Сокровище магов - Евлогиев Иван. Страница 42

«Мы, люди, создали для себя такой порядок, что­бы в народе были первенцы и подчинённые. Первенцы совсем не другой крови и не другой плоти, чем подчи­нённые. Они только мудрее, терпеливее, добрее и выше других. Таков ты здесь среди нас. Тебя прислал царь в насмешку сюда, в старинную крепость Калояна, вое­водой и боярином, потому, что здесь только бедные изгнанники и дикие звери. Но вот мы, изгнанники, ценя тебя за мудрость, кротость, терпение и смелость, зовём тебя стать нашим государем. Ивац, мое иссохшее лицо не говорит тебе ничего, но и я пришёл оттуда, откуда изгнали и тебя. Собор черноризцев Ивана-Александра, по подобию собора Борила, изгнал меня сюда. Леса укрывают смелых мужей, а пещеры — новую мысль нашего несчастного времени. Стань вождём рабов, Ивац, отцом бездомных человеческих сердец и каж­дый камень здесь превратится в живого человека, каж­дая пещера в крепость и каждый утёс в бойницу, а угнетённых и исстрадавшихся на нашей земле тысячи, и все они придут сюда к нам. Тогда Тырново-город услы­шит наше слово, а оно — великое слово правды. Я всё сказал. Моё слово было словом магов — просветителей и защитников народа. Значит, это было словом народа».

«В небе раздался орлиный клёкот. Все подняли взоры и увидели: в синеве бились два орла. Жестокая распря огласила простор неба и, наконец, вцепившись друг в друга, оба стали падать, кувыркаясь, на землю и разбились насмерть».

« — Печальное предзнаменование послало нам небо в сей час, — промолвил в ответ мой отец. — Прежде, чем я сказал вам хоть одно слово, вы увидели, что случилось со сражавшимися орлами. Это — знаменье. Так будет и с нашим государством, если я послушаю тебя, богомил, или тебя, предводитель бездомных и изгнанников. Это знаменье показывает нам, к чему ве­дут братоубийства и каков конец всякой междоусобной борьбы».

«Я не согласен с царем, не разделяю образ жизни и дела черноризцев-архиереев, превратившихся из ду­ховных вождей и пастырей народа в поклонников жи­вых и мёртвых идолов и догм, но я и не с вами. Я не могу стать предводителем непокорства, которое само не ведает того, как оно завтра устроит опрокинутое цар­ство, с какими законами, с какими правдами, с какой верой. Извне нас подкарауливают враги. Государство наше приманка для завоевателей. Если нам не дано помочь ему нашей мудростью, пусть по крайней мере мы не станем поднимать на него меч».

«Вот моё слово».

«— Ты щадишь тех, кто не щадит тебя! — восклик­нул Момчил.»

«— Дело здесь не во мне или в тебе, Момчил! — был ответ моего отца. — Свара в доме всё ещё может быть улажена, покуда цел самый дом, но если будет дом разрушен — к чему тебе тогда лад? Дом строится не легко».

«Всадники пошевелили поводьями и тронулись в путь. Мой добрый старый отец проводил их до крепост­ного рва и там сказал им:

« — Эта крепость всегда будет открыта для вас. Мой меч будет принадлежать вам, храбрые мужи, и если здесь кто-либо попытается действовать против вас, то мы будем заодно».

«Момчил соскочил с коня и стал перед отцом. Как он был прекрасен, Момчил!»

« — Боярин Ивац, — сказал он, опускаясь на ко­лени. — Прими меня в эту крепость с моими молодцами и будь нашим государем. Мы будем хранить твои за­веты.

Отец обнял его и прослезился».

«На Петров день отец умер. В крепости я осталась с Момчилом одна, но я уже была его женой».

«Подземелья, только вы знаете то незабываемое торжество!»

«С тех пор прошло десять лет. Момчил уже мертв. Десять лет! Разрушена крепость победителями Момчи­ла. Когда я его видела в последний раз, я знала, что провожаю его навсегда. Всё во мне говорило это. Серд­це моё не переставало сжиматься до того дня, когда я увидела покрытого пылью всадника, поднимающегося в крепость с опущенными плечами и повисшей головой».

