Тайна Соколиного бора - Збанацкий Юрий Олиферович. Страница 75

Софью Петровну вели по улице. Она посмотрела в сторону поля. На взмыленных лошадях возвращались бандиты. Сердце ее радостно встрепенулось: значит, Тимка выбрался благополучно!

Реки вскрылись

Ночью был небольшой мороз. Земля стала твердой, лужи покрылись тоненькой ледяной корочкой.

Это утро пришло уже так, как приходят все весенние утра. Рано на востоке зарделась заря, край неба все больше и больше покрывался багрянцем. Лесами и полями шел рассвет, гасил в безоблачном небе звезды, окутывал дымкой отблески далеких пожаров.

Иван Павлович и капитан Макаров в сопровождении партизан объезжали окрестные села, проверяли партизанские засады. Кони бежали весело, под копытами гулко трещали и позванивали ледяные корочки; от фырканья и топота лошадей неслось по лесу эхо.

Иван Павлович больше всего любил весну. И не ту, что отживала, переходила в лето, а именно такую: молодую, идущую по земле с морозами и последними мокрыми снеговеями. Он жадно вдыхал чистый воздух, прохладный и терпкий от запаха сосен и набухших под теплым солнцем почек дубов и берез, не мог оторвать глаз от леса. Сосны стояли какие-то новые, неузнаваемые, торжественные и помолодевшие; березы низко, до самой земли, опустили ветви — уже не сухие и безвольные, как зимой, а живые, налитые соком, набухшие; только дубы и грабы еще стояли черные, равнодушно спокойные, словно их совсем и не потревожила весна, словно и не ожили их корни, не пошли по стволам живые соки. Лес жил своей жизнью. Где-то вдали постукивал дятел; среди зеленого шатра сосен радостно вертелась белка. Ничто не нарушало лесной тиши.

Но вот покатилось по лесу эхо весеннего грома. Партизаны остановили лошадей, прислушались. Да, где-то гремело… Можно было подумать, что это действительно первый весенний гром.

«Гремит, наступает пора благодатная…» вспомнились Ивану Павловичу стихи. Но Соловей вернул его к действительности:

— Артиллерией обстреливает.

Не сговариваясь, партизаны пустили копей рысью. Лес сразу наполнился шумом, гулким треском ледяных корочек, цоканьем копыт, глухим храпом.

Село появилось неожиданно. Еще только что перед глазами был безграничный лес, а тут, сразу, за деревьями — хаты. У дороги — хлев, а из-за хлева:

— Стой! Кто идет?

Не успел никто из всадников ответить, как из засады выбежал юноша лет восемнадцати и доложил:

— Товарищ командир! В селе спокойно, самооборона возле сельсовета.

За юношей вышел и второй дозорный — бородач в потертой фуфайке, шапке-ушанке и таких огромных сапогах, что казалась странной та легкость, с какой он передвигался. Этот был словоохотливее своего товарища.

— Погромыхивает, товарищ командир, — кивнул бородач в сторону, откуда отчетливо доносилась артиллерийская канонада. — Гром на голое дерево! Это, скажу я вам, плохая для фрицев примета… И скажи ты — суется в наши леса! — продолжал он. — Это же без головы надо быть: мы ему такую трепку зададим, как в восемнадцатом году…

Иван Павлович и капитан Макаров долго говорили с колхозниками. В сельской боевой организации, называвшейся теперь ротой, было около двухсот человек — пожилые крестьяне, молодые парни, женщины и девушки. У каждого — винтовка, а у некоторых — даже автоматы. На всю роту был один пулемет, который называли «щукой». Его еще в сорок первом году вытащили из разбитого фашистского танка два ученика седьмого класса. Теперь эти парни и были пулеметчиками в своей роте.

— Большие силы вражеские идут на нас: с танками и орудиями.

— Мы им свою артиллерию покажем! — Крепкий, широкоплечий колхозник грозно потряс над головой кулаком.

Рота двинулась бодро, с песней. Она шла туда, где гремело. Иван Павлович долго смотрел вслед…

Подъезжая к следующему селу, на узкой лесной дороге командир и Макаров увидели группу людей, как будто чинивших мост. Блестели лопаты, люди на плечах носили к дороге бревна и доски… Крестьяне готовили ловушки для вражеских танков: вся дорога была изрыта. Ямы закрывали досками, присыпали землей, маскировали.

