Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 101
При этом он поглядывал на спутника матери. Это был дядька „средних лет“ – невысокий и широкоплечий. С белобрысыми гладкими волосами, вроде как у Вика, но не пухлогубый, а с твердым ртом и худыми щеками. В синем пиджаке с форменными пуговицами. На пуговицах – крылышки. Летчик, что ли? Раньше у матери не было знакомых летчиков…
– Зайчик мой, это дядя Сережа. Он давно хотел с тобой познакомиться…
Дядя Олег, дядя Гриша, дядя Слава тоже „давно хотели познакомиться“ с Инки. И знакомились. И относились к нему неплохо. А потом исчезали…
– Привет, – сказал дядя Сережа. И шевельнул рукой, словно хотел протянуть ее Инки. Но наткнулся на его взгляд и протягивать не стал.
На пиджаке у дяди Сережи был синий значок с золотистым самолетиком и цифрой I в белом кружке. „Интересно, что он означает?“ – мельком подумал Инки.
Все это происходило в прихожей, и мать вдруг засуетилась:
– Мальчики, что же мы тут стоим! Идем в комнату. Сережа, возьми чемоданы!
Пришли в Инкину комнату.
– Ну, как ты тут живешь, рыбонька?… Ох и беспорядок! Не подметаешь, да? Куда Марьяна смотрит?… Ну, ничего, все будет по-другому… Какой ты помятый! Ладно, не беда. Я тебе привезла кое-какие обновочки…
„Если опять колготки, выкину к чертям, надоели“, – подумал Инки. Но мать достала из тугого чемодана ярко-синий спортивный костюм.
– Примерь, моя ласточка…
Инки примерил. Костюм был впору, ладный такой, с белым силуэтом тонкокрылой птицы на фуфайке. Можно в нем и просто так гулять, и надевать под пиджак и под брюки в холодное время… Инки даже сказал:
– Спасибо, ма…
Он никогда не говорил полностью слово „мама“. По крайней мере, после детсадовской поры, в школьные времена, когда мать жила больше в других краях, не дома. Это слово застревало у него в горле от неловкости, от боязни выбиться из привычных отношений. „Мама“ – это для „приличных“ мальчиков и девочек, живущих среди постоянной родительской заботы, в просторных квартирах, рядом с добрыми приятелями во дворе и школе. Ну, вроде как в кино про Дениску Кораблева или Толю Клюквина…
Мать опять потискала его:
– Ох, ты по-прежнему бука… Сережа, не думай, он на самом деле не такой колючий…
Дядя Сережа смотрел из дальнего угла невозмутимо. И не успел ничего сказать, потому что в дверь снова позвонили.
На этот раз явилась техничка Роза. С запиской.
– А-а! Ну и ладненько, что родители дома! К директору вас, значит! Вместе с им! – Она бородавчатым подбородком указала на вставшего в дверях Инки. – Достукался, голубчик! С учителями драки затевает…
Она была не просто уборщица и курьерша, она себя считала тоже вроде бы педагогом…
– Иннокентий, что ты натворил? – Серьги-полумесяцы под ушами у матери заметались, как спугнутые с варенья осы.
– Ничего я не натворил. Сами полезли…
– Собирайся немедленно! – Теперь он был уже не „рыбонька“ и „ласточка“, а „моя вечная головная боль“.
– Не пойду… – сказал Инки, сразу погружаясь в привычную угрюмость.
– Как это ты не пойдешь?! Тебя вызывает директор!
– Пусть она сама идет. В… – Инки полностью назвал место, куда следовало идти Фаине Юрьевне.
– Иннокентий! – И мать размахнулась. Впрочем, скорее для вида.
Инки без труда отклонился. Сказал с ноткой злорадства:
– Я не Иннокентий, а Смок.
– Ты мне еще поговори! Одевайся!.. Не успеешь приехать, как подарочки… Сережа, ты извини. Видишь ведь, как оно…
– Яся, не спеши, – сказал дядя Сережа. Негромко и без выражения. – Давай сходим без него. Ты и я.
– Да… но…
– Что „да“, что „но“, – сказал дядя Сережа по-прежнему бесцветно. И… в то же время с ощутимой твердостью. – Сходим, я сказал. Это наше дело…
Он мельком глянул на Инки и обратился к Розе:
– А вы ступайте, голубушка. Скажите там, что мы скоро будем…
Роза, фыркнув, исчезла.
