Тайна Соколиного бора - Збанацкий Юрий Олиферович. Страница 43

Город жил… Командиры делали все, чтобы лагерь как можно дольше оставался неизвестным врагу.

Леня Устюжанин возвращался в партизанский лагерь перед рассветом.

Все время ехали лесом, и Виктор трепетно вслушивался в ночной шум, оглядывался по сторонам. Проснувшись поздно вечером, мальчик уже не мог заснуть. Ему казалось, что они едут не по земле, а плывут какой-то подземной рекой. Скрипели полозья, фыркали лошади, по сторонам что-то гудело, стонало, ревело. Холодный ветер бросал пригоршни колючего снега в разгоряченное лицо мальчика. Когда выезжали из-под густого переплетения деревьев, вокруг светлело. Лес стоял черной стеной; редкие кусты на поляне казались неуклюжими, странными тенями. Виктор, затаив дыхание, смотрел на них, не отрывая глаз. То ему мерещилось село, выделялись призрачные строения, в окнах которых, казалось, вспыхивали на мгновение синие огоньки; то все это сразу исчезало, и появлялись какие-то фигуры, надвигавшиеся грозно, неумолимо. Напуганный мальчик теснее прижимался к партизанам, дремавшим в санях, и на минуту закрывал глаза.

Он ехал вместе с Леней, который познакомился с ним и взял его к себе. Виктор согрелся под теплой шинелью.

— Дядя, уже скоро? — беспрерывно допытывался он.

— Скоро, — отвечал Леня.

Лошади устало переставляли ноги. Лесу не было ни конца, ни края. Одна просека переходила в другую, и казалось — дорога эта никогда не кончится.

— Скоро уже, дядя? — хныкал Виктор.

Устюжанину, вероятно, надоели эти вопросы. Сначала он терпел, но наконец не выдержал:

— Ты в партизаны пришел, хлопче, или нет? Партизаны никогда не спрашивают, близко или далеко. Их дело — итти и бить врага, где бы он им ни встретился.

Виктору стало стыдно, он покраснел, на глаза его набежали слезы. Но Леня в темноте не видел этого. Теперь мальчик следил за всем молча, и Устюжанин решил, что Виктор опять заснул.

Кони рванули и побежали быстрее, почуяв, вероятно, близость жилья, еды и заслуженного отдыха. Виктор мог уже различить деревья: стройные стволы и тяжелые белые шапки сосен, густые, как щетки, заиндевелые кусты.

— Пять! — донеслось откуда-то из-под ветвистой сосны.

— Москва! — откликнулся Леня.

Только теперь Виктор убедился в том, что первый оклик ему не послышался.

— Кто? — снова раздался голос из-под сосны.

— Устюжанин, ребята.

На дорогу вышел человек:

— Закурить у тебя найдется, товарищ Устюжанин?

— А как же!

Кони тяжело дышали, поднимая и опуская бока. Глухо шумел лес, гудел в верхушках деревьев ветер, еще больше подчеркивая тишину. Виктор прислушивался к разговору Устюжанина с незнакомцем и думал о том, что могла означать сказанная Лене цифра. Уже позже он узнал, что каждый день партизаны устанавливали новый пароль — какое-нибудь число. Часовой при чьем-либо приближении тихо называл цифру, говорил, например, «пять». Тот, кто подходил, должен был ответить «девять», потому что паролем была цифра «четырнадцать». Если кто-либо из партизан несколько дней не был в лагере и не знал пароля, он отвечал просто: «Москва». Часовой тогда спрашивал имя того, кто возвращался в лагерь.

— Как дела? — поинтересовался часовой прикурив. — Рванули?

— Рванули! — с достоинством ответил Устюжанин и в нескольких словах рассказал о дерзкой операции.

— Молодцы! А мы сторожим, — вздохнул часовой и попросил: — Махорочки не дашь? У ребят без курева уши пухнут.

— Почему же не дать… А что тут у вас? Командир дома?

— Командир выехал, а комиссар здесь.

Сани двинулись дальше. Виктор думал, что на этом их путь окончился, но время шло, светало, а мимо по-прежнему проплывали лес, поляны, кусты. Лошади едва плелись. Не дремали только ездовые; все остальные спали, как будто они находились не на двадцатиградусном морозе, а в хате, у горячей печки. Один Леня Устюжанин бодрствовал.

Через некоторое время они въехали во двор. Виктор очень удивился, увидев под ветвистыми соснами много саней и стойла, в которых рядами стояли лошади.

В отряде не спали. Конюхи быстро приняли коней. Бойцы неохотно вылезали из саней, сладко зевая и потягиваясь. По едва заметной тропинке они направились в лагерь. Леня, который за всю дорогу не прикорнул и на мгновение, хоть и не спал уже трое суток, шел пошатываясь. Он будто боялся, что не устоит перед искушением лечь тут же в снег и заснуть непробудным сном.

Узенькая, как нитка, дорожка вползала куда-то в непроходимую чащу. Хотя утренний туман уже разошелся и везде пробивался плотный молочный свет, Виктор не мог заметить ничего, кроме деревьев и снега.

— Десять!

— Четыре!

Протоптанная сотнями ног дорога стала шире и тверже. Перед глазами неожиданно возникло какое-то строение. Виктор заметил его не сразу — только тогда, когда на белом снегу стали отчетливо заметны доски и двери. Длинный низкий барак был весь занесен снегом. Откуда-то потянуло дымом, приятно запахло жильем. И как ни был Виктор поражен всем, что видел, он невольно зевнул, и глаза его на минуту закрылись.

Партизаны подошли к соседнему бараку. Из черной железной трубы густо валил дым.

Устюжанин остановился и обратился к своим товарищам:

— Немедленно спать! Через минуту вернусь — только доложу начальству. Виктора положите, хорошенько накройте шубой.

Вошли в темные сени. Кто-то зажег карманный фонарик, кто-то отдернул висевшее у входа одеяло, и на Виктора пахнуло теплом.

Это был барак партизан-подрывников. Они сами его построили, сколотили просторные нары для сна, сложили жаркую печь.

Виктор, как завороженный, оглядывал комнату. Спящие сладко храпели, и у него начали слипаться веки. Кто-то дал ему шубу с подкладкой из волчьего меха и указал место у печки. Мальчик упал на мягкую постель из душистого сена и сразу почувствовал себя совсем обессилевшим. Глаза Виктора закрылись, и теперь уже ничто не смогло бы его поднять на ноги.

«Я партизан!» мелькнула мысль, и сразу же над ним запел ветер, загудели сосны, тихо качнулись сани, а лошади бежали безостановочно, казалось — не вперед, а назад.

«Отчего это они едут назад, дядя?» хотел спросить Виктор, но язык совсем не слушался его, а тело сковал сон.

Комиссар

Проснувшись, Виктор с удивлением осмотрел незнакомое помещение и, вспомнив, куда он попал на рассвете, счастливо улыбнулся.

В небольшое окно пробивался бледный свет, но в бараке было почти темно. Ничего не разглядев, мальчик пополз к окну.

— Выспался, орел? — услышал он голос над собой.

Виктор поднял голову. На верхних нарах, свесив ноги, сидел Устюжанин.

— Выспался, дядя Леня!

Устюжанин спрыгнул вниз:

— Хорошо мы поспали, Виктор! Богатырским сном, семь часов подряд. А теперь умываться! У нас это делается просто: снежком. Не боишься?

Озноб охватил Виктора, когда он вспомнил, как вчера стоял на снегу босой. Но он храбро ответил:

— Ну, подумаешь, побоюсь я снега! Я на снегу и спать бы мог.

— Смотри, какой молодец! Тогда марш умываться! А потом пойдем в мастерскую. Я тебе, брат, такую шинель достану, офицерскую! Одна на весь отряд такая шинель будет. И сапоги тоже, и шапку…

— Мне бы буденновку!

— Можно и буденновку. И жить будешь с нами, подрывниками. У нас ребята, знаешь, первый сорт! Один смелее другого.

— А оружие вы мне дадите?

Устюжанин, набрав в руки снегу, задумался:

— Оружие?..

Покрасневшими руками он мял комок мягкого снега и не торопился с ответом.

— Ну, хоть небольшое… хоть самый маленький пистолетик! Я хочу фашистов бить.

— Ого-го! — захохотал Леня, с удовольствием растирая руки снегом:. — Да ты храбрый!

— А мне что? Стану у дороги, когда фашисты поедут, наведу на них пистолет и выстрелю. И не один раз, а выпущу все пули из пистолета, поубиваю всех, а сам убегу… Вы знаете, дядя, какой я быстрый!

Устюжанин чуть не падал со смеху. Виктор, маленький, коренастый, в широкой фуфайке, сопел носом, все время поправляя наползавшую на глаза непомерно большую фуражку. Леня увидел, что он даже и не думает умываться.