Звезды под дождем (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 76
И сразу стало тихо-тихо. Все голоса почему-то угасли, и отблески костра пропали во мраке. Журка стоял, обмирая и не двигаясь. Наверно, сто часов стоял. И были только тишина и редкие зарницы… Может, ребята незаметно свернули лагерь и ушли, позабыв про Журку? Или вообще уже никого нет на свете, и он один здесь на тысячу верст в округе?
Нет, кажется, не один… Нет-нет! Потому что вон там в траве кто-то зашевелился. Тихо задышал… Мамочка, кто это? Бандиты и грабители? Шпионы? Или вообще что-то мохнатое и непонятное? Выстрелить?
Но тогда оно — это что-то мохнатое и непонятное — сразу заметит Журку и накинется! Замереть? Но оно все ближе… Журка, не дыша, сделал шаг назад, еще шаг, еще… И побежал!
И почти сразу наткнулся на Лидию Сергеевну. Вскрикнул. Она спросила веселым шепотом:
— Журкин, ты что?
Он вцепился в нее левой рукой (правой держал винтовку) и, вздрагивая, пробормотал:
— Там кто-то шевелится… в траве…
— Где? Ну-ка пойдем.
С Лидией Сергеевной было не страшно. Они прошли вперед, к самой дороге, обшарили кусты.
— Ветерок в траве пошевелился, — сказала Лидия Сергеевна. — Все в порядке.
Тогда Журка ужаснулся тому, что сделал. Сел в траву, положил винтовку, обнял себя за ноги и негромко заревел. Не стесняясь. Потому что все равно с ним было кончено. Если человек струсил и позорно сбежал с поста, что он за человек? Лидия Сергеевна села рядом.
— Юрик… Журавлик, перестань. Ты же часовой.
— Ну какой я часовой, что вы говорите, — с отчаянием сказал Журка. — Я трус.
Теплые слезы падали ему на колени и щекочущими струйками бежали в сапоги. Журка вытирал их со щек ладонями и галстуком — еще новеньким, но уже слегка прожженным сегодня у костра. Ну и пусть! Галстук все равно отберут за трусость. И правильно сделают.
— Вовсе ты не трус, — возразила Лидия Сергеевна. — Просто немножко растерялся. А потом применил хитрость: отступил, чтобы из укрытия проследить за опасностью.
Он всхлипнул, подумал секунду и сказал с полной беспощадностью к себе:
— Это вы сочинили. А по правде все не так. На самом деле я струсил, и нечего тут говорить.
— Ну ладно, — сказала она и положила ему ладонь на дрожащую спину. — Ты испугался. Но от этого не случилось пока никакой беды, и все можно поправить.
— Как? — с надеждой спросил Журка.
— Очень просто. Никто ничего не знает, кроме нас с тобой. Это наша тайна. Сейчас ты встанешь на прежнее место и достоишь вахту до конца. И не будешь бояться.
— Я достою, — торопливо сказал Журка и вытер о колено мокрый нос. Я, наверно, буду бояться, но достою, честное пионерское…
И выстоял. Даже не очень боялся, потому что догадывался, что Лидия Сергеевна где-то совсем поблизости. Да и сроку-то оставалось всего ничего. Минут через десять его сменил Димка Решетников, который не боялся не только всяких ночных шорохов, но даже директора школы.
И никто-никто из витязей не узнал, как оскандалился Журка ночью. Даже Ромка. Потому что Ромки не было в этом походе. Он очень просился, но родители торопились на Украину…
Журка не стал, конечно, рассказывать Иринке про этот случай. Когда она сказала, что Журка смелый, это было приятно. Однако для очистки совести Журка отмахнулся и небрежно проговорил:
— Я? Да ну… Всякое в жизни бывало.
Иринка посмотрела на него с уважением, и они зашагали к троллейбусной остановке.
НОЧНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ
Когда Журка пришел домой, отец сказал в пространство:
— Кто-то гуляет, а кто-то, между прочим, весь день скребется, квартиру приводит в божеский вид…
— Это я его отпустила до шести часов, — заступилась мама. — Надо же и отдохнуть ребенку.
— Интересно, от каких трудов, — хмыкнул отец.
У Журки было хорошее настроение. Кроме того, он видел, что папино ворчание не всерьез, а по привычке.
— А что, есть работа? — весело спросил Журка. — Я готов!
— Раз готов, пошли вешать люстру…
Отец забрался на стол и начал отвинчивать пыльный треснувший плафончик, оставшийся от дедушки. Журка держал наготове новый светильник со сверкающим латунным стержнем. Мама протирала большие стеклянные колокольчики — плафоны для этого светильника. Только Федот бездельничал. Он сидел у порога, шевелил кончиком хвоста и пренебрежительно смотрел на всех малахитовыми глазами. Мама сказала:
— Журка, пора подумать, в какую тебя школу записать. Тут рядом сразу две…
— Не надо ничего думать, — быстро сказал Журка. — Только в четвертую. Она в трех кварталах отсюда, в Крутом переулке. Мама, и попроси получше, чтобы в пятый «А» записали.
— Ты уже с кем-то познакомился?
— Еще вчера…
— В нашем дворе?
— Нет, она не здесь живет. На нашей улице, только в другом конце, где новые кварталы. А школа как раз посередине между нами.
Отец под потолком неразборчиво хмыкнул. И Журка сообразил, что он услышал слово «она».
— Ты чего? — слегка ощетинился Журка.
— Да ничего, — насмешливо сказал отец.
Журка сердито поддал коленкой светильник и спросил, задрав голову:
— Папа… Если тебе так не нравятся девочки, зачем ты с мамой познакомился? Да еще женился…
Мама обрадованно засмеялась. Отец растерянно замер на столе, потом сердито заковырял отверткой и сообщил с высоты:
— Это не я. Это она меня охмурила.
— Бессовестный, — сказала мама. — Сам целыми вечерами торчал под окнами… А кто меня возил за цветами на своем жутком драндулете? Представляешь, Журка, он приезжал на свидания на старом самосвале!
— Мы народ простой, — проворчал отец. — На «Волгах» не ездим. Чем богаты… Юрий, давай люстру.
Через пять минут отец с победным видом спустился на пол и нажал выключатель. Стеклянные колокольчики засияли. Федот одобрительно сощурился на них. Мама сказала:
— Ну вот, совсем другое дело. Сразу обжитой вид…
Журка крикнул «ура» и прыгнул отцу на спину.
— А ну прекрати! Вот фокусы! — закричал отец. — Оглобля такая, а все как в детском садике!
Он всегда так возмущался, когда Журка прыгал на него. Но сперва покричит, а потом несет Журку до кровати или дивана. И только там скидывает: «Брысь!» И Журка весело летит вверх ногами.
Так и сейчас получилось. Отец унес его в маленькую комнату и, тряхнув плечами, сбросил на тахту.
С тахты Журка никуда не пошел. Дотянулся до первой попавшейся книги, устроился с ней поудобнее и лишь тогда открыл темную кожаную корку.
Открыл медленно, со сладким и тревожным ожиданием. Что за этой старой, потрескавшейся кожей? Какие времена, какие люди? Какие тайны?
Книга называлась «Летопись крушений и пожаров судов русского флота от начала его по 1854 год».
«Вот это да…» — ахнул про себя Журка и почему-то сразу вспомнил картину Айвазовского «Девятый вал». Он видел ее однажды в старом «Огоньке» и потом подолгу рассматривал, гадая, погибнут или спасутся люди, плывущие на обломке мачты, — на них двигалась освещенная пробившимся солнцем водяная гора…
Под названием книги Журка прочитал стихи:
Судно по морю носимо,
Реет между черных волн;
Белы горы идут мимо:
В шуме их надежд я полн.
Державин.
Журка знал, что Державин — это был старый поэт, которому юный Пушкин читал на экзамене в лицее стихи. (Пушкин тогда очень волновался и даже убежал из зала.)
Журка перечитал державинские строчки, и они ему понравились. Было похоже на «Песню о Буревестнике», которую очень любила мама (и Журка тоже):
Между тучами и морем
гордо реет Буревестник,
черной молнии подобный…