Заблудившийся звездолет. Семь дней чудес - Мошковский Анатолий Иванович. Страница 39

С ним творилось что-то невероятное. Точно по аллее кто-то провел невидимую черту, за которой начинался страх. Боря маленькими шажками двинулся вперед, достиг этой черты, и страх опять точно палкой стукнул его. И он отдернул ногу.

И ведь ничего такого не было вокруг, что бы могло внушить этот страх. Боря огляделся. И заметил на траве под кустами карманный фонарик.

Потерял кто-то?

Фонарик лежал боком, и его большое черное стекло было хорошо видно Боре.

Надо взять, будет в его хозяйстве вместо прожектора.

Забыв об Андрее с мальчишками, Боря бросился к фонарику и опять отскочил назад, за ту черту, где страха не было. Нет, в этом было что-то загадочное, противоестественное! Ведь никого же вокруг не было, кто бы смог напугать.

Фонарик могли взять другие, и Боря побежал к нему не по аллее, а в обход, кустами. Здесь страх ему не мешал, и Боря схватил с земли фонарик — он был гладкий и тяжеленький.

Боря стал разглядывать его: плоская пластмассовая коробочка темно-синего цвета. Узкая. На одной стороне толстое круглое стекло — черное и глубокое, как глаз, а под ним что-то вроде пульта управления — два ряда маленьких белых кнопок с черными цифрами; ниже вмонтирован блестящий циферблат с буквами: О, Ч, Д, М, Г, В и находилась короткая стрелка, уткнувшаяся своим острием в букву О (впрочем, она могла означать и ноль).

Под циферблатиком белела еще одна крошечная кнопочка с крестиком, а еще ниже — какой-то рычажок.

Как же фонарик зажигается?

Боря нажал рычажок — света не было. Вернул в прежнее положение, и старик в шляпе, сидевший в отдалении на скамье, уронил на землю газету, шляпа его стала медленно приподниматься на голове, хотя он не касался ее руками. Что за чудо? Потом старик вскочил и огромными, совсем не стариковскими прыжками бросился по аллее. Женщина с коляской у другой скамьи тоже вскочила, платок на ее голове полез вверх, а ребенок в коляске заорал благим матом, и женщина поспешно покатила коляску к Черемуховому проспекту; коляска так сильно раскачивалась и скрипела, и ребенок в ней так орал, что Боря перепугался, отвел приборчик в сторону, и плач в коляске прекратился…

Что же это такое? Есть в этом фонарике лампочка?

Боря заглянул в стекло и никакой лампочки не заметил. Зато что-то неведомое пронзило его тело ледяным ужасом. Боря отдернул голову и чуть не уронил коробку с лайнером. И сбоку покосился на это стекло, черное и глубокое, как глаз. И вдруг этот глаз показался Боре не стеклянным, а совсем живым — таинственным, пристальным, зорким… И очень хитрым! Да, да — хитрым! Он смотрел, слегка прищурясь, выжидательно и не то улыбался ему, не то грозил… Да никакой это не фонарик! Это странный и непонятный приборчик, который каким-то образом влияет этим живым Хитрым глазом на все окружающее.

В небе, со стороны аэропорта, низко шел пассажирский реактивный самолет. Шел плавно и мягко, с мощным, уверенным и ровным свистом. Долго не думая, Боря поймал самолет Хитрым глазом.

Самолет клюнул носом, вильнул в одну сторону, потом в другую. Рев его захлебнулся, стал прерывистым. Боря весь похолодел и отвел Хитрый глаз — самолет выровнял курс, двигатели вошли в прежний, спокойный ритм, и он плавно пошел дальше.

Рука Бори, державшая приборчик, ослабела, и он выскользнул из пальцев.

Стоять не было сил.

Боря опустился на землю. Приборчик, придавив весенние травинки, лежал Хитрым глазом к земле. Боря боялся даже коснуться его. Он знал: надо скорее встать и уйти, убежать от него, пока не случилось чего-нибудь. Но ведь тогда… Тогда кто-то Другой найдет его и возьмет себе!

Боря сидел и не знал, что делать.

Потом протянул к приборчику руку, с величайшей осторожностью поднял и стал рассматривать, держа его так, чтоб никоим образом не попасть в поле зрения Хитрого глаза. У нижней кромки приборчика было четко оттиснуто: «ЭМЧ-1», одна из кнопок была слегка утоплена — кнопка с темной цифрой «1».

МАЛЕНЬКАЯ И ГРОЗНАЯ

Боря встал и пошел к дому Глеба. Липки и клены были обрызганы яркой мелкой листвой, и она блестела и липла к пальцам, как новая клеенка, а внизу под деревцами еще валялись коричневые чешуйки от почек. Однако аллея была пуста: ни души, и свежевыкрашенные В зеленый цвет чугунные скамейки были пусты.

И птицы не щебетали в кустах. Было очень тихо и одиноко.

Неужто Хитрый глаз всех разогнал?

Сквер кончился, за ним — дорога, дома и магазины. И вот там, впереди, через дорогу мелькнуло что-то черное.

Андрей! В своей неизменной куртке.

Заметив Борю, он промчался вдоль продовольственного магазина и спрятался за угол большого дома, того самого, в котором жил Глеб. Боря побежал за ним, держа приборчик Хитрым глазом вперед. Андрей выглядывал из-за угла. Боязливо выглядывал: краешек кепки едва-едва виден.

Внезапно кепка упала на тротуар, из-за угла высунулась рука, схватила ее и исчезла…

Боря перешел дорогу и услышал впереди, в тиши не узкой малолюдной улочки, куда выходили двери дома, торопливый стук ног и увидел, как Андрей, с кепкой в руке, прижав к бокам локти, изо всех сил удирает от него. Ну и времена наступили!

Он ведь ничего не делал — ни запугивал словами, ни грозил кулаками… Сами боятся!

И тут Боря вспомнил о маленьком парашютисте в кармане: не забыть бы посадить его в лайнер, в пустующее креслице…

Сколько раз бегал Боря к Глебу, звонил в дверь и ждал, когда ему откроют! Сколько раз замирало у него все внутри, когда он трогал сверкающий руль гоночной машины, черные ручки и разноцветные провода электроконструктора! Сейчас его волновало другое: удастся ли обмен? Не передумал ли Глеб?

Боря нажал кнопку звонка.

Никто не открывал. Боря опять позвонил, и снова за дверью тишина. Он припал ухом к скважине для ключа и уловил движение внутри квартиры: скрип дверей, чей-то шепот… Что они, не слышат?

Боря, переступая от нетерпения с ноги на ногу, опять надавил кнопку:

— Откройте!

— Вам кого? — пугливо спросил женский голое.

— Глеба… И не бойтесь, здесь не жулики! Это я, Боря Крутиков.

За дверью раздался быстрый шепот.

И вдруг все поняв, Боря отвел Хитрый глаз приборчика. Неужели он действует и через дверь?

Голоса стали погромче, посмелее. Послышались шаги. Лязгнул замок, дверь приоткрылась, но не целиком, а на цепочку, и в образовавшейся щели появилось большое бледное лицо матери Глеба.

— Это же я, — заспешил Боря, чтоб его впустили. — Не узнаете? Я ведь был у вас позавчера…

— Глеб, к тебе должен кто-то прийти? — спросила мать, часто моргая.

И Боря услышал из глубины квартиры слабый, полузнакомый голос:

— Вообще-то нет…

«Как же нет? — подумал Боря. — Он все еще не верит, что я могу выменять этот лайнер?»

— Глеб, это я… Открой!

Наконец Борю впустили в коридор, в тот самый коридор, где пылился детский гоночный велосипед, где висели совершенно новенькие, без единой царапинки клееные финские лыжи, которые так редко бывают в продаже и которые только раза два касались снега, и где сиротливо жался в уголке свернутый чешский экран в круглом футляре, — сколько раз затаенно проходил мимо всего этого Боря! Мать Глеба, высокая и толстая, с прищуренными, как и у сына, глазами, уже не вежливо, как всегда, а с недоверием и страхом смотрела на Борю, а из дверей комнаты выглядывал сам Глеб. Вдруг мать вскрикнула, и ее густые каштановые волосы стали медленно приподыматься вверх, а Глеб юркнул в комнату, захлопнув за собой дверь.

Боря случайно глянул на свою руку — Хитрый глаз в упор смотрел на мать Глеба — и тотчас направил приборчик вниз. И к матери вернулся голос:

— Что ж ты, Боречка, стоишь в коридоре? — Она заулыбалась, — Заходи в комнату, заходи…

И Боря вошел. Глеб стоял у телевизора и напряженно смотрел на Борю. С лица Глеба исчезло выражение бодрости и превосходства, а появилось что-то другое: полуучтивость, полуугодливость. И глаза чуть расширились. И теперь-то, теперь-то стало отчетливо видно, какие они холодные и злые.