Повесть о суровом друге - Жариков Леонид Михайлович. Страница 48
Вокруг было пустынно, словно город вымер.
Шатаясь, я поплелся к себе на окраину, унося чувство ненависти к чужеземцам и страха перед ними.
3
Когда я вернулся домой, тетя Матрена катала белье тяжелым рубелем. Васька выстругивал деревянные босоножки. Он хмуро взглянул на меня и спросил:
- В городе был?
- Ага.
- Мосю видел?
- Какого Мосю?
- Нашего. Повесили его.
Я оторопел:
- Разве это Мося?
- Ну да, он, - ответил Васька, и лицо его стало суровым. - А еще приказ германский есть, чтоб оружие сдавали, у кого имеется. Так ты смотри... - Он оглянулся на мать и шепнул: - Как брату тебе говорю, смотри. Всех нас повесят, если узнают.
Он замолчал и снова принялся за работу.
А я вспомнил Мосю, его примятый котелок и большую рыжую бороду. Вспомнил, как он приходил к Анисиму Ивановичу и учил его сапожному делу, как шутил с нами и делал из бумаги кораблики. Жалко Мосю...
Я встал и посмотрел в окно. На улице светило солнце, по траве ходили куры, в луже на дороге отражалось небо. Манило в степь, где теперь стрекотали кузнечики, покачиваясь на стеблях, где пахло полынью и в безоблачной синеве заливались жаворонки. Потянуло на речку, где в камышах мелькают голубые стрекозы, которых можно ловить руками, где по песчаному дну плавают серебряные пескари. Я взглянул на Ваську. Он сидел, сгорбившись над сапожным столом, желтый и худой.
Позвать бы его сейчас в степь погулять. Но я понимал: Васька не пойдет. Последнее время я замечал в нем перемены: он перестал играть с нами, мало разговаривал, все куда-то бегал, шептался со взрослыми. На улице ребята скучали по своему командиру.
- Вась, пойдем на улицу, тебя Тоня зачем-то звала, - попробовал схитрить я.
Васька ничего не ответил. Может быть, ему самому хотелось пойти в степь и поиграть со мной, но он должен был кормить отца, мать и даже меня. Васька смотрел на банку с деревянными гвоздями и молчал. И тогда в его голубых глазах я заметил ту напряженную задумчивость, которая бывает у взрослых, когда они чем-то озабочены.
- Ничего, Лёнь, - сказал он, не отрывая глаз от банки с гвоздями. Мы немцев прогоним. Нехай только... - Васька не договорил: за окном прогремел выстрел, а во дворах отчаянно залаяли собаки.
Мы выскочили за калитку. По улице, низко пригнувшись и отстреливаясь, бежал человек в черном пиджаке. Я заметил, что рукав у него был в мелу. За бегущим гнались немцы. Среди них был тот, в черной каске с медным шишаком.
Сквозь редкий забор я видел, как человек метнулся в Абдулкин двор, перемахнул через невысокую стену, сложенную из плоских камней, в мой двор.
Васька кинулся ему наперерез. На немцев набросились собаки, они отбивались ногами, но те еще больше свирепели.
Васька выбежал из моего двора и таинственно поманил немцев в соседний, Илюхин, заросший лебедой двор.
- Здесь, - прошептал Васька и указал на дверь угольного сарая.
Немцы направили туда винтовки. Главный подошел ближе и крикнул по-русски:
- Выходить!
Дверь не открывалась.
- Выходить! Стреляю! - повторил он.
В сарае было тихо.
- Achtung! - скомандовал немец. - Fertig sein![4]
Немец рванул за скобу. Старая дверь со скрипом распахнулась, немец направил туда револьвер, но тотчас же опустил его. На пороге с ведром угля в руке стояла дрожащая от страха Илюхина мать. Она силилась что-то сказать, но лишь бессмысленно пучила глаза.
- O, Donner Wetter! - крикнул немец, плюнул и повернулся туда, где стоял Васька.
Но того уже не было.
- У-у, зобака! - выругался немец и зарычал на своих: - Fangen den Burschen![5]
В суматохе я и сам не заметил, куда и как скрылся Васька.
Скоро на нашу улицу прибежали германцы-гайдамаки в жупанах.
Немцы покрикивали на них, а те в струнку вытягивались и отвечали: «Слухаю, шо прикажете?»
Немцы и гайдамаки развернулись в цепь по всей улице, выгоняли население из квартир, кололи штыками в матрацы, в груды угля в сараях, искали беглеца.
