Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 29
Славик шумно сопел, впитывая тепло.
— Дыши равномернее, — велела Зина. — Тогда прогреешься крепче.
— Я и так. Я уже…
— Сиди, не спорь. Я лучше знаю, когда «уже»…
— Я вот сколько смотрю и все удивляюсь, — заметил Мурзинцев, — как ты ловко управляешься с малокалиберным народом. Я про это даже в своем дневнике писал… Сам я сколько ни вожусь с «приложением», а не научился.
— Практики набираюсь… В школе, там их ведь не только буквам и прописям надо будет учить. Придется возиться по-всякому.
— Ты в педагогический собираешься? — догадался Лодька.
Зина улыбнулась:
— А куда же еще…
Борька сказа бесцеремонно:
— Как ты там со своей ногой-то будешь? Учителям у доски вон сколько приходится топтаться.
— Вылечусь, — коротко пообещала Зина.
Она шлепнула байковые шаровары Славика на доску, сняла с плиты утюг, тронула помусоленным пальцем, опустила на мокрую толстую ткань. Штаны обрадованно зашипели. По приземистой кухне разошелся пар. Стал уползать в приоткрытую дверь комнаты…
Лодька был у Зины впервые. За дверью он разглядел тяжелый шкаф с завитушками, медные шишки на узорчатой спинке кровати, кожаные корешки громадных книг на полке. Видимо, подшивки журналов «Нива» и «Родина». За окнами были различимы повисшие заиндевелые пряди громадной плакучей березы. Береза — это все, что когда-то осталось от обширного, в полквартала, сада.
Известно было, что старуха Каблукова до революции владела в квартале многими домами. Потом ей оставили только вот этот приземистый длинный дом и кирпичный флигелек, в котором жили Аронские. Казалось бы, второй дом следовало отобрать в пользу Советской власти, но он официально считался хозяйственной постройкой и потому остался во владении бабки.
— Буржуиха, — говорил Борька, когда приходилось идти за коровой Дуней или колоть для бабки дрова. — Если случится еще одна революция, все у нее оттяпают, даже коровью стайку…
Софья Моисеевна жалобно замахивалась на сына:
— Не мели языком! Вот она выселит нас, куда денемся…
Борька увертывался, а Моня обстоятельно разъяснял: никто их не выселит, не прежние времена. Однако, Софья Моисеевна знала, как оно бывает и в нынешние времена, поглядывала на пожухлую фотографию мужа — красивого мужчины в буденовке, красного командира, который не успел повоевать ни с немцами, ни даже с белофиннами. Моня тоже бросал взгляд на снимок и на всякий случай пытался отвесить брату подзатыльник. Борька увертывался снова и убегал. Моня его не преследовал. Он в общем-то был тихий парень, старательный отличник. Не водил дружбы с ровесниками вроде Лешки Григорьева, Шурика Мурзинцева, Атоса. Или пропадал в техникуме, или сидел дома над чертежами. Но младшего брата считал нужным держать в строгости, чтобы тот не отравлял жизнь матери и не сбился с пути…
Неизвестно, была ли «пропарка» Славика испытанным медицинским средством или моментальной выдумкой Зины. Однако, Славик не схватил ни малейший простуды. «Не чихнул даже, обормот», — говорил Шурик с гордостью, словно именно он избавил свое «приложение» от хвори.
Скоро появилась мысль, что неплохо бы иметь зимний приют, где в морозные дни после забав на горке или беготни с хоккейными клюшками можно слегка «оттаять». Конечно, при таком приключении, как со Славиком, в самодельной «халабуде» не спасешься, тут уж надо шпарить домой, но отогреть закоченевшие пальцы и потерявшие чувствительность носы можно и в построенном из снега штабе, если там гудит жестяная печурка…
Было время, когда такую снежную постройку возводили позади двора, в котором жил тогда Севка. Там же тогда жил и большой мальчишка Гришун, он командовал многими ребячьими делами. Но потом Гришун окончил ФЗУ, пошел работать, затем отправился в армию, стал пограничником. А когда вышел срок службы, Гришун остался на заставе сверхсрочно. Раньше он всегда заступался за ребят перед взрослыми соседями, а вот уехал, и те стали относиться к мальчишечьим делам более сердито, «громоздить» постройки рядом с поленницами теперь не разрешали: устроите, мол, пожар на весь квартал.
