Дагги-Тиц (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 91

Когда переодевались за кулисами, режиссер Эдик похлопал Инки по плечу.

– Ну, дружище, ты превзошел себя! Так изобразил муравьиные размышления! Философское молчание, палец у виска. „Быть или не быть…“! Прямо Смоктуновский!

– Кто? – подозрительно переспросил Инки. Он в этот момент повторно переживал жуть своей забывчивости, и во всем ему чудилась насмешка.

– Смоктуновский, – повторил Эдик. – Твой тезка. Ты Иннокентий, и он тоже… Не слыхал про такого артиста? До сих пор знаменитый, хотя давно уже умер…

Инки помотал головой. Он вообще ни про каких артистов не слыхал. Разве что про Аллу Пугачеву – потому что она чересчур громко орала свои песни, а Марьяна при ее выступлениях пускала телик на полную мощь: „Я обожаю! Вот это женщина…“ Но Смоктуновский был явно не женщина и к тому же Иннокентий. И что-то похожее на интерес шевельнулось у Инки. Он буркнул с неуклюжей усмешкой:

– Тоже муравьев играл, что ли?

– Он много кого играл. И прежде всего Гамлета в великом фильме Козинцева… Да ты ведь небось не слыхал о Гамлете?

Инки когда-то что-то слыхал, краем уха. Вроде бы этот парень где-то вещал известные слова: „Быть или не быть?“ Но где и зачем, Инки не помнил. Поэтому только шевельнул плечом.

– Кстати, завтра вечером этот фильм будет по каналу „Культура“, – сообщил Эдик. – Две серии. Советую глянуть. Едва ли проникнешь во всю глубину, но, может, что-то и отложится в твоей еще не замутненной душе…

Инки на эти слова (тем более что сказанные с подначкой) особого внимания не обратил. Но вспомнил их на следующий день, когда Марьяна голосила по мобильнику какой-то подружке:

– Нет, лапонька, мы с Виком сегодня никуда не пойдем! Будет продолжение сериала „Невеста из Рио-Гранде“, я так мечтала его увидеть…

– Зря мечтала, – сумрачно встрял Инки, чтобы сразу утвердить свои позиции. – Сегодня я буду смотреть свое кино.

Конечно, были большие вопли. Особенно когда Марьяна узнала, какое кино интересует Инки.

– Да что ты там поймешь! Это фильм для всяких… у которых крыша сдвинута!

– А я такой и есть.

– А если такой, то сиди и лучше книжку читай. А то одни тройки в табеле! А к экрану нечего соваться на ночь глядя!

В ответ на это Инки сказал „фиг тебе“ и в восемь вечера, заранее, прочно уселся в кухне перед телевизором. Мол, попробуй оттащи. Марьяна и не вздумала пробовать – себе дороже. В отместку она не стала готовить ужин (на что Инки было наплевать – молока из холодильника и половинки батона ему вполне хватит; а кроме того, он умел готовить глазунью с ливерной колбасой и луком). Вместе с Виком Марьяна гордо отправилась смотреть дурацкую „Невесту“ к каким-то знакомым. „А что нам делать? Это же не наша квартира, не наш телевизор…“

Инки дождался начала фильма (старого, черно-белого), увидел на экране чадящие факелы и услышал сумрачную музыку…

Эдик оказался прав: второклассник Гусев не проник „во всю глубину“. То есть далеко не все понял, что и как там в этом длинном двухсерийном кино. И знаменитое „Быть или не быть“ прослушал равнодушно. Однако не отрывался до конца. И кое в чем разобрался. Прежде всего в том, что Гамлет просто задыхался от одиночества. Правда, был у него там один друг, но какой-то вареный, беспомощный. Только и сумел, что слегка утешить перед смертью… А больше всего оказался для Инки понятен поединок в конце фильма. Совсем не похожий на бои киношных мушкетеров и пиратов. Те бои тоже нравились Инки, но здесь было совсем другое. Не просто драка на шпагах, а… вот это действительно „быть или не быть“! Словно судьба самого Инки зависела от исхода. Или даже судьба всего белого света. И белый свет оказался спасен (Инки тоже!), потому что Гамлет защитил их собою. Это Инки не смог бы объяснить связно, однако ощущал душой (и вот удивительно – сосудик у глаза ни разу не вздрогнул, хотя набухли под ресницами капли)…

Марьяна и Вик долго не возвращались, фильм кончился, Инки взял длинную линейку и, словно гибким клинком, начал рассекать в воздухе обступившее зло. Он изгибался, распластывал себя в длинных выпадах, защищался от ударов, делал круговые отмашки, рубил невидимые (и в то же время черные) щупальца. Да, зло ему виделось не людьми, а сплетением колючих стеблей и ядовитых лиан. Он изрубил их и упал на тахту. И уснул, не выпустив меча…

Потом фильм в Инкиной памяти потускнел, приглох, но не забылся полностью. Иногда Инки снова сражался со злыми силами. Не с людьми, а с обступившими черными джунглями, которые надо было искрошить на кусочки. Ощущение своей гибкости, силы и ловкости всегда приносило радость, хотя и выматывался Инки немало. Сражался так он всегда только в одиночестве – или когда не было никого дома, или где-нибудь на задворках, в сухом репейнике и бурьяне.

Иногда Инки казалось, что он защищает обессилевшую, застрявшую в зарослях стрекозу…

А где она была теперь, эта Стрекоза?

В первые дни каникул Полянку отправили в какой-то летний лагерь, она обещала, что вернется через месяц, а пропала насовсем. Инки приходил к ней домой, а соседи там сказали, что все семейство Янкиных неожиданно куда-то переехало. „Нам откуль знать, в какие края? Они не докладывали. Дело известное, папаша военный, снялись в одночасье, сказали, что дочку заберут прямо из лагеря…“

Вот и все, не стало Полянки. „Может, напишет? – думал иногда Инки. И сам же говорил себе: – А куда? Она же и дома-то у меня не была ни разу, адреса не знает…“

Иногда воображал, как пробивается к Стрекозе через джунгли и она прыгает навстречу, повисает на шее (голые руки – будто прутики), но потом запретил себе это…

А в начале третьего класса случился какой-то открытый урок, на который пришли худые и толстые тетеньки, которые при Анне Романовне (она заметно обмирала) сладкими голосами задавали ученикам вопросы. Всякие. В том числе про любимые фильмы и „каких вы, дети, знаете артистов?“ Один раз наманикюренный палец обратился и к Гусеву: „А ты, мальчик?“ Тому бы буркнуть: „Не знаю я никого…“ (что было бы всем понятно и привычно), а его вдруг словно задела коротким взмахом сумрачная музыка старого кино. Инки встал и, глядя в блестящие очки дамы из комиссии, отчетливо произнес:

– Иннокентий Смоктуновский.

– О-о-о… какие ваши дети интеллектуалы, – пропела дама.

Анна Романовна расцвела:

– Да! Это Кеша Гусев! Он в прошлом году замечательно играл в постановке по басне Крылова…

Инки сел и стал смотреть в окно…

…Так и прилипло к нему это прозвище. Никто, конечно, не мог даже выговорить полную фамилию Смоктуновский, сократили до первого слога. И стал он Смок. Ну и ладно. Лучше, чем Моргала.

Зимой Инки заметил на полке в школьной библиотеке книжку „Смок Белью“. Американского писателя Джека Лондона. Взял почитать. До этого он читал книжки через пень-колоду, а после „Смока“ начал брать их в библиотеке постоянно. Оказалось, это не хуже телевизора. Смотри, Марьяна, свои сериалы теперь хоть до посинения. И та смотрела (а мать снова была в отъезде).

Прозвищем своим Инки не то чтобы гордился, но принимал его как должное. Звали его так и ребята в классе, и знакомые пацаны на улице, даже старшеклассники. И те, кто к нему относился нормально, и те, кто его бил…

Били не часто, но и не редко. За то, что не хотел отдавать деньги (а где их было взять?), и за то, что „шибко упёртый“. Чаще всего этим занимался шестиклассник Расковалов по кличке Бригада со своими дружками. Ну, ладно, доставалось от них не слишком сильно, „средне“, Инки иногда отмахивался даже, но недолго, для порядка. Проще было съежиться, получить свое и быть отпущенным под советы „в другой раз не возникать, а то сделаем из тебя жижу“… В общем-то, дело было привычное, в ряду других противных, но неизбежных событий: контрольных по математике, дополнительных занятий после уроков, ругачек с Марьяной, хождения на рынок за картошкой, письменных домашних заданий (если не сделаешь, Аннушка совсем задолбает), прививок в медицинском кабинете и энергичных объятий-поцелуев матери, когда та очередной раз появлялась из отпусков-командировок…