Загадка старого клоуна (с илл.) - Нестайко Всеволод Зиновьевич. Страница 15
– Скажите, – тихо спросил Чак, – почему мадемуазель Тереза должна так рисковать? А?
– Эх! – вздохнул Стороженко. – Почему-почему? Есть здесь у нас один «покровитель», который цирком увлекается. Павлин Иудович Голозубенецкий. Биржевой делец. Страшный человек. Не цирк ему нужен, не искусство цирковое, а острые ощущения. Чтобы была смертельная опасность. Смертельные номера заказывает. За это платит деньги. За то, что жертвует на цирк, ему подавай жертвы… Он из тех людей, которые чувствуют наслаждение, глядя на чужие муки и страдания, из тех, которые, спотыкаясь, бегут смотреть на катастрофу, на несчастный случай, которые, разинув рты, стоят прямо возле виселицы во время казни… Двое у нас в Киеве Иудовичей… Один – начальник Киевского военного округа, генерал от артиллерии Николай Иудович Иванов, второй – вот этот – генерал от спекуляции Павлин Иудович Голозубенецкий. И этот второй – страшнее первого.
Стороженко ещё что-то говорил Чаку, что-то рассказывал… Они довольно долго сидели в каморке. Но я то ли не очень внимательно слушал, то ли разговоры показались мне не такими уж значительными по сравнению с тем, что должно было случиться, – я их почему-то не запомнил. Я торопил время, и оно летело для меня быстро.
И вот уже Стороженко поднялся:
– Идём. Скоро начало. На галёрку пойдём, там на нас никто не обратит внимания.
И опять он вёл гимназиста Чака по каким-то закоулкам, по какой-то лестнице то вверх, то вниз, и наконец они вышли на лестницу, которая вела на галёрку.
Цирк сиял огнями.
На галёрке толпился простой народ, рабочие в косоворотках, ситцевых сорочках, девушки-служанки в цветастых платочках, нижние чины, то есть солдаты.
А внизу «чистая публика» сверкала брильянтами на нарядных платьях, золотыми пуговицами на вицмундирах, эполетами и орденами.
– Смотри, вон он, в губернаторской ложе, – сдавленным голосом сказал Стороженко.
– Кто? – не сразу сообразил Чак.
– Павлин Голозубенецкий…
Прямо напротив форганга (то есть занавеса, отделяющего манеж от закулисной части) были две ложи: справа, как мне объяснил потом Чак, генерал-губернаторская, слева – губернаторская.
Генерал-губернаторская ложа была пуста, а в губернаторской, положив на обитый красным бархатом край ложи паучьи, с тонкими пальцами, руки, сидел костлявый, сутуловатый, с плотно обтянутым кожей черепом – как у мертвеца – верзила.
В маленьких, глубоко и близко друг к другу посаженных оловянно-белых глазах совсем не было видно зрачков. Коротковатая верхняя губа не прикрывала передних зубов, что делало его похожим на хомячка.
Отвратительный, страшный тип.
Я специально подлетел ближе, чтобы хорошо рассмотреть его.
И вернулся обратно на галёрку.
Заиграл оркестр. Из-за форганга выбежали двенадцать униформистов в красных, с позументами, костюмах и выстроились в две шеренги по обе стороны выхода на арену.
Вышел шпрехталмейстер в чёрном фраке с белой манишкой и громким голосом объявил начало представления.
Опять заиграл оркестр. И началось.
Я не буду пересказывать всё представление. Это долго. Оно состояло не из двух отделений, как теперь, а из трёх, с двумя антрактами.
Выступали и наездницы сестры Лобе, и комик-звукоподражатель Вестман, и «летающие люди» Альберто («пять персон», как объявил шпрех), и исполнители номера «американский автомат» – моментальная фотография братьев Манц, и японский жонглёр Тасуноске, и группа дрессированных лошадей Киссо (которых мы видели утром на репетиции), и танцор Миша Пергаменцев, и участники комической пантомимы «Директор кафешантана», и «музыкальная кобыла» Тигретто, которую выводила мадемуазель Мадиган, и многие другие.
Паузы между номерами заполнял Рыжий Август – клоун в ярко-красном парике, с большим носом-картофелиной и густо намазанными мелом щеками, жалкий (его всё время били по голове) и совсем не смешной. Но вот наконец третье отделение.
– Знаменитый укротитель Эстман с группой хищников!