Вовка Неверов предложил устроить штаб у него на огороде, позади сарая с сеновалом.
Сказано — сделано. Навыка общей работы хватало. Натащили отовсюду жердей, кусков фанеры, досок, сконструировали каркас, обложили его снежными брусьями, закидали рассыпчатым снегом, чтобы не осталось щелей. Снега в ту зиму хватало, сугробы навалило еще в ноябре. Синий и Гоголь отыскали где-то кривую дверь от чердачной вышки, Рашид и Раиска Каюмовы притащили раму со стеклами от чуланного оконца…
Утром в воскресенье начали — к синим ранним сумеркам штаб оказался готов. С лавками у фанерно-снежных стен, с маленькой железной печкой, которую Фома разыскал на чердаке. Набитая щепками и газетами печурка гудела. В оконце смотрел месяц…
Лодька вспомнил:
Какая там стужа! Наоборот! Можно было даже снять пальто, скинуть валенки, чтобы вытянуть ноги к печке. На ней весело забулькал принесенный Фонариком чайник. Фома всем раздал заранее собранные для общего хозяйства кружки.
Не было ни заварки, ни сахара, но и простой кипяток с разломанной на много частей горбушкой казался замечательным напитком…
И вот так сидели в пахнущем горячей жестью и дымом уюте, глотали теплоту, говорили о том, о сем и ощущали себя уже не просто ватагой, а чем-то более крепким и дружным. Этаким партизанским отрядом в заснеженной пуще. И это чувство наконец выразил Костик Ростович. Вообще-то он стеснялся много говорить и соваться со всякими предложениями, но тут решился. Понял, что подходящая минута.
— Знаете что, ребята? Давайте, чтобы мы были не просто так, а вроде команды…
Никто не захихикал, не заворчал «а на фиг надо…», даже Синий и Гоголь, которые, казалось, должны бы. Только Борька пробурчал:
— Вроде тимуровцев, что ли? Бабкам дрова складывать? — Видать, осточертела ему Каблучиха с ее дровами и коровой Дуней.
— Да нет, не обязательно! — звонко заспорил Костик. — Просто чтобы всегда вместе и друг за дружку…
— Но мы ведь и так… — сказал Фонарик, но это не против Костика, а как бы наоборот, в поддержку его.
— Да! — энергично закивал Костик. — Но надо, чтобы всё по правилам. Чтобы название, пароль, документы…
О названии заспорили сразу:
— «Снежные жители», — сказал Валерка Сидоркин.
— Летом тоже «снежные»? — хмыкнул Рашид Каюмов.
— «Герценские бандерлоги», — с ехидцей предложил Лешка Григорьев. Он, кстати, был здесь единственные из старших. Пришлось сопровождать Славика, который всей душой с утра рвался на горку.
— Сам ты бандерлог, — сказал Борька, который тоже читал про Маугли.
— Давайте просто «Герценская команда», — деловито высказался Фома. — Сокращенно будет «Герком». Вроде «Горкома». Есть такая книжка «Подпольный горком действует»…
— Не горком, а обком, — не удержался от поправки Лодька.
Фома быстро глянул на него и отозвался миролюбиво:
— Там обком, а у нас горком. То есть «Герком». Какая разница?
Разницы никто не видел (даже Лодька), и больше не спорили.
Насчет пароля решили повременить: не ясно было, зачем он, для каких случаев. А насчет документов Фома предложил:
— Надо каждому сделать удостоверение.
Лодька будто на уроке поднял руку:
— Я сделаю! Я знаю как!
— Валяй, Севкин, — кивнул Фома. Интонация его не очень понравилась Лодьке, ну да ладно, не стоило придираться в такой хороший час…
— Нужен еще командир… — осторожно напомнил Костик.
Наступило неловкое молчание. Наконец Фома решил:
— Обойдемся. Не на фронте…
В самом деле, кого делать командиром? И Лешка, и другие старшие (которых здесь нынче не было), не согласились бы. Не маленькие, мол, чтобы играть в партизан и тимуровцев. Значит, Фому? Но ведь Атос, Шурик Мурзинцев, Лешка Григорьев, Вовчик Санаев все же часто бывали вместе со всеми, а для них Фома разве авторитет? Остальные же тем более не годятся… Ну, будет ли Толька Синий признавать командиром Лодьку Глущенко, а Гоголь Валерика Сидоркина, если привыкли всегда на равных…