Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 66
А вообще-то не такое уж крепкое у них было приятельство, чтобы скучать друг по дружке. Просто знакомство после лагеря, пока еще грустишь о прежней жизни… Или не так?.. Ну, во всяком случае, сейчас Лодька испытал что-то вроде облегчения. Какой бы Лёнчик ни был замечательный пацан, а отношений на равных получиться у них не могло. Все время в Лодьке сидело опасливое ощущение: «Он же на пять лет младше, ты за него отвечаешь…»
А сейчас, кроме того, отчаянно сосало в желудке — Лодька же не ел с утра. Идти на реку с голодным брюхом — что за удовольствие! А если сказать Лёнчику: «Прихвати для меня горушку», тот наверняка начнет готовить куль продуктов… Нет, хорошо, что можно с чистой совестью топать домой! (И вспоминать по дороге приключения мушкетеров! И радоваться, что завтра опять будет эта книга!)
— Лёнчик, тогда до пятницы!
Дома Лодьку ждала записка приходившей на обед мамы. Из трех пунктов:
1) Где ты болтаешься?
2) Суп на подоконнике, запеканка на сковородке.
3) Купи хлеба, маргарина (полкило) и картошки (3 кг) — в магазине или на рынке.
Лодька съел суп и запеканку, после чего его потянуло в сон. Однако он проявил волю и отправился за продуктами. На рынок за картошкой он, конечно не пошел — переть в такую даль! В магазине картофель чуть похуже, но все равно свежий, а главное — совсем рядом, на углу Первомайской и Вокзальной. Еще недавно в этом погребке была «американка» (пьяницы звали ее «Метро»), а недавно здесь устроили овощную лавку… Поскольку тащить недалеко, Лодька взял не три, а шесть кило…
Дома, разгрузив покупки, он понял, что спать уже не хочется. И, сам восхищаясь проснувшимся трудолюбием, подмел полы и вымыл посуду.
— Глазам не верю, — сказала мама, когда вернулась.
— Это чтобы ты не ругала меня, за то, что я «болтаюсь». Я и не болтался даже, а сидел в библиотеке, читал художественную литературу.
— С ума сойти! Мало тебе ее дома?
— Но я же надыбал там… тьфу, раздобыл то есть «Трех мушкетеров»! Мама, завтра дай мне парочку бутербродов, я обедать не приду, буду читать до вечера.
— Вот новости! Ты не слышал, что сухомятка опасна для желудка?
— А хорошая книга полезна для ума…
Во вторник Лодька сидел в библиотеке с половины десятого до двух. Снова не было там никого, кроме него и Натальи Петровны. К двум часам Лодька дочитал главу «Осада Ларошели» и сказал, что немного погуляет. На дворе он сжевал два бутерброда с маргарином, пересыпанным сахарным песком, заскочил в известное уже дощатое заведение и вернулся к д'Артаньяну и его друзьям. Но после истории с анжуйским вином он ощутил, что неумолимо слипаются глаза. И это несмотря на растущую раскрутку приключений! Да, мушкетеры мушкетерами, а организм организмом… Лодька сдал книгу (до завтра!) и снова вышел на двор. На воздухе сонливость сдуло (в прямом смысле, ветерком), и Лодька понял, что ему снова хочется на пустые солнечные дворы.
На этот раз он бродил, пробирался в щели, отыскивал калитки, перелазил через заборы, топал по тропинкам и плитам дольше, чем вчера. И увидел больше.
Казалось, что пространство слегка смещается в солнечном мареве. Острые углы домов были похожи на носы кораблей, которые нависают над заборами, как над причалами. Кирпичные изгороди с фигурными решетками наверху неожиданно возникали из чащи бурьяна (ничего они не огораживали, а стояли просто так, будто память о прошлом). Остатки деревянных и каменных лестниц упирались в замурованные двери на высоте вторых этажей. Какие-то похожие на водокачки будки стояли по пояс в лопухах и крапиве, и, кажется, сами не понимали: как они здесь очутились?..
Лодька бродил по задворкам и пустырям с ощущением человека, попавшего в неведомый край.
