Тайны московской принцессы - Устинова Анна Вячеславовна. Страница 3

Потом был голос мамы:

– Егорушка, сынок. Только, пожалуйста, не волнуйся. Все не так плохо. Обещаю, ты снова начнешь видеть.

– А разве я не вижу? – удивился Егор. – Кстати, открой занавески или свет зажги. Темно очень.

В ответ послышались сдавленные мамины рыдания. И он снова провалился в небытие.

Темнота вокруг не рассеивалась. День за днем. Егор уже знал, что ослеп. Совсем, окончательно. Из сочувственных перешептываний медсестер он сделал неутешительный вывод: шансов на улучшение у него практически нет. Ушибы и раны на теле зажили быстро. Сломанная рука в результате тоже срослась. Но какой ему от этого теперь толк. В двенадцать лет надо было учиться жить заново. На ощупь. На слух. Постоянно нуждаясь в посторонней помощи. Но жить так совсем не хотелось.

Навещал Егора только единственный верный друг детства Коржиков. Он старался как мог утешать.

– Зато тебе наверняка дадут собаку-поводыря, – чуть ли не с завистью говорил Никифор. – Овчарку. Ну, в крайнем случае лабрадора. Теперь тебе мама не сможет запретить. Полагается. Иначе как же самому на улице? Ты же давно мечтал о собаке.

Егор отвернулся к стенке. Он давно мечтал о собаке. Только не о поводыре, а о друге. Таком, с которым он сможет вместе бегать, играть. Которого он всему научит, который будет его защищать и выполнять разные трюки. А что это за друг, которого даже не видишь. И как с ним играть, если двух шагов по комнате, не споткнувшись, сделать не в состоянии. И на улицу мама теперь точно его никогда не выпустит. Рыдала ведь здесь, возле его кровати:

– Говорили мне все вокруг: «Переведи сына на домашнее обучение, зачем зря его мучаешь с таким-то зрением». Нет, не послушалась. Считала, ты должен расти, как все нормальные дети. С ребятами общаться, чтобы потом комплексов не возникло. Вот и дообщался. Сама, собственными руками превратила тебя в инвалида.

– Мама, пожалуйста, не надо, – умолял Егор. – Ты совершенно не виновата. И школа ни при чем. Не мог же я за ручку с тобой ходить.

Но она стояла на своем:

– Мог. По крайней мере, остался бы цел. Но мы, сын, не сдадимся. Достала я тут один адрес, – она перешла на заговорщический шепот. – Врач. Говорят, уникальные операции делает. Экспериментальные. Выпишешься из больницы, и мы сразу к нему поедем. Никто больше-то помочь тебе не берется.

– Да, правильно, нужно попробовать, – согласился Егор.

Он боялся чересчур радоваться и слишком верить в успех, но был готов на любые мучения и испытания, лишь бы снова прозреть. Только бы это и впрямь оказалось возможно. И… поскорее!

А Коржиков продолжал приходить и как бы утешать:

– Понимаешь, Граф, – Никифор отчего-то год назад вбил себе в голову, что Егор непременно приходится каким-то потомком «тем самым Орловым, которые были фаворитами Екатерины Второй», и дал ему прозвище «Граф», – тебе на самом деле крупно повезло. Лежишь тут – и никаких проблем. В школу ходить не надо. У доски отвечать, над контрольными париться, уроки каждый день делать – тоже. А у меня, не поверишь, минуты свободной на жизнь нету. Мать с отцом постоянно висят над душой, учителя вообще озверели. С каждым днем все больше и больше домашки задают. Я уж от этой школы не знаю куда деваться.

Никифор шумно и выразительно вздохнул. А Егор подумал, что согласен даже в свою старую школу ходить, лишь бы видеть. Валяться в тесной пропахшей хлоркой больничной палате ему опостылело до невозможности.

– Ник, а хочешь, я тебе сейчас врежу? – предложил он. – Только ты мне, пожалуйста, на правах инвалида башку подставь. – И он махнул в воздухе крепко сжатым кулаком.

– Да нет, Граф, не обижайся, я просто… Как лучше хотел, – отозвался смущенным голосом друг. – Ну, это… старался тебе подсказать, чтобы ты нашел хорошее в плохом. Обычно людям так легче.

– Вранье, – ответил Егор.

Его заколотила бессильная ярость.

– Тогда извини. – Никифор в растерянности громко зашаркал ногами по полу.

