Звезды под дождем (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 132
— Но кто же виноват, что все так сложилось! — воскликнула Маргарита Васильевна. — Нельзя же из-за одного случая срывать общее дело! Теперь с Брандуковой все равно ничего не исправить! Что же делать?
Журка не знал, что надо делать. Но он точно знал, что делать не надо.
Не надо сниматься.
— Я пойду? — спросил у Нины Семеновны Журка.
— Никуда ты не пойдешь! — Она крикнула это уже без всякого добродушия. — Довольно комедий! Эмма Львовна, у вас все готово? Сейчас будем начинать!
— Нет, — сказал Журка. И увидел, как внизу у сцены ходит взад-вперед незнакомая седая дама (наверно, тоже с телестудии). Она ходила, держалась за виски и повторяла:
— Немыслимо. Немыслимо. Какой-то мальчишка… Это не позволяют себе заслуженные артисты…
— Наверно, он думает, что передача нужна мне, — с резкой насмешкой произнесла Эмма Львовна. — Да объясните вы ему, что передача нужна тысячам зрителей. Нужна вашей школе. Людям нужна! И объясните ему, что простаивает техника! Из-за него. Он знает, во сколько обходится минута простоя телевизионной аппаратуры? А если студия предъявит счет его родителям? Они же не расплатятся всю жизнь!
Голова перестала болеть, но слегка кружилась. И было все как во сне, когда снится бой и очень обидно, что ты в этом бою один и не сможешь победить. Но это был не сон. Журка сказал:
— Сам расплачусь, если надо.
— Вы посмотрите! — воскликнула завуч Алла Геннадьевна. — Какой миллионер! Ты что, наследство получил?
— Да, — сказал Журка и подумал, что пусть. Дедушка не обиделся бы за книги. Он же сам писал: надо делать по-своему, если считаешь, что прав.
Откуда-то издалека, из зала вдруг дошел до сцены спокойный и молодой голос:
— Зачем пугаете мальчишку? Кто его заставит платить? Он же не подписывал договор, чтобы сниматься…
Журка бросил взгляд в сторону телекамер и опять увидел курчавого оператора.
— А вас, Кошкарев, кто просил вмешиваться? — зло сказала Эмма Львовна. — Ваше дело — вспомогательная съемка.
— Если бы только это… — ответил оператор Кошкарев.
— Защитники нашлись… — бросила Эмма Львовна.
— Защитники не помогут, — сухо отозвалась Нина Семеновна. — Журавин должен понимать, что он срывает работу целой организации. Это как минимум стоит неудовлетворительной оценки по поведению за весь учебный год. И соответствующей характеристики.
Журка вспомнил Димку Телегина и сказал:
— Впереди еще пять лет, исправлю.
— Но ты, дорогой мой, не исправишь другого! — вмешалась завуч Алла Геннадьевна, которая ведала внеклассной работой. — Тебя вышибут… да-да, именно вышибут из пионеров! — Очки ее, похожие на свадебную эмблему, торжественно засверкали.
— За что?! — крикнул Журка. — Что я сделал? Воровал или хулиганил? Или предал кого-нибудь? Просто сниматься не хочу!
— Вот за это и будешь исключен…
— А вот и не буду! Отряд не даст! А без отряда нельзя.
— Отряд проголосует, как нужно…
— А я галстук не отдам. Зубами вцеплюсь.
— Цепляйся, цепляйся. Доцепляешься… до колонии.
— Что вам от меня надо? — сказал им всем Журка. — Все равно я не буду сниматься. — И вдруг он заплакал. Неожиданно для себя. Все сильнее и сильнее. Неудержимо. Сел на диванчик, на котором недавно сидела Нина Семеновна. Прислонился щекой к покрашенному бронзовой пудрой подлокотнику.
Стало тихо-тихо. Журка слышал только свои всхлипы. Потом кто-то сказал чуть виновато:
— Ну вот, сам себя довел…
— Какая съемка, когда он в таком состоянии, — негромко и досадливо произнесла Эмма Львовна Кергелен.
И совсем тихо (наверно, думая, что Журка не слышит) возразила ей Маргарита:
— Да поймите вы, что дело не в передаче. В нем дело. Если мы его сейчас не сломаем, что будет потом? В шестом классе, в седьмом, в восьмом? То, что он делает, — неподчинение. Для школы это хуже хулиганства и воровства.
— Но вы его уже сломали, — пренебрежительно сказала Кергелен.
«Да? — подумал Журка. — Черта с два…»
Они решили, что если он плачет — значит, готов. Но слезы сами по себе, а он сам по себе. Он всхлипнул еще раз, встал, вытер ладонями мокрые щеки со следами бронзового порошка и упрямо спросил:
— Можно мне идти домой?
