Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 114
И вообще Инки скоро понял, что для тех, кто в клубе „Штурманята“, главное не сам спектакль. Важнее – работа над ним. Придумывать, репетировать, готовить костюмы, малевать на картоне декорации, дурачиться, в перерывах пить чай с сухими бубликами… Быть вместе. Спектакль – что? Какой-то час на сцене. А перед ним – недели и месяцы жизни…
Музыка, придуманная Зоей для финала, Инки понравилась (и всем понравилась). Была она похожа на марш, но не парадный, не торжественный, а… упругий такой. Будто его играют музыканты, уцелевшие после битвы. Им не хочется воевать дальше, но если придется, то что же… Не отступать же!
Инки любил смотреть, как Зоя играет на гитаре. Ее прямые светлые волосы свисали над струнами, светло-зеленые, как виноградины, глаза темнели, Зоя делалась даже красивой. Забывалось, что она толстоватая и нескладная. Она была наша Зоя – вот и все…
Зоя перестала играть и напевать, глянула из-под волос: что скажете? Все похлопали. Несильно так, снисходительно. Чего, мол, говорить и восхищаться: и так понятно, что мелодия самая та…
Пришли Гвидон и Валерий, принесли магнитофонные колонки, которые чинили у Гвидона дома. Зоя еще раз, специально для пришедших, сыграла свою новую музыку. Валерий сказал, что она Моцарт и Чайковский.
– И группа „Дети капитана Флинта“, – добавил Гвидон. Он был сегодня непривычно весел. Может, потому, что хорошо починились колонки? Местную группу „Дети капитана Флинта“ все знали как бездарную и хулиганскую. Зоя бросила в Гвидона штопаной диванной подушкой и попала в Никитку, который мастерил из мочалки бороду для Лесника.
– Большие, а до чего бестолковые, – подвел итог Никитка.
Стали обсуждать непростой вопрос: кого привлекать для массовых сцен. Следует ли звать для этого дела гвалтливый детсадовский народ или лучше „пусть людей будет поменьше, а вместо этого устроим шум за сценой“.
– Ромка со Славиком могут вдвоем изобразить толпу, – ласково сказала Света. Она была слегка влюблена в „близнецов“ (хотя и не могла разобраться, в кого из них точно).
– Да, мы можем, – гордо согласился Ромка (или Славик?).
– Особенно когда не надо, – вставила Зоя. – Что за гвалт вы устроили вчера на кухне…
– Мы репетировали пса Бурбона и Старого кота…
– Изверги. Почему вы не можете быть выдержанными культурными детьми… вот, например, как Инки и Поля…
Инки и Полянка молчаливо сидели на ковре под окошком. Инки все вспоминал речь Молочного. Да, лицо у того был никакое, но застряло в памяти. Не из-за лысой головы и даже не из-за лягушачьих губ. Из-за деревянного равнодушия… А Полянка… Инки не сразу понял, что в ней напряглось какое-то беспокойство. Но почуял, глянул сбоку: ты чего?
Она шевельнула губами:
– Гвидон…
А чего Гвидон? Инки глянул на него. Гвидон дурашливо возился с Никиткой, примерял на того мочальную бороду. Но Полянка, видимо, учуяла за полминуты то, что должно было случиться.
Гвидон вдруг быстро сел рядом с Никиткой на диван, сгорбился, прижал к лицу ладони. Плечи его тряхануло, как ударом изнутри.
Навалилось моментальное молчание.
Гвидон встал и, не отрывая от щек ладоней, ушел из комнаты.
– Это у него бывает. Иногда… – шепнула Полянка.
Юрась звонко сказал в тишине:
– Зоя, иди успокой!
Зоя ответила беспомощно:
– В тот раз я пыталась, он меня прогнал…
Инки вдруг отчетливо представил, как Гвидон опять стоит на лестничной площадке, прижимается лбом к стеклу и спина у него трясется от плача.
Что его, Инки, толкнуло? Был он здесь не самый главный, все-таки почти что новичок еще. И Гвидона знал меньше других. Но вспомнил, как стояли тогда рядом у подоконника, говорили про Бориса… Инки рывком встал. Быстро пошел на лестницу.
Гвидон и в самом деле стоял у окна, лицом к стеклу. Но спина не вздрагивала. Будто окаменела.
Инки встал рядом. Гвидон не шевельнулся.
За окнами косо летел серый снег, затушевывал голые клены.
