с самого утра готовил благодарственную речь. Честно говоря, к торжествам мы готовились целый день всей семьёй, поскольку мама и сестра должны были прийти туда в длинных платьях, а мы с отцом — в смокингах. Смокинг — штука ужасно неудобная, да ещё носить его надо с какими-то дурацкими разлапистыми туфлями, к которым моя ступня совершенно не приспособлена.

Большую часть времени сестра потратила на нытьё. Особенно её не устраивала идиотская фиолетовая орхидея, которую Киванис-клуб прислал лично ей — прикрепить на плечо. Нам всем прислали по цветку, нам с отцом — белые гвоздики, которые надлежало прицепить на лацканы пиджаков. Я пытался успокоить сестру, доказывал, что белая гвоздика ничем не лучше фиолетовой орхидеи, но это не помогало. Тогда я напомнил про жёлтые колготки с перьями на заднице, которые мне пришлось надеть на спектакль. Ведь они намного хуже фиолетовой орхидеи, правда? Но сестру это почему-то не утешило. Скорее наоборот.

Ну а когда отец сказал, что раз она — дитя цветов, это её шанс, сестра вообще распалилась не на шутку.

— Ты насмехаешься над всем, во что я верю! — заявила она отцу.

— Убери волосы с лица, — сказал он в ответ.

И сестра отправилась наверх, в ванную, — убирать волосы с лица.

Я пошёл следом.

— Взяла бы свою орхидею и спустила в туалет, — посоветовал я.

— А ты почему свою гвоздику не спустишь?

— Может, и спущу.

Она кивнула на унитаз:

— Приступай.

Но до этого дело не дошло.

Потому что в этот миг до нас донеслись грохот и утробные стоны рояля — в Идеальной гостиной рухнул свежеотремонтированный потолок. Слоистая штукатурка раздробила крышку рояля, вспорола пластиковую упаковку на стульях, раздавила искусственные тропические цветы, сорвала со стены и вдребезги разбила огромное зеркало. Сверкнув напоследок, осколки перемешались со штукатуркой и бетонной пылью, и всё это стало оседать и въедаться в обречённый, не подлежащий спасению ковёр.

Мы, все четверо, смотрели на это из прихожей, вдыхая тяжёлый, мерзкий запах плесени.

Если бы члены жюри Коммерческой палаты услышали всё, что говорил отец в эту минуту, они бы, скорее всего, передумали и не выбрали его Бизнесменом года, потому что одно из требований касается деловой этики, то есть уважительного стиля деловых отношений, который надо соблюдать в нашем городе. А о какой этике речь, когда отец, побагровев от ярости, орал, что плотника и штукатура, которые чинили наш потолок, он сотрёт в порошок и поубавит количество халтурщиков в этом городишке. При этом он неистово, в клочья, рвал свою гвоздику… Наверно, лишившись своих дукатов, Шейлок повёл бы себя точно так же. Просто у него не было гвоздики.

К счастью, ни плотников, ни штукатуров в тот вечер в Киванис-клубе не предвиделось.

Ехали мы всю дорогу молча, а когда шли по дорожке к входу, я вынул из петлицы гвоздику и отдал отцу. Он её взял, по-прежнему молча, и пока мама засовывала гвоздику ему в петлицу, я, скосив глаза, показал сестре на свой пустой воротник и ухмыльнулся.

Она усмехнулась в ответ, а потом, улучив минутку, сбегала в туалет и вернулась оттуда без орхидеи. И с милой улыбочкой шепнула мне:

— Спустила в туалет, как ты велел, чучело.

Так что оба мы пришли на церемонию без цветов, но в зале царил такой мрак, что цветов всё равно никто бы не увидел. Свет исходил только от стоявших на столах свечек, да ещё мерцали кончики сигарет у курильщиков. Нет, вру, на главном столе, который стоял перпендикулярно длинному столу, буквой Т, всё-таки горели две лампы, но освещали они не зал, а стену позади стола. Отца усадили за короткий стол, а нас — за длинный, вместе с женами и родственниками других членов Киванис-клуба. Мама отказалась от предложенной сигареты — с трудом отказалась, я сам видел, — и принялась болтать с другими дамами, а мы с сестрой просидели весь ужин молча. Сменяли друг друга блюда и речи: жареное мясо с картофельным пюре и фасолью в масле, приветствия главных бизнесменов, лимонный пирог с безе, где слой безе втрое больше, чем слой лимона, и наконец благодарственное слово отца.

Вот он встал, по-прежнему багровый от ненависти к плотникам и штукатурам. Но всё-таки сдержался, обошёлся без opa и ругани, и все ему аплодировали, потому как всем понравилось, что «в нашем городе расширяются возможности для бизнеса» и что «он рад быть членом этого делового сообщества» и «надеется в один прекрасный день оставить свой процветающий бизнес в нашем процветающем городе своему сыну, чтобы его наследник и дальше с честью нёс доброе имя компании „Вудвуд и партнёры“». Тут раздался прямо-таки гром аплодисментов. Все сидевшие за главным столом разом посмотрели на меня, и я — как и ожидалось — улыбнулся, ибо я и есть Сын-Наследник-Компании-Вудвуд-и-Партнёры.

Сестра пихнула меня ногой под столом.

Все жабы, гады, чары Сикораксы!

Когда мы наконец добрались до дому, отец позвонил этим халтурщикам. И сказал, что ему наплевать, что сейчас пятница и поздний вечер. Ему наплевать, что завтра суббота. Он требует, чтобы они явились завтра, рано утром, восстановили потолок и возместили ущерб, причинённый их разгильдяйством.

И они пришли. Рано утром.

Будь у меня право голоса, я направил бы плотников и штукатуров — ну, после того как они починят потолок у нас дома — разбираться с потолком в нашем классе, потому что шли недели, а мистеру Гвареччи и мистеру Вендлери никак не удавалось поймать, схватить, выудить, отравить, загнать в угол наших крыс или убедить, уговорить, умолить их сдаться. Но права голоса у меня нет. Между тем уже восемь асбестовых потолочных плит заметно просели, что означало одно из двух: или Калибан с Сикораксой сильно потолстели, или потолок из-за их беготни начал ветшать. Каждое утро миссис Бейкер с опаской смотрела на новые бугры на потолке и всё больше мрачнела.