Девочка с косичками - Солодов Анатолий Семенович. Страница 12

Хозяйка дома, белокурая и немного полная девушка, Марна Дементьева, на этот раз была не похожа на себя. С появлением немцев её словно подменили, она стала сдержанной, насторожённой и и молчаливой. Озорные светло-голубые глаза её будто заволоклись ненастьем, залегла в них грусть и тоска.

— Ты очень изменилась, Дементьева, — сказала Фруза, внимательно приглядываясь к подруге. — Как живёшь?

— Какая сейчас жизнь? Бекова, — ответила Мария. — Нас бьют, а нам некого.

— Ты не права, — улыбнулась Лузгина. — Бить как раз есть кого.

— Да разве их голыми руками возьмёшь. Вон Красная Армия и то никак не справится.

— Справится! — убеждённо и твёрдо сказала Фруза. — Обязательно переломит этому фашистскому зверю хребет.

— Когда?

— Придёт время. А чтобы оно поскорее наступило, надо нашим солдатам и партизанам помогать.

— Как?

— На первый раз хотя бы вот как…

И Фруза рассказала девушкам о задании партизан собирать оружие и патроны, вести постоянную разведку о том, что подпольный обком комсомола поручил ей собрать надёжных ребят и создать организацию «Юных мстителей».

Услышав это, подруги сперва не поверили и удивлённо переспросили её:

— Ты это серьёзно?

— Да. С этим я к вам и пришла.

— Девочки, да это ж очень здорово, — оживилась вдруг Мария Лузгина. — Мне даже не верится.

Не менее Лузгиной была взволнована и Мария Дементьева. Она встала, прошлась по избе и, сдерживая волнение, которое переполняло её, прогово рила:

— Как хорошо, что о нас не забыли. Что вспомнили.

— Нет, нам надо было самим догадаться, — возразила Фруза. — Ведь комсомольцы мы. А все ждали чего-то. Собственной инициативы не могли проявить. Своей головой додумать.

— Тебе бы первой надо было и подумать. Ты же у нас комсорг, — сказала Лузгина.

— Да. И мне первой, — согласилась Фруза.

— Немцы расположились как дома, — зло выдавила Лузгина. — Флаг со свастикой вывесили. Школу запоганили. Не услышим мы больше звоночка на урок,

— А мы им покоя не дадим, — сказала Фруза.

— Втроём-то? — усмехнулась Лузгина.

— Зачем втроём. Соберём ребят понадёжней.

— Верно, — горячо поддержала Дементьева. — Нашим ребятам только скажи. Да они в огонь и в воду. Взять, к примеру, Женю и Володю Езовитовых или Федю Слышанкова — сорвиголова. А Николая Алексеева и Нину Давыдову. На них всегда можно положиться. Да вы их лучше меня знаете.

— Ну, что ж, с этого и начнём, — согласилась Фруза. — Я тоже о них думала. И раз ты, Дементьева, предлагаешь их в организацию, то я поручаю тебе собрать ребят. Будто на вечеринку.

— Скорей бы!

— Что?

— Действовать.

— Не горячись. Будем действовать. А пока об этом никому ни слова…

— Ты участвовала в диверсиях против германской армии?

— Нет.

Что тебе поручали?

— Ничего, никто мне не поручал.

— Ты была связной?

— Нет, не была.

— Что ты делала в организации?

— Ничего.

— С какого времени ты была в этой организации?

— Я ничего не знаю.

— Какие задания ты выполняла?

— Ни от кого и никаких заданий я не получала.

— Значит, ты действовала по собственной инициативе?

— Нет.

11. ЗИНА

В окно кто-то настойчиво постучал четыре раза. Галя проснулась, высунулась из-под овчинного латаного полушубка, прислушалась. Стук повторился.

— Бабуль, это Зина. Открой скорей! — крикнула Галя и спрыгнула с печки.

А по полу уже зашаркали мягкие подшитые валенки. Бабушка выпустила побольше фитиль в керосиновой лампе, и сразу в маленькой низкой избе стало светлее.

Наклонясь к окну, бабушка окликнула:

— Кто там?

— Я.

— Кто я?

— Не узнала? Да это я, Зина.

Бабушка заспешила к двери. Стукнула щеколда в сенях. В избу вошла Зина. Она сняла короткое пальто, стряхнула дождевые капли.

— Не спишь? — Зина потрепала по щеке Галю.

— Нет… Я спала. А мы ещё и не ужинали, — проговорила Галя. — Ты где была?

Не ответив, Зина прошла к лавке и озябшими руками стала снимать ботинки.

