Невеста оборотня - Билл Альфред. Страница 22

— Верно, — согласился дядя, опускаясь на стул, поставленный для него Джуди Хоскинс. — Мосье просил меня передать вам привет от него, Роберт.

После этого последовала небольшая пауза, затруднительная для моего дяди, но не для меня, слышавшего, казалось, удары своего сердца, бьющегося в груди: Фелиция сидела напротив меня спокойная, прекрасная и безмятежная ко всему окружающему. Чтобы удержаться от взгляда на нее, я рассматривал Де Реца. Он уселся в ближайшем к девушке углу и, опершись на передние лапы, держал свое большое тело почти вертикально, словно демонстрируя, как высоко подняли его над своей животной сутью его ум и смышленность. Его высунутый язык покачивался между рядами больших белых клыков, а глаза перемещались с девушки на меня с выражением обжигающей силы.

— Вы будете рады узнать, Роберт, что мои финансовые затруднения стали менее острыми, — прервал наконец дядя свое молчание.

— Пастор сказал мне, что вы обнаружили конфиденциальный источник кредита, сэр, — ответил я.

Волнуясь, мой дядя становился привлекательным.

— Да, да, конфиденциальный источник, — запнулся он. — И я доволен этой своевременной возможностью сообщить вам об этом, так как после моей смерти — а в моем возрасте, мой мальчик, смерть ходит рядом с человеком — фирма «Баркли и Баркли» станет твоей и твоей присутствующей здесь кузины.

— И, я полагаю, мосье де Сен-Лаупа, — взорвался я с чрезмерным негодованием, не позволившем мне изобразить некоторое почтение к выставленным напоказ дешевым чувствам, ради которых он сделал небольшую паузу.

— Ax! — взглянув на Фелицию, воскликнул он, превращаясь в скучно играющего актера. — Что касается этого, то вы, видимо, располагаете иной, нежели я, информацией. Но мосье де Сен-Лауп сам на прошлой неделе предложил мне оплатить в срок мои подлежащие погашению векселя на сумму в тридцать тысяч долларов, и по моей просьбе немедленно сделал это на десять тысяч.

— И после этого вы уже не можете продолжать оставаться такой упрямой, не так ли, кузина? — внезапно повернувшись к Фелиции, спросил я с презрительной усмешкой, за которой — да простит меня Бог — я старался спрятать свое унижение.

— Смогла ли бы какая-нибудь девушка устоять против такого очевидного богатства и благородства поклонника, кузен? — вздернув свой изящный подбородок, возразила она. — Я услышала о его предложении только в среду, и не смогла сделать больше, чем пообещать мосье де Сен-Лаупу дать ему ответ сегодня вечером.

— Я желаю вам всего того счастья, которое, несомненно, будет у вас, — сказал я.

— Ну, вот и прекрасно, — воскликнул дядя с добрым радостным смешком. — Должен сказать, что вы галантны, Роберт. Ваши слова достойны джентльмена! Мысль о том, как вы воспримите эти новости, признаюсь, была причиной некоторой моей неловкости. Неосведомленный о состоянии ваших чувств, я боялся, однако…

Находясь в таком волнении, дядя мог сказать и больше, но даже если бы я и слушал его, то в этот момент я забыл бы все его слова. Неприступность его своенравного недомыслия заставили Фелицию и меня бросить друг на друга быстрые, полные изумления взгляды, и тотчас все мое существо запылало от восторга. Ибо в ее глазах, которые с момента ее гордого возражения на мою насмешку были опущены, я вдруг увидел слезы, и я понял, что радостный внешний вид и светящийся взгляд девушки были всего лишь игрой, исполненной ради дядиного спокойствия — факт, который только такой великий глупец, как я, мог не заметить с самого начала.

— Вы, я думаю, позабыли другие наши новости, дорогой дядя, — сказала она, когда он в конце концов перестал выражать свое удовлетворение моим достойным поведением.

— Ах, будь уверена, — воскликнул дядя. — Все наши неприятности близятся к концу. Волк, Роберт, ваш старый враг, выслеженный в своем логове, мертв, мой мальчик — он застрелен фермером примерно в пятнадцати милях отсюда.

— Но не без последнего гротескного штриха, который характеризует эту тварь. Не забывайте об этом, дядя Баркли.

— Гротескный штрих? Характеризует? Я не знаю, о чем идет речь, моя дорогая…

— Я имею в виду черного козла, — прервала дядю Фелиция. — Около двух или трех недель назад, кузен Роберт, на берегу реки было найдено тело мертвого черного козла. Козел был обезглавлен, но его голову найти не смогли. И сейчас я назвала этот штрих гротескным, не так ли? Я имею в виду, что козел был не тронут, что ни одна часть его туши не была съедена.

— Волк, — сказал дядя, — ни в один из своих набегов на наши окрестности не занимался добычей съестного для себя. Это очевидно. Он был убийцей, убивающим ради простого вожделения к крови. Старые переселенцы знакомы с таким типом волков.

— Но не странно ли, сэр, — спросила Фелиция, — что не было известий о набегах волка на овечьи стада или о его проникновении в загоны для крупного скота у наших соседей? Очевидно, совершая свои набеги, зверь соблюдал строгий пост.

— Во всяком случае, он нарушил свой пост, и очень действенно, на той ферме, владелец которой застрелил его, — ответил дядя. Но я признаюсь, что не обратил особого внимания на этот обмен репликами. В моем сознании всплыла та ночь, когда я находился в бреду.

«Черный козел, Козел отпущения, черный Козел отпущения с гор, Спаси это дитя…»

Я слышал это не в бреду. Уэшти, с ее бедным невежественным сознанием, действительно совершила надо мной обряд заклинания. Но почему ей показалось, что мне необходимы ее заклинания?

— Вы убеждены, что застреленное животное — действительно тот самый волк-убийца? — спросил я, обнаружив, что дядя с Фелицией прекратили разговор и смотрят на меня.

— Мосье де Сен-Лауп не верит в это, — ответила Фелиция.

— Но во Франции в королевских лесах охота на дичь была для него забавой или чем-то вроде этого, — сказал дядя. — Мосье просто не может представить себе, насколько невероятно, чтобы две таких твари могли бы бегать где-то рядом друг с другом.

Но после того, как мои визитеры ушли, после того, как я поужинал и Джуди оставила меня с зажженными свечами наедине с книгой, голова козла и причины, из-за которых Уэшти решилась использовать ее, заняли мои мысли. Нет, эти размышления не казались мне бесцельными; но если я настойчиво удерживал на этом свое сознание, то, по крайней мере, тем самым я отгонял от себя видения великолепия холодной красоты Фелиции или — что еще хуже — ее наполненных слезами глаз. И вдруг, призвав на помощь свою зрительную память, я увидел тот странный набор предметов, которые были разложены в ту ночь на моем стеганом покрывале: небольшой череп, перекрещенные прутья, ярко горящие свечи; я увидел и другие абсурдные картины: небольшую кучку на полу дядиной конюшни перед денником Де Реца, состоящую из костей, кусочков стали, цветных стекол, клочьев шерсти и венчающего весь этот холмик кровоточащей головы петуха. Я вспомнил вялые извинения Томаса за этот неубранный мусор… В моей памяти всплыл и рассказ Фелиции об Уэшти, о которой среди ее родного племени шла слава заклинательницы духов: и мой разум нашел ту связь между двумя феноменами, которая в рассудке более праздном могла бы быть проигнорирована как чересчур фантастическая даже для случайной мимолетной мысли.

Не был ли оба раза громадный пес целью заклинаний Уэшти? Не оказался ли я в темном рассудке этой бедной негритянки жертвой дьявольских сил зла? И был ли то Де Рец, а не волк-убийца, повергший наш городок в ужас, напавший на меня в роще около дома старого Пита, чудом промахнувшийся той полночью, когда мы с эсквайром Киллианом оказались в саду скряги и убившего маленького бесцветного клерка адвоката на тех же ступенях, которые он запятнал кровью старика Армиджа? Не было ли все это твердым убеждением гаитянки?

Но если это так, то почему Уэшти не учитывает факт появления в нашем городке Де Реца не раньше чем через много дней после кровавого убийства старого Пита? Легкомысленно позволив этой экстравагантной идее овладеть моим воображением, я разрешил моим мыслям порезвиться. Допуская, что громадная собака не имела никакого отношения ни к смерти старого Пита, ни к убийству Неро, ни к преследованию пастора Сэквила, ни к таинственному появлению волка за окном дядиной гостиной, я полагал, что Де Рец мог быть виновен лишь во всех остальных происшествиях — если бы действительно было правдой то, что собака покидала и возвращалась в денник по своему желанию, минуя запертые на замок ворота и закрытую на засов дверь в дядиной конюшне, как это утверждал старый Томас.