Немец в каске водил за рукав кофты Илюхину мать и кричал:
- Где болшевик? Вы прятают болшевик?
Она крестилась, а Илюхин отец, рыжий банщик, ходил за немцем и бубнил ему в спину:
- Драйцик-цвайцик, не знаем, ей-богу, не знаем. Мы его сами поймали бы, если бы знали, где он заховался.
Немцы лазили в погреба и сараи, распугали всех кур. Беглец не находился.
Тогда оккупанты стали грабить жителей, тащили из хат узлы. На улице стоял стон и плач.
4
Я возвращался домой, когда уже начинало темнеть. На грязной улице, невдалеке от нашей землянки, меня кто-то тихо окликнул по имени.
Я оглянулся и увидел Ваську. Он лежал в высокой лебеде, виднелась только белобрысая голова.
- Немцы ушли? - спросил он.
- Ушли.
Васька горячо зашептал мне на ухо:
- Хочешь секретного человека увидеть? Я его заховал. - Васька взглянул на меня лукаво и спросил: - Знаешь, кто это?
- Кто?
- Не скажу, сам увидишь.
- Скажи, Вась.
- Тсс, тише.
Узенькую улочку, заросшую сурепкой и лопухами, заполнил бледный свет луны. Васька бесшумно двигался мимо забора, за ним кралась его тень.
Мы прошли в мой двор. Через крышу летней кухни влезли на чердак. Сквозь отверстие в черепице просеивались тоненькие матовые струйки, густые, как дождь. Мы остановились у входа. Жуткая тишина таилась по углам. Чудилось, что в темноте ворочается что-то лохматое, когтистое. Но рядом стоял Васька, с ним я не боялся ничего.
- Дядь, - сказал он в темноту.
Молчание.
- Не бойся, это я, - повторил Васька и прошел по чердаку дальше.
В яркой полосе лунного света, падавшего сквозь дыру в крыше, показалось чье-то лицо и снова скрылось.
- А-а, белобрысый, - отозвался из темноты голос. - А это кто с тобой?
- А ты не узнаешь? Это же Ленька...
- Так, так... Ну а сам ты кто, как тебя дразнят?
Васька рассмеялся.
- Да ты же меня знаешь. И я тебя тоже... Ты...
- Погоди, погоди, - перебил Ваську басовитый голос, как будто боялся, что Васька назовет его по имени. - Как ты меня можешь знать, если я сам не знаю, кто я.
Васька продолжал смеяться:
- Ты дядя Митяй, товарищ Арсентьев.
«Вот тебе и раз: неужели это в самом деле дядя Митяй?» - думал я.
- Меня не обманешь, - говорил Васька, - ты дядя Митяй, только сейчас ты секретный человек, красный.
- Скажешь еще... Какой я красный? Штаны черные, тужурка тоже.
Просто не верилось, что это дядя Митяй. Ведь я своими глазами видел, как он на днях вместе с Сироткой уходил из города. Откуда же ему здесь взяться? Наверное, мы ошибались.
- Если ты не красный, - не уступал Васька, - тогда почему немцы за тобой гнались?
- Это интересное дело. Если хотите, расскажу.
- Расскажи.
Он ощупью нашел нас во тьме и положил руки на наши плечи.
- Тогда слушайте: дело было вечером, делать было нечего, жарили картошку, ударили Антошку. Антошка закричал: «Ой!» Прибежал на крик городовой: «В чем дело?» Дело было вечером, делать было нечего...
Мы рассмеялись, а дядя Митяй спросил:
- Интересно?
- Интересно.
Он придвинулся к нам и зашептал:
- Вот что, хлопцы, если меня знаете - молчок. А теперь слушайте: тут недалеко живет безногий сапожник Анисим Иванович Руднев...
- Ну вот, я же говорил... - перебил его Васька. - Безногий - мой отец, а я Васька... Что ты, забыл меня? - В голосе Васьки прозвучала обида. - Вот на мне и сейчас та гимнастерка, которую, помнишь, в школе выдали. А это Ленька Устинов, его отца в коксовых печах казаки сожгли...
Я почувствовал, как дядя Митяй привлек меня к себе и спросил ласково:
- Значит, это ты, Леня? Ах ты, малец мой хороший. Растешь?
- Расту, дядя Митяй, - ответил я. - У меня тоже штаны ватные целые, а жилетку я дяде Анисиму отдал.