– Не хочу я так жить! Не хочу! Ничего хорошего теперь нет! Не старайся и не ищи! Бесполезно!

Он кричал и кричал. Его трясло. Вбежавшая в палату на шум медсестра сделала ему успокаивающий укол. Он заснул.

Больше Коржиков у него не появлялся. То ли не пускали, то ли сам не хотел. Выяснять причину Егору было неинтересно. Какая разница? Он не хотел видеть Никифора. Хотя бы по той причине, что видеть его он не мог. А на слух разве дружба? Они теперь как две параллельные непересекающиеся прямые. Что Никифор ни начинал бы ему рассказывать, от всего становилось бы больно. Он увидел смешную сценку на улице, а Егор больше никогда ничего не увидит. В классе у Коржика случилось какое-то происшествие, а Егор теперь не ходит в школу. И друзей у него новых никогда не будет. Негде ему с ними познакомиться. Да и с Коржиком дружба их кончится. Ему с Егором наверняка станет скучно. Ведь с ним сейчас ровным счетом ничего не происходит. Лежит в постели, как младенец, и только. Выписали его неожиданно, и они с мамой немедленно уехали в другой город. Далеко-далеко от Москвы. На Алтай. Там Егор сначала прошел обследование, потом ему сделали операцию. И он… стал видеть.

– А очки? – спросил он у врача. – Мне нужно их носить?

Высокий доктор с густой седой шевелюрой громко расхохотался:

– Очки? Разве ты плохо видишь?

Видел Егор хорошо. Как еще никогда в жизни.

– Ну а зачем тебе тогда очки? – выслушав его ответ, продолжил Кирилл Георгиевич.

– Да я думал, вдруг это не навсегда, – озвучил терзавшие его опасения мальчик.

– Навсегда, навсегда, – несколько раз энергично кивнул Кирилл Георгиевич. – Первое время, конечно, могут возникать странные эффекты, пока глаз окончательно не восстановится. Но потом и это пройдет.

– Какие эффекты? – полюбопытствовал Егор.

– Точно не знаю, – признался врач. – Операция экспериментальная. У одного из моих пациентов временами двоилось в глазах. У другого цветоощущение постоянно менялось. Третий видел… – Он выдержал паузу, подбирая слова. – Ну, как бы с некоторым опозданием, с задержкой на несколько секунд. Вот представь: стоит у человека на тумбочке стакан, я его убираю, а он еще продолжает его видеть.

– Потом-то у них это прошло? – с тревогой глянула на врача мама Егора.

– Совершенно, – заверил Кирилл Георгиевич. – Теперь у них стопроцентное зрение.

А еще через несколько дней Егор и Нина Владимировна возвратились в Москву. Видеть он продолжал прекрасно. Никаких побочных явлений. До того самого момента, пока не возникла Белка!

Он промучился сомнениями до самого прихода мамы. Едва войдя, она принялась расспрашивать, как он провел день, а главное, как себя чувствует, и не болело ли что-нибудь у него? Егор поторопился заверить ее, что с ним полный порядок. Тут мама заметила у него на лбу покрасневшую припухлость, и началось. Обо что он ударился? Как можно быть таким неосторожным? Или он скрывает и ему стало плохо?

В звенящем голосе матери вибрировал страх. Егор снова принялся заверять ее, что он в полном порядке. А на кухонном столе, до которого они как раз успели дойти, предательски сиял медными боками забытый таз для варенья. Посыпался новый град вопросов, но именно они неожиданно и навели Егора на правдоподобную и вполне невинную версию по поводу шишки.

– Видишь ли, ма. Я эту штуку снимал, но не удержал, вот она и ударила мне по башке.

Нина Владимировна всплеснула руками:

– Зачем тебе вообще понадобился таз?

– Эксперимент проводил, – принялся вдохновенно сочинять на ходу сын. – Понюхать, пахнет ли он еще вареньем.

– Как он может пахнуть вареньем, когда я его сто раз мыла? – с удивлением поглядела на Егора Нина Владимировна.

– Мне было интересно, впитывает медь запахи или нет, – нашел он объяснение и этому.

– Странные у тебя фантазии, – пожала плечами мама. – Обязательно нужно что-нибудь затеять и удариться самым опасным местом.

– Лоб у меня, между прочим, здоровый! – возразил мальчик.

– Да, но рядом глаза, – вздохнула мама. – Повредишь там себе что-нибудь, и все усилия насмарку. А второй раз чуда может не произойти.