Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 75
Лодьке почудилось, что в ушах у него опять пробки после выстрела — такое наступило молчание. В этой тишине Лешка вздохнул полной грудью, зажмурился, снова открыл глаза, медленно отвел руку и со всей силы вмазал Цурюку по роже.
Из носа у Цурюка вылетели большие красные капли. Много. И картечью ударили по штанам Лодьки, который стоял ближе всех.
Лодька не сразу понял, жалко ли ему Цурюка и прав ли перепуганный Лешка. В первый миг он радостно осознал, что спасен.
— Психи вы тут все! — заорал он, пряча за громкостью ликованье. — Я теперь как отстираю штаны?! — Он бросил у колоды пистолет и кинулся к бочке под водосточной трубой. Там он горстями начал плескать воду на брючную ткань, будто пытался смыть бурые, сразу подсыхающие пятна, а на самом деле маскировал прежнюю сырость свежей…
— Да ладно, Лодик, отстираешь, — сочувственно сказал издалека Мурзинцев. — Скажи спасибо, что жив остался…
— Ага, «спасибо»! Мне теперь хоть домой не приходи…
Цурюк сидел у колоды на корточках, прижимал к лицу растопыренные пальцы и скулил. Остальные стояли вокруг и галдели, перебивая друг друга. Фонарик пошел к бочке, достал из кармана поглаженных брюк очень чистый платок, намочил, отнес Цурюку.
— На, приложи к носу…
Цурюк приложил, но продолжал скулить:
— Сами заставили принести, а сами… Я откуда знал, что нельзя?.. Сами сказали: надо, а потом… За что по морде-то…
— Заткнись… — угрюмо сказал Лешка Григорьев.
— Ж… безголовая, — вставил свое слово Толька Синий.
— Всегда лезет, не в ту дыру, — поддержал его Гоголь.
И остальные что-то говорили. Но уже без ожесточения, виновато даже. Постепенно до всех доходило, что не так уж несчастный Цурюк виноват (при его тугой сообразительности). В самом деле, увидел в древесной выемке, недалеко от пистолетов, принесенные им пули, решил, что их забыли загнать в стволы, перепугавшись за Костика Ростовича. Ну и постарался для общего дела. Сообразить, куда приводит лишняя старательность, ума уже не хватило, не тот уровень…
А Лодька из общего перепутанного разговора, сбивчивых фраз, выкриков и ругачки все больше понимал, что про пистолеты знали почти все. Про то, что заряды в них холостые. То есть, думали что они холостые. Оказывается, пока Лодька ходил за порохом, Лешка и Шурик потихоньку объяснили про это каждому, даже Славику Тминову. Чтобы никто зря не переживал (вот почему все и смотрели так спокойно!). Мол, пусть Севкин и Арон выпалят друг в друга, а после этого помирятся. Дуэлянты ведь всегда мирились после поединка, если не сумели угрохать друг друга… Не ведали про такой план лишь Цурюк (ему просто не стали растолковывать, чтобы не начал болтать, балда) и Борька — чтобы думал, будто все по правде. А пули (черт бы их побрал!) забыли убрать с колоды, они там притаились, как в укрытии…
Лодька перестал отряхивать штаны и угрюмо уточнил у Лешки:
— Значит, кроме меня, знали все?
— Ну… не совсем так… — неловко отозвался тот. — Видишь, этот дурак не знал. И противник твой не знал тоже…
— Нет! — непривычно тонким голосом крикнул Борька. Он нехорошо кривил потолстевшее лицо (и опять были на губах пузырьки). — Я тоже знал! Я поэтому и целился прямо! Думал напугать! А мог ведь убить!.. — И он вдруг заревел, так же тонко, будто какой-нибудь третьеклассник. — Я же мог ему попасть в башку… гады…
А Лодька вдруг вспомнил почему-то, как ревел у колонки, окруженный чужими мальчишками Витька Каранкевич. Хотя ничего общего между тем и нынешним событиями не было. Разве что шевелился похожий стыд…
Борька мотнул головой — так, что со щек полетели искристые брызги, — подошел к бочке и стал там умываться, вздрагивая плечами. И, не оборачиваясь, повторил:
— Я же мог убить… из-за вас…
— Ему-то кто проболтался? — хмуро удивился Лешка.
— Я сказал, — небрежно объяснил Фома.
— Зачем? — спросили сразу несколько человек.
— А чтобы он не завибрировал коленками… когда будет целиться в Севкина. Чтобы тот почуял по всей норме, как в тебя целятся на дуэли…
Все помолчали.
— Ну, Фома, ты… личность… — непонятно произнес Лешка.
А Лодька… он просто не знал, что сказать. Он ничего не чувствовал сейчас к Фоме. И только хмыкнул:
— Все не можешь забыть свой ножик…
Фома глянул удивленно:
— При чем тут ножик?
Шурик Мурзинцев сказал:
— Тебе мало, что ли, было истории с банкой? В прошлом году?
Фома скривил губы:
— Сравнил! Глиняный шарик или пуля…
— Шайбочка, а не шарик, — сказал Толька Синий.
— Ну… шайбочка… Там Севкин знал, что ничего не случится, а тут… небось каждая жилка мандражила…
— Нет, Фома, не каждая, — спокойно, даже ласково, — откликнулся Лодька. Пусть понимает, как хочет.
Фонарик заложил руки в карманы, наклонил голову и раздумчиво спросил:
— Вова, а по правде говоря, что тебе надо от Лодика?
Неверов не удивился вопросу. Но ответил коротко и сумрачно:
— Уже ничего…
Костик Ростович стоял рядом с Фонариком, расставив ноги в белых носочках (на левой — гирлянда присохших листьев). Тоже нагнул голову. И вдруг засмеялся:
— А как она разлетелась! Будто взорвалась! Банка…
И все почему-то (кроме Борьки, который все плескался) засмеялись тоже. Но Славик Тминов сразу посерьезнел.
— Лодь, а ты в нее нацелился или просто так попал?
— Конечно, просто так, Славик, случайно. Когда мне было целиться…
Цурюк (он все еще сидел на корточках) отнял платок от вымазанных кровью щек и обвел ребят мокрыми глазами.
— Это была моя банка…
— Иди умойся, — сказал ему Толька Синий.
Цурюк послушался, заковылял к бочке. Но на ходу обернулся и повторил:
— Это была моя банка… — И послышалась в его словах что-то… ну, вроде как про погибшего котенка.
Лодьку резанула жалость.
— Цурюк, я тебе достану другую. Такую же, — пообещал он.
— На фиг мне другая. Эту я у фрицев надыбал, трофей…
Конечно же, кражу компота у немцев Цурюк считал геройским событием своей жизни. И банка была памятью…
— Что поделаешь… Я не хотел, — пробормотал Лодька.
Цурюк, чтобы умыться, отодвинул плечом Борьку. А Борька повернулся ко всем, опять скривил мокрое лицо и выдал сквозь зубы:
— А если бы моя пуля Севкину в башку? И башка — как банка?.. Недоумки…
— Хватит психовать, — неуверенно прикрикнул Лешка. А Шурик Мурзинцев вдруг встряхнулся:
— Стойте! А Борькина-то пуля где? Наверно засела в дровах!
— Ну и что? — сказал кто-то.
— Как что! Свидетельство истории!.. Лодик, ну-ка встань, где стоял тогда…
— Зачем?
— Ну, пожалуйста…
Лодька нехотя встал у воткнутой в землю щепки. Шурик деловито поправил его голову:
— Ты ведь прямо стоял и смотрел перед собой… А Борька целился в лоб…
Лодьку зябко передернуло.
— Свистнуло вот здесь… — он пальцем чиркнул по виску.
Шурик постоял, прицельно глядя мимо Лодькиной головы.
— Подожди-ка… Ну, точно! — Он подскочил к штабелю, дернул на себя толстый сосновый кругляк. — Дырка…
Все, кроме Борьки и Цурюка столпились вокруг. Маленькое круглое отверстие чернело в полене на краю среза. Будто след древесного червя.
— Дайте шомпол, — велел Шурик. Славик Тминов бегом принес от колоды обрубок проволоки. Шурик аккуратно, будто хирургический зонд, ввел проволоку в пулевой канал.
— Ну, не глубоко ушла… Надо, молоток и стамеску. Синий, жми…
Синий, который жил ближе всех (а главное — у него были инструменты) сказал «всегда я да я» и пошел. С ним за компанию — Гоголь.
А Цурюк и Борька всё плескались и фыркали у бочки…
Инструменты появились быстро. Шурик утвердил кругляк на земле, поставил здоровенную стамеску на черную дырку, застучал по рукоятке молотком. От края полена неохотно отошла широкая, с бронзовой корой, щепа. Шурик дернул, щепа отломилась, снявшись с крепкого сучка. След пули в дереве открылся двумя желобками…
Пуля не смогла уйти глубоко, потому что наткнулась на корень крепкого сучка. И расплющилась о него, превратившись в бесформенную амебу. Шурик Мурзинцев осторожно выковырял свинцовую плямбу, качнул на ладони, протянул Лодьке.