Нет, его не пустили домой. Виктор Борисович закричал, что надо немедленно вызвать родителей.
— Они на работе, — сказал Журка.
Алла Геннадьевна подвела Веронику Григорьевну.
— Посмотри ей в глаза! Посмотри, посмотри. Она писала пьесу, старалась. А ты… Вероника Григорьевна, скажите ему!
Посмотреть? Ладно! Журка вскинул залитые слезами глаза. Но Вероника Григорьевна смотрела в сторону.
— Оставьте мальчика, — сказала она. — Пусть он решает сам.
И пошла, такая усталая и грузная, что под ней прогибалась сцена.
— Ты бестолочь, Журавин, — шепнула Маргарита. — Ты знаешь, что с тобой сделают ее восьмиклассники?
Ее услышали. В молчаливой шеренге восьмиклассников прошелестел невнятный шепот. Потом оттуда сказали:
— Никто его не тронет.
Журка узнал: это был Егор Гладкой.
— Правильно! — подхватила Маргарита. — Потому что у вас есть благородство! А у него благородства ни на грош!
Из-за своего каприза он подводит телестудию, подводит школу, своих товарищей, которые пришли на съемку, как на праздник!.. За что ты им так мстишь, Журавин? В чем виновата вот она? — Маргарита ткнула в сторону Лиды Синявиной. — Вот он! — В сторону длинного девятиклассника Олега Ножкина, который играл короля. — Вот он! — В сторону Горьки. Горька хмуро усмехнулся.
— А я в чем виноват? — с отчаянием спросил Журка. — В том, что не хочу быть предателем?
— О господи! Да нет здесь никакого предательства! Ты его выдумал! Ясно? На самом деле его нет!
— Есть, — сказал Журка.
— Нет его, нет! — крикнула Маргарита, наливаясь помидорной краснотой.
— Иринка не стала бы сниматься. Я тоже не буду, я ее друг.
Снова откуда-то появилась Эмма Львовна.
— Мне эта передача не нужна! Но мы не можем сейчас тебе в угоду заменить режиссера.
— И не надо, — вдруг успокоившись, заявила Маргарита. — Журавин просто болен, оставим его. Вероника Григорьевна, вы говорили, что Валохин знает роль принца не хуже Журавина, верно? Вот и пусть играет. А без шута можно обойтись. Как вы считаете?
— Как хотите, — издалека сказала Вероника Григорьевна.
— Вот и прекрасно! Валохин, переодевайся!.. Или, может быть, Журавин не даст свой костюм?
— Да нет, пусть берет… — растерянно сказал Журка. И добавил пренебрежительно: — Пожалуйста. Если хочет…
Он посмотрел на Горьку мокрыми презрительными глазами… и сразу подавился стыдом, как горячей кашей. «Ты что? — взглядом спрашивал его Горька. — Ты забыл? Забыл, как вечерами читали книги о плаваниях и бурях? Как я учил тебя летать на веревке? Как ты бежал за моим отцом и кричал, что я не виноват? Как мы там, на баррикаде из ящиков, стояли плечом к плечу… Думаешь, ты один такой гордый, а остальные — тьфу!»
«Горька, я…»
«Ладно, подожди…»
Горька сложил на груди тонкие клетчатые руки и сказал со спокойным удивлением:
— Надо же… А меня и не спросили.
— А тебя и не спросят, — с угрожающей ласковостью разъяснила Маргарита. — Ты будешь делать, что скажут. Иначе живенько сообщим отцу, а он впишет тебе, что положено…
Журка повернулся к ней так, что отлетела шпора.
— Вы что… — с тихой яростью сказал он. — Вы…
Но Горька перебил его. Он ответил негромко и чуть лениво:
— Не впишет. Он от нас ушел.
«Правда?» — с удивлением и тревогой взглянул на него Журка.
«Правда».
Так вот почему Горька был в эти дни такой… Пришелся и по нему злой удар. А может, и не удар? Может, это лучше? Ведь Горька жил при отце в постоянном страхе… Но почему в страхе? Откуда берутся такие отцы? Как ни поверни — все равно горе.
И никакая машина не поможет, дурак он был, Журка. Думал: тысячи спутников над всей Землей, лучи, волны, пульты с миллионами сигнальных огоньков! Нажал кнопку — и отвел чье-то горе. А как отведешь, если горе делают сами люди? Если кому-то в радость чья-то боль? Если одни смеются, когда другие плачут? Тут все пульты задымят сгоревшими предохранителями, полопаются все сигнальные лампочки и спутники посыплются, как битые елочные игрушки…