— На стального зверя, — объяснил старший группы. — Мы сами охотники, знаем, как ловить…

И действительно, пойдет танк по этой дороге и обязательно провалится, а из такой ямы его уже не вытащишь…

— Мы так на всех дорогах, — продолжал старик. — Проселочные дороги перекрыли ямами, а в больших лесах — завалами. Ни танк, ни машина не проберутся! А пехоту — не пропустим.

— Здорово! — торжествующе взглянул Иван Павлович на Макарова. — По всем лесным дорогам так. Да мин еще подбросим!

Чем дальше ехали командиры, тем крепче становилась их уверенность в своем превосходстве над врагом. В каждом селе люди или вышли на линию предстоящих сражений, или готовились встретить врага на месте.

Солнце уже стояло высоко в небе, когда усталые кони вынесли всадников на крутой берег Днепра. Река вскрылась. Перед партизанами развернулась величественная картина. Быстрое течение гнало, дробило лед; льдины налетали одна на другую, с шумом наползали на берега, с треском и скрежетом поднимались вверх, образуя высокие торосы.

Иван Павлович долго не мог отвести глаз от зрелища разбушевавшейся стихии. Ледоход почему-то напоминал ему картину боя: здесь льдина бьется с льдиной. Вольнолюбивая река освобождалась от оков. Целую зиму злые морозы сжимали, давили непокорную реку. Она стонала, бушевала под ледяной корой, размывала ее, а теперь, набравшись силы, гневно ломала и гнала прочь ставший рыхлым и податливым лед.

— Реки вскрылись! — только и сказал Иван Павлович.

Они не заметили, как к ним подскакал на взмыленном коне верховой.

— Товарищ командир! Четыре танка прорвались через нашу оборону и идут сюда.

— Идут? — почему-то переспросил Иван Павлович, весь во власти мыслей, навеянных ледоходом.

— Идут! Самооборона села Смолки готовится преградить им дорогу.

— Хорошо, — сказал командир.

Всадники помчались навстречу вражеским танкам.

Лицом к лицу

Еще никогда Василек не собирался в разведку с таким волнением. Ведь он уже в родных краях! Каких-нибудь десять-пятнадцать километров — и он будет в Соколином бору…

Отряд Калачова, пройдя долгий и трудный путь, разросся, стал крупной боевой единицей. Громя врага, он подходил к районам, где действовал отряд Сидоренко.

Василек не мог спать, не мог усидеть на месте, забывал о еде. Это же… Ведь это же он дома! Как его встретят? Уже, наверно, похоронили все… Думают, что на свете нет Василя, а он — как снег на голову: «Здравствуйте, товарищи партизаны! Я Василий Иванович, начальник разведки отряда «За свободу народов». Не узнали?.. Иван Павлович, Мишка, Тимка, здравствуйте!..»

Но еще чаще он вспоминал о матери. Что с нею? Жива ли?..

Сегодня Василек выехал на разведку во главе тридцати верховых. Он пустил коня рысью. Добрый конь летел птицей, а Васильку все было мало. Ему хотелось лететь быстрее ветра.

По лесу шла весна. Раскрывали синие глаза подснежники. Но Василек ничего не замечал.

Вдруг на лесной дороге показался верховой. Он мчался, припав головой к конской гриве, и, казалось, не видел и не понимал, куда мчится. Василек поднял руку, и его разведчики мгновенно скрылись в зарослях. Сам Василек взялся за автомат, поставил коня между молодыми соснами.

Неизвестный всадник приближался. Уже видно было, что это не взрослый, а мальчик. Он ехал один. Василек подал своим разведчикам знак рукой. Те вылетели из-за деревьев и мигом окружили всадника. Увидев вооруженных конников, мальчик побледнел и едва не упал с седла. Но в это время на весь лес прозвучал радостный крик:

— Тимка!

Среди тысячеголосого хора узнал бы Тимка этот родной голос! Не веря себе, он поднял голову и широко открытыми глазами оглядел незнакомых людей. Его взгляд остановился на крепком юноше. В широком галифе, просторном френче, с пистолетом и саблей у пояса, юноша был совсем не похож на прежнего Василька. Даже лицо другое: удлинилось, стало строгим; подбородок был уже не детски округлым, а твердым, энергичным; верхняя губа покрылась заметным пушком.