Арену со всех сторон окружили железными решётками.
И выбежали хищники. Львы и тигры молотили по опилкам хвостами, медведи поднимались на задние лапы и свирепо скалились, а огромные, как телята, пятнистые доги лениво похаживали между ними.
Укротитель в чёрном фраке и цилиндре, с револьвером в руке то и дело выкрикивал: «Монт»! – и лев или тигр прыгал на тумбу, потом: «Вниз»! – и он спрыгивал с тумбы…
Но вот раздалась барабанная дробь. Из-за форганга, освещённый прожектором, вышел шпрех и в напряжённой тишине зловещим голосом объявил:
– Смертельный номер! Впервые в мире! Эквилибр на штейн-трапеции без сетки над ареной с дикими хищниками! Мадемуазель Тереза!..
Форганг качнулся, и, приветствуя публику поднятой рукой, вышла сияющая, улыбающаяся Тереза. В жёлтом трико с блёстками, она была солнечная и прекрасная.
Один из униформистов подбежал к свисающей из-под купола верёвочной лестнице, наступил ногой на нижнюю перекладину, и Тереза под бравурные звуки марша начала легко подниматься вверх.
И вот она уже под самым куполом, на трапеции.
Укротитель Эстман ушёл с арены. Там остались только рычащие беспокойные звери.
Оркестр смолк, оборвав на полуноте мелодию.
В цирке воцарилась тишина.
Тереза раскачивалась на трапеции. Вот она сделала стойку на руках, опустилась на голову и развела руки.
Стоя на голове без поддержки рук, она раскачивалась на трапеции под куполом цирка.
Стороженко, бледный, стиснув зубы, замер, в напряжении следя за ней.
«Фу-у…» – перевёл я дыхание, когда она наконец села на трапеции, подняв руку в приветствии.
Зал взорвался аплодисментами.
«Ну, кажется, всё в порядке. Всё будет хорошо. Она пересилила свой страх».
Униформисты, быстро перебирая верёвку, поднимали под купол, к трапеции, стул, обычный деревянный стул с гнутыми ножками.
Тереза взяла стул и, поставив его двумя задними ножками на трапецию, села на него.
Улыбаясь, она сидела на стуле, стоявшем лишь задними ножками на шаткой трапеции, и спокойно раскачивалась, как на обычных качелях.
И вдруг…
– А-а! – не своим голосом закричал Стороженко. Один из тросов, на которых держалась трапеция, лопнул, и Тереза полетела вниз, на арену.
– А-а-а!
Я не понял, как это случилось, но она упала между двух медведей, которые стояли впритык друг к другу. И только благодаря этому она сразу не разбилась насмерть. Искалеченная, она ещё смогла поднять голову и улыбнуться.
Почуяв кровь, львы и тигры насторожились, готовые к прыжку.
Ещё мгновение, и…
Цирк замер.
И тут лохматый, взъерошенный старичок с большой седой бородой, стоявший на галёрке рядом с нами, что-то громко крикнул.
И то ли от этого крика, то ли ещё почему-то все звери вдруг ринулись прочь с арены через решётчатый коридор.
Спустя мгновение на арене осталась только Тереза, лежавшая раскинув руки лицом вверх.
Я посмотрел на Голозубенецкого. Глаза его горели восторгом, он улыбался.
В следующее мгновение Стороженко, а за ним и Чак уже бежали вниз по лестнице. Цирк возбуждённо бурлил.
Когда мы наконец сбежали вниз, Терезы на арене не было. Одна из секций решётчатой загородки была снята, и униформисты уже отнесли Терезу за форганг.
Стороженко бросился туда.
Тереза с закрытыми глазами лежала на полу, она была без сознания, но живая – грудь её вздымалась от прерывистого дыхания.
Вокруг толпились люди: и артисты, и зрители. В стороне хмурился приземистый рябой Днем. Один из униформистов, сочувственно глядя на Стороженко, положил ему руку на плечо.
– Уже вызвали карету «скорой помощи». Несколько переломов. Но…
В это время какой-то юноша из публики в студенческой фуражке громко сказал:
– Трос был подпилен. Я сам видел. Он свисает как раз над тем местом, где я сидел.
Стороженко резко повернулся и бросился к Анему. Схватил его за грудь сильными руками и поднял над землёй.
– Задушу! Убийца!
Побитое оспой лицо Анема мгновенно налилось кровью, глаза вытаращились.