Бродил во вторник, в среду, в четверг…
Нельзя сказать, что дворы были совсем пустынны. Лодька встречал тетушек с охапками выстиранного белья, видел деловитых мужчин, складывавших дрова, улыбался малышам на качелях. Но людей было мало, и к тому же Лодька смотрел на них, словно сквозь дымку, смягчающую краски и заглушающую звуки…
Он то и дело замечал интересные вещи: фанерный курятник с передней стенкой из обломка садовой решетки с удивительным литым узором; остатки алебастрового барельефа: какая-то женщина в хитоне, венке и с лирой в руке; крохотный каменный мостик над заросшей лютиками канавой; разбитые громадные весы на вросшей в землю чугунной подставке… Однажды Лодька увидел на фасаде обшитого досками дома необыкновенную дверь. Она была кривая и к тому же запертая на висячий замок, но все равно очень красивая — покрытая мелким резным орнаментом из листьев и цветов. Это надо же, сколько работал неведомый мастер, чтобы украсить вход в неприметный, мало кому известный дом!..
Такая мысль появилась не впервые. О том же Лодька и Стася рассуждали ранней весной, когда разглядывали дверь одноэтажного домика на «Дзержинке», в квартале между улицами Урицкого и Ленина. Домик был невзрачный, с простенькими карнизами, а дверь над крылечком — вся в резьбе.
— Такую прямо хоть в Эрмитаж… — сказала Стася.
— Ты была в Эрмитаже?
— Да, мы с папой в прошлом году ездили в Ленинград. У нас там друзья…
«Счастливая», — подумал тогда Лодька. Но вслух завидовать не стал, хотя не бывал нигде, кроме Тюмени. Он знал, что у него все еще впереди. А при словах о Ленинграде вспомнился опять Юрик… Там он или уехал куда-то? Почему не ответил на письма?
А здесь, на летнем дворе, вспомнилась, конечно же, Стася. Уже без резкой горечи, а с приглушенной печалью. Потому что, как бы ни кончилась их дружба, а все равно хорошо, что она была. Если даже Борька не соврал про Стасин смех… А может, все-таки соврал?..
Впрочем, эти мысли были, как взмах крыла — налетели и пропали. Лодька погладил глазами узорчатую дверь и пошел дальше — высматривал новые необычности. Их тут хватало. Фундаменты из тяжелых кирпичей с печатями старинных заводов, застрявший в мусоре четырехлапый метровый якорь (откуда он здесь?), тесные проходы среди высоких стен, каменные арки, похожие на модель древнеримского водопровода…
Здесь автор опять решил позволить себе «откат». Иначе говоря, «отступление от сюжета». Дело в том, что этих дворов давно уже нет. Разве что кое-где еще остался случайный закуток. И, рассказывая о Лодькином бродяжничестве, автор опирается исключительно на детскую память. А она многое выстраивает по-своему. Перемешивает в себе. Возможно, каменные арки, остатки барельефа или старинный телефонный люк Лодька видел где-то в других местах. Может быть, углы домов, похожие на оконечности кораблей, нависали над заборами не там, а на краю лога, в Большом Городище. Потом все перепуталось. Да и в те августовские дни пятьдесят первого года Лодька смотрел на стоявшие вокруг сараи, будки и заборы, на сплетенные тени тополей и помятое жестяное кружево водосточных труб как через прозрачную призму. Этой призмой была книга «Три мушкетера». И дворы, по которым Лодька шел бродить после читального зала, называл он про себя — «Мушкетерские дворы».
Лодька думал иногда, что они могли бы стать замечательным местом для всяких приключений, интриг и сражений. Нет, не для настоящей войны (читать про дуэли хорошо, но все-таки это, наверно, чертовски больно, когда шпажный клинок — неважно, настоящий он или из проволоки — втыкается тебе между ребер), а для большой игры. Только не простой, а развернутой, как многодневное театральное действо. Такое, когда уже забываешь, где представление, а где настоящая жизнь.
«Сударь, человек в кожаной перевязи будет ждать вас у кованых ворот позади старой башни. Он передаст вам письмо…»
«Вы уверены, что это наш человек?»
«Не уверен. Вы разберетесь сами и в крайнем случае пустите в ход шпагу…»
«А что в письме?»
«Думаю, сведения о ваших друзьях. Злодеи держат их в подвале под мостом с изображением крылатой лошади…»
«Чтобы освободить их, надо собрать единомышленников…»