«Увидев его, я поняла: «Момчил — мёртв, Момчила нет, Момчил погиб где-то в чужой земле».

«Перитеорион [18], будь проклят навеки! Лукавство твоего народа и свирепость твоих союзников-турок по­губили моего Момчила».

«О, теперь мне не стыдно стать здесь под сводами, в этом чистом святилище истины, где отзвучали про­поведи знатнейших мужей истинной веры, и самой стать проповедником, принять чистое и прекрасное имя «бо­гомил». Но уже слишком для меня поздно. Я горжусь, что была полезна смелым и честным борцам, что на­ходилась в их рядах и видела тот свет солнечного вос­хода, который испепелит в своём пламени прежнюю развращённость, бессердечность и бесчеловечность и ко­торый даст миру новый образ, а человеку — подобаю­щее ему место».

«Чёрная тень стелется над моей землёй. Но я ду­маю о солнце, которое осветит всю землю, о солнце Истины.

Горе нам!»

«Завоеватели турки не замедлили появиться. Всё, всё здесь уже разрушено и сожжено. Дотлевают послед­ние уголья на пепелищах пожаров. Погибли и вы все, храбрые мужи и мудрые просветители. Не звучат боль­ше ваши шаги вокруг меня, и я словно чужая здесь. Всё спрашивает меня: «Почему ты ещё жива?» О, я иду, иду, не задержусь ни на мгновение. Рука моя до­писывает эти строки, а затем она спокойно потянет цепь в очаге и, когда я исчезну, никто уже не заглянет сюда. Во всех Родопах уже не осталось никого, кто при­шёл бы поглядеть, что происходит в древнем очаге жизни, в крепости обречённых на смерть, в крепости безбожников. Но я сделаю так, чтобы золото Момчила потонуло, ибо оно никому не нужно больше, а чтобы остались живы те, кто сохранит вовеки живое слово босых святителей. До тех пор, пока возвратится жизнь, пройдёт много, много веков. Единственные вы, мои пергаменты, расскажете тем, кто придёт за нами следом, то, что не смогло поведать ни одно живое человеческое сердце. Пергаменты магов и сокровищница духа этого славного времени…»

Внезапный шум прервал чтение. Все, сидящие во­круг профессора Мартинова и увлечённые повествова­нием, одновременно подняли головы, отрываясь от очарования древней были и успели увидеть, как Хромоно­гий, ухватившись за цепь, висящую в очаге, куда-то проваливается. Профессор Мартинов первым опомнился и поспешил ему на помощь, но перед очагом опустилась массивная каменная плита, приводимая в движение це­пью, за которую тянул Хромоногий. Плита зловеще хлоп­нула, входя в приготовленное для неё ложе, и наглухо закрыла отверстие очага.

Откуда-то из-под пола помещения, в котором они находились, глухо донеслось:

— Читает, ха-ха-ха-ха, чи-та-ет!

В этот момент послышался шорох у входа. Все устремились туда и увидели с ужасом как медленно смыкаются те каменные глыбы, которые раздавили не­когда человека, пытавшегося сюда проникнуть, и ко­торые пропустили их самих.

— Как легкомысленно мы поступили! — вскричал в отчаянии профессор Мартинов.

В следующее мгновение со стороны очага послы­шался смех Хромоногого. Он неистово хохотал.

— Он сошёл с ума! — мрачно сказал профессор Мартинов, возвращаясь к каменному сиденью возле стола, на котором лежала недочитанная им рукопись несчастной женщины. Он сел и уронил голову на руки.

Из мрака, прорезаемого светом фонаря, выгляды­вали зловещие тени.

Снова прозвучал голос Хромоногого:

— Читайте, читайте! Ха-ха-ха-ха! Чи-тай-те!

— Его пергамент указал ему этот путь, — прошеп­тал профессор. — Он что-то от нас утаил, я уверен. Он знает выход.

28

До чего доводит алчность

Ужас охватил всё существо Белобрысика, мороз пошёл у него по коже, когда в подземелье раздался голос Хромоногого: «Читает! Ха-ха-ха-ха!..»

Больше всего его испугала суматоха, происшедшая в той половине подземелья, