Тайна Соколиного бора - Збанацкий Юрий Олиферович. Страница 38

Но они не слышали: уходили в район. Через несколько минут из своей избы выбежал Лукан и помчался галопом вдогонку.

Дед Макар довольно смеялся, идя к школе. Широко раскрыл двери:

— Выходите, дети! Сегодня отправки не будет.

…На другой день полицаи с позором вернулись в село.

Ткач бесился.

Но старика не нашли. Он исчез бесследно.

Тогда бросились по селу собирать тех, кто вчера сидел в полиции. Поищи-ка ветра в поле, а партизана — в лесу! Ни парней, ни девушек дома не было.

— Где?

— Да вы ж вчера забрали, — отвечала мать, и в голосе ее было не то удивление, не то скрытая насмешка.

Ткач и Лукан разводили руками.

Гость из города

За эти дни Мишка совсем извелся: глаза запали, щеки побледнели, и он еще больше похудел. Мало спал, забывал про еду. Все думал про свой счет. А тут несчастья, как снег на голову, посыпались одно за другим.

Дни шли, а Василек не возвращался. Что с ним? Неужели попался? Может быть, схватили где-нибудь?.. Ребята гнали прочь мысль о гибели Василька.

Мишка чуть не каждый день заходил к матери Василька. Она уже забыла, когда топила печь в последний раз. Так и сидела в холодной избе, которая сразу стала печальной и неприветливой. За эти дни она превратилась в седую старуху. Она все время слонялась из угла в угол. Бесцельно брала в руки все, что ни попадет, — переносила с места на место, не зная, для чего она это делает. Садилась иногда где-нибудь в углу и часами просиживала без движения, устремив взгляд в одну точку. Она боялась и думать, что с Васильком случилось что-то недоброе.

— Заболел, наверное, — говорила. — Сапожки у него плохонькие, а зима началась суровая. Свет не без добрых людей! Помогут Васильку, — утешала она себя.

С тяжелым сердцем выходил Мишка из хаты. Ему хотелось бы, чтоб надежды матери оправдались, но он так мало верил этому…

А тут случилось новое несчастье.

В тот день, когда в село вернулись полицаи, под вечер прибыли четыре гитлеровца. Они загнали народ в школу. Здесь теперь сидели отцы и матери беглецов. Их арестовали, как заложников. Предупредили, что будут держать, пока не вернутся сыновья и дочери. Не вернутся — родители будут расстреляны. Забрали и мать Мишки — Лукан решил отправить ее в рабство. Уже два дня сидели голодные люди, а беглецы не возвращались.

Повеселел Мишка лишь тогда, когда к нему забежал Тимка и сообщил, что в Соколиный бор пришли партизаны.

Мишка хотел немедленно бежать в Соколиный. Тимка остановил его: командир приказал быть здесь, следить за тем, что происходит в селе.

Одевшись как можно теплее, Мишка вышел на улицу. Зима вступила в свои права. Голубой снег покрыл поля, облепил деревья, замаскировал курени и землянки. Солнце играло на снегу. Жмурясь от сверкающего снега, Мишка пошел по улице. Село словно вымерло. Не вился над землянками дымок, не скрипели колодцы.

Он вышел на холм. Перед ним лежало село: старая школа, низенький, как черепаха, домик Афиногена Павловича, аптека… Над школой плыл дымок: это грелись фашисты и полицаи.

Мишка взглянул в сторону. К нему приближался какой-то паренек.

«Кто бы это мог быть?» спросил себя Мишка. Всех ребят знал, а этот незнаком. Одет как-то странно: фуфайка не по нем, шапка с облезлым мехом, большие солдатские ботинки… Мишка остановился и решил подождать, пока хлопчик приблизится. Мальчик подошел ближе, и Мишка убедился, что это чужой. «Наверное, из тех, что зажигалки на кусок хлеба меняют», подумал он и хотел идти дальше. Но хлопчик спросил:

— Слушай, парень: не скажешь ты, где тут живет Мишка Мирончук?

У Мишки оборвалось сердце. Он почувствовал, что сейчас услышит что-то страшное.

— А тебе зачем он? — спросил Мишка, сильно побледнев.

— Да нужен…

— Ну, так это я.

— Правда?

— Правда, я только один в селе.

— Тогда здравствуй! Смотри, как интересно: на тебя прямо и наскочил… Я Сергей.

— Из города? — воскликнул Мишка, и сердце его замерло. Не раз он слушал восторженные рассказы Василька о Сергее.

— Так.

— А где… — Мишка пристально смотрел в глаза Сергею, догадываясь уже, что ничего радостного не принёс этот гость из города.

— Василек?.. — произнес тот имя, которое не отважился промолвить Мишка.

— Что с ним?

Сергей опустил глаза в землю:

— Идем, расскажу.

«Значит, всё… Василька больше нет…»

Когда зашли в погребник, опечаленный Мишка спросил, ожидая услышать подтверждение своей догадке:

— Погиб?

— Может быть, — виновато сказал Сергей. И словно в оправдание добавил: — Я за него пришел. Послали.

— Как же это? Да не может этого быть! — Мишка больше не стыдился своих слез. — Что с ним?

— Попался.

Сергей рассказал все, что знал.

— Я думал, что он дома, и все ждал его у себя. Вдруг приходит дядя Ларион, печальный такой, и говорит: «Фрицы Василька поймали». Я помертвел. «Может, неправда?» говорю. «Правда, — сказал дядя Ларион. — Мы узнали». — «Что с ним?» — «Да что ж… Не знаешь, что они делают?..»

Мишка рыдал, как маленький. Сергей смахнул ладонью горячую слезу.

Мишка перестал плакать.

— Дождетесь, гады! Кровью заплатите за Василька! — погрозил он крепко сжатым кулаком.

Помолчав, Сергей начал снова:

— Я тебя искал. Мне Василек рассказывал, как ты машины подрывал. Дядя Ларион приказал идти в село. Я письмо командиру принес.

— Сегодня передашь.

Они говорили о разных делах, но с ними все время был Василек. О чем бы ни шла речь, он стоял рядом, живой, такой родной и близкий…

За кровь и слезы

Тимка торжествовал. Наступил долгожданный день!

Не узнать Соколиного бора. На опушке, замаскировавшись зелеными сосновыми ветками, стояли часовые, внимательно глядя во все стороны. Вокруг землянки раскинулся партизанский лагерь. Загорелись костры на влажной, очищенной от снега земле. На ветках пахучей сосны сидели партизаны: кто курил, кто грелся или сушился у огня, кто старательно чистил и смазывал свое оружие. На самом большом костре закипал вместительный котел — это Софийка с двумя партизанками готовила обед.

Всюду слышались шутки и песни.

Тимка почти не выходил из землянки. Он держал себя как хозяин, принимающий гостей. Но гости мало обращали внимания на хозяина: они были слишком заняты своими делами, да и сама землянка уже не походила на прежнюю.

Здесь собрались командиры. Было тесно. Весело трепетало пламя свечки. Из землянки клубами валил пар.

Иван Павлович, склонившись над картой, чертил что-то красным карандашом. Тимке не терпелось хоть одним глазком взглянуть на эту карту и на пометки командира, но он подавлял в себе это желание. Мысленно он тоже принимал участие в выработке плана и был уверен, что и его спросят о том, как напасть на фашистов.

Командиры высказывались.

— Да что там думать! Двинуться, окружить село, да и баста! До вечера всё закончим, — советовал один из них, в высокой бараньей шапке, с пышной бородой и усами, отчего он был похож на степного чабана.

Иван Павлович не говорил ни слова, но Тимка, внимательно следивший за его глазами, знал, что думал командир отряда о каждом выступлении. Последнее ему, очевидно, совсем не понравилось.

— А на мой взгляд, — сказал другой, молодой парень в военной шинели и шапке-ушанке, — дождаться ночи, внезапно налететь, закидать гранатами, обстрелять из пулеметов — и точка! Не сдадутся — помещение сжечь.

— А люди? — спросил третий, тоже одетый в военную форму.

— Да разве они люди?

— Кто? Заложники?

— А-а… Да, я не подумал об этом.

— То-то же!

— Да что там говорить! Напасть, а там видно будет… — настаивал на своем командир в бараньей шапке. — Что, мы их не сломим? И не таких скручивали!..

Иван Павлович не дослушал его:

— А людей сколько потеряем?

— Ну, знаешь, Павлович, я тебе скажу: мы на войне, а не у тещи на именинах. Чего смерти бояться!