– Ты… из-за него, да? – шепотом спросил Инки. Он был готов и к мертвому молчанию, и к жесткому „иди ты…“. И не обиделся бы. Но Гвидон сказал по-простому так, без сердитости:
– Из-за кого же еще…
Помолчал и будто опять затвердел. Выговорил со всхлипом:
– Если бы ты знал, как они над ним издевались…
– Почему? – спросил Инки снова шепотом.
– Потому что твари. Фашисты… И все заодно… Полуподвал для обжорки для них ценность, а человек – тьфу… Ведь знали же, все знали с самого начала, что он ни в чем не виноват…
– И… никак было не доказать?
– А как?… Его специально увезли в Южнодольск, потому что здесь у следователей ничего бы не вышло. И в камеру к этим б…
Инки не дрогнул от хлесткого слова. Оно было правильным. Инки сдавила безысходность, которая стояла в словах Гвидона.
Он спросил беспомощно:
– Неужели не было свидетелей, которые за него?…
– Сколько хочешь было! Но кому они нужны? Нужно было выполнить задание: убрать человека, чтобы угодить Молочной сволочи. Все перед ним гнулись… Поэтому и слушали только тех троих…
– Которые ночью были в подвале?
– Ну да… Их же научили заранее. Подослали… Ты думаешь, только среди взрослых бывают провокаторы? Среди нашего брата их тоже хватает…
Инки ощутил острую виноватость, будто он мог тоже… Но не мог же!
– Гвидон, а почему… Они кто?
– Сынки тех, кому это было надо. По крайней мере двое. А третий… вроде бы он там случайно. Может, подкупили, а может, заставили… Теперь не все ли равно?…
В этом „не все ли равно“ была новая доля безысходности.
– А Борис ведь ни в чем не признался, да? – шепнул Инки.
– Конечно… На суде все всплыло бы наружу. Те гады это понимали, вот и старались, чтобы… он не дотянул…
– И не было суда?
– Первое заседание все же назначили, там, в Южнодольске. И здесь никого даже не предупредили, адвокат и тот узнал лишь накануне… А когда Бориса привели на суд, ничего не вышло. Судья ахнула: что это такое! Он стоять не мог… был будто сплошной кровоподтек. Она говорит: „Кого здесь судить? Немедленно в больницу!“ Ну, охрана и увезла его, будто бы в больницу, а на самом деле опять в камеру… А когда адвокат все же добился и его взяли в реанимацию, было уже поздно… И знаешь что? Умер он вечером, тут же составили про это документ, а утром тело в крематорий. Чтобы, значит, никакого медицинского заключения про побои. Ничего не докажешь. Это, мол, по желанию родителей. А на самом деле их никто и не спрашивал, только урну потом отдали, вот и все…
– Гвидон… а тех, кто избивал, нельзя было потом… обвинить? Они же убийцы!
– А кто обвинит? Адвокат был слабенький, казенный. Бесплатный то есть. У родителей Бориса денег не было… Адвокат старался, конечно, говорил им: подайте заявление. Чтобы возбудили дело. Потому что возбуждать можно только по заявлению родственников…
– А они что?
– Они… Инки, я и сейчас не понимаю. Ну, старики, конечно, больные, но нельзя же так… Говорят: «Чего уж теперь. Горю не поможешь, а судиться с ними, с милицией и с властями, – только хуже будет…» Я орал тогда: «Куда еще хуже-то! У вас же сына убили! Чего вы боитесь-то! Надо же отомстить!..» А они опять: «Горю не поможешь…» Верующие такие были, говорили, что Господь сам покарает виноватых… Но ведь карать-то он должен все равно человеческими руками!.. Ну, я сколько ни кричал, толку не было. Отец у Бориса скоро умер, а мать увезли какие-то родственники… Инки…
– Что? – выдохнул он, трогая жилку на виске.
– А ты как думаешь? Надо было?…
– Что?
– Покарать, – глухо сказал Гвидон.
– Конечно… Только кого? Там их вон сколько. И милиция, и следователи эти, и те бандюги в камере… И три предателя…
– Я сперва тоже так думал. А потом понял, что главный гад – Молочный. Из-за него все… Только уж он-то выкрутился бы по-всякому, никакие заявления ему не страшны. Он же убил Бориса чужими руками… А может, он про Бориса и не думал, ему главное было – добыть полуподвал. Только он его все равно не получил, теперь там двери опечатаны. Ни нашим, ни вашим… – едко усмехнулся Гвидон. И сразу всхлипнул: – Инки…