Инки лег на свою тахту. Не смотрел, не слушал, как мать и ее летчик собираются уходить. Часы тикали, и это, несмотря ни на что, было хорошо.
– Не смей исчезать, пока мы не вернемся, – велела мать из прихожей. Проявила остатки родительской власти.
А зачем было исчезать? Он задремал.
На леске появились Желька и Сим.
– Привет, – сказал им Инки. – Почему вас долго не было?
Они промолчали. Но не обидно, а так… Знаешь, мол, сам, где мы были. Инки знал. Сим и Желька иногда отправлялись в путешествия по леске, натянутой сквозь космические пространства. Им там было интересно и радостно. Они шагали бок о бок, взявшись за руки. Для земного жителя (сперва и для Инки тоже) было непонятно, как можно идти рядышком по не имеющей ширины струне. Но в том пространстве это получалось. И у Инки получалось, когда он шагал вместе с ними. С недавних пор Сим и Желька стали брать Инки с собой (правда, нечасто). Они скакали, кувыркались, прыгали через его голову, а он шел с опаской. Все-таки страшновато в звездной пустоте, среди пролетающих рядом комет и вертящихся неподалеку планетных шариков. Конечно, сорваться со струны было нельзя. Ведь рядом – ни Земли, ни других увесистых небесных тел, которые обладали бы силой тяжести. Притягивала к себе только леска, с нее – никуда. Можно было идти по ней сверху и снизу (хотя где там верх и низ!), можно было видеть Жельку и Сима не только рядом, но и над собой (или под собой), все равно не сорвешься. Поэтому страх постепенно исчезал, оставалось только сдержанное веселье и замирание от окружающей звездной тайны…
Сим и Желька взяли с собой Инки и на этот раз. И даже поучили его не просто шагать по струне, а кувыркаться и прыгать на ней („Не бойся, падать некуда!“). И у него стало получаться. Но хлопнула дверь, звездный мир исчез. Вернулись мать и дядя Сережа.
И стал слышен их разговор.
– Все-таки, Сергей, я порой не понимаю тебя. Это же школа, а не диспетчерская. А ты…
– Просто я был точен в определениях.
– Но ведь все-таки он затеял драку с учительницей! Это же…
– Яся, не было драки. Учительницы изложили события с точки зрения своей дамской истеричности. Сделали из мухи слона. Мальчишка просто выхватил коробок. Свою собственность, кстати…
– Но его поведение…
– А их поведение?
– Но есть „Правила для учащихся“. Это… все равно как ваш пилотский устав. Ты же сам говорил: его всегда надо выполнять…
– Есть устав, а есть конкретные ситуации. И устав требует их учитывать…
– И все же зря ты так с ними. Мальчику еще учиться в этой школе, такое обстоятельство тоже надо учитывать…
– Не будет он там больше учиться, – ровным (уже знакомым) тоном сообщил дядя Сережа.
– То есть… я не понимаю… а где…
– Возьмем с собой.
– Но мы же хотели… Мы договаривались, что сначала… что надо посмотреть…
– Ну, договаривались. Теперь иная ситуация. Передоговоримся…
Инки слушал эти речи отстраненно. При словах о „дамской истеричности“ он испытал короткий толчок удовольствия, понял, что ругать его не будут, но тут же опять как бы отключился. Словно говорили не о нем. Даже слова „возьмем с собой“ не зацепили его. То ли не понял сразу, то ли было все равно…
Мать и дядя Сережа продолжали спорить еще о чем-то (вернее, спорила мать, а он лишь ронял короткие ответы). Инки перестал вникать. Пока не услышал, как мать спросила с накалом:
– А если он не захочет?
Дядя Сережа ответил не сразу. Впервые что-то сбило его уверенность.
– Да… это вопрос… – И он шагнул к двери Инкиной комнаты. Спросил с порога: – Можно к тебе?
– Да, – глядя в потолок, сказал Инки. (Под потолком, зацепившись ногами за леску, висели вниз головой красные, как морковки, Сим и Желька; они смотрели с веселым любопытством. Но Инки внутри себя веселья и любопытства не ощущал, холодновато было…)
Летчик вошел, сел на табурет спиной к окну. Его лицо на фоне серого, но резко-светлого дня было почти неразличимо.
– Можно вопрос?… Даже несколько вопросов…
Инки чуть шевельнулся: можно, мол… Сим и Желька насторожили уши на перевернутых, с обвисшими волосами, головах.