— Какие грязные! — удивилась Галя. — Где ты так?

— На улице, Где же ещё. Там такая грязь и слякоть, не пройти,

Она вымыла ботинки и поставила их в печурку сушить. Галя с интересом наблюдала сверху за сестрой, как та мыла и грела в эмалированном тазу озябшие ноги, и как стирала чулки,

Бабушка невольно ворчала:

— Чего дома не сидится. Охота тебе в такую холодную и грязную погоду по улицам бегать, мёрзнуть. Но потом смирилась и умолкла, видимо, отвела душу. А Зина только посмеивалась, глядя на бабушку большими доверчивыми и ласковыми глазами,

— Пусть я немного помёрзла. Зато на улице побыла, воздухом подышала. А то всё дома, да дома» Немцев я обхожу. И потом не боюсь я их. С какой стати мне их бояться. Они сами, как крысы, боятся всего. На улицу носа не кажут. Правда, встретила я одного, но не немца. Прошмыгнула мимо в проулок. Но только сдаётся мне, что раньше я где-то уже видела его. У него ещё улыбка фальшивая какая-то. Сам улыбается, а зубы стиснуты. И выражение на лице такое, будто грызёт кого-то мыслью.

— Экерт небось, — подсказала Ефросиния Ивановна. — На него похоже.

— И то верно, Экерт, Вспомнила теперь. Он тогда после митинга, в день объявления войны, слово такое гнусное сказал: «Свершилось». Напугалась я до смерти, как увидела его. Ходит по земле как тень. Сразу не заметишь.

— Ты берегись его, — думая о чём-то, промолвила Ефросиния Ивановна.

— А что я ему плохого сделала? Я его не знаю даже. Да, он, наверное, и не помнит меня.

— И всё-таки постерегись.

Бабушка сняла заслонку, взяла ухват и вынула из печки чугунок. Потом достала хлеб, мягкий, как замазка, чашку с солью и окликнула девочек.

— А ну-ка вечерять, полуночницы.

Сели к столу. Чистили горячие картофелины и не торопясь ели с хлебом. Потом пили кипяток, заваренный мятой. Вместо сахара прикусывали круглые с тёмно-вишнёвыми прожилками ломтики свёклы. Маленькая Галя хотя давно уже пила мятную заварку с вареной свёклой, но всё равно никак не могла привыкнуть к такому налитку и всё время произносила со вздохом:

— Вот бы мама посмотрела на меня теперь, Наверное, так и ахнула. До чего же хочется настоящего чаю, с песком или сахаром. Был бы сахар, кажется, я целый самовар бы выпила. А лучше всего с конфетами «раковая шейка».

— Ишь, чего захотела, сластёна. Пей со свёклой. Вот война кончится, вернёмся мы с тобой в Ленинград. Поведу я тебя в самый лучший кондитерский магазин на Невском проспекте и накуплю много-много самых лучших и сладких конфет. Вот тогда по-настоящему и попьём чаю.

— И бабушке конфет отошлём, — оживилась Галя. — А она будет есть конфеты и вспоминать, как мы со свёклой пили. Правда, бабусь?

— Правда, — сдерживая слёзы, проговорила бабушка.

Когда кончили ужинать, бабушка и Галя легли спать на печке, а Зина, убрав со стола, придвинул а поближе лампу и принялась писать что-то на небольших листочках. Она ещё долго сидела за столом и старательно переписывала с одного листочка на другой, до неузнаваемости изменяя свой почерк.

За окном время от времени слышалась немецкая речь: это переговаривались на дороге возвращавшиеся из караула солдаты. Изредка от полустанка раздавались тревожные и будто простуженные голоса паровозов.

Старые ходики показывали полночь. Гири с подвешенным к ним молотком опустились совсем низко. Зина прислушалась. Кругом было тихо. Только ветер шумел и шуршал за окном, да монотонно постукивал маятник. Галя и бабушка спали,

Зина написала девять листовок. От напряжения уже устала рука. Написав десятую листовку, она подвинула к себе ближе керосиновую лампу и шёпотом, чтобы слышать могла только сама, стала читать:

«Товарищи! Бешеный пёс Гитлер со своей сворой напал на нашу землю. Как бандиты, они жгут наши деревни, грабят и убивают людей, угоняют молодёжь в Германию. Жрут русский хлеб и ещё измываются над народом, гады. Не покоряйтесь фашистам, товарищи! Помогайте нашей родной Красной Армии! Победа будет за нами! Смерть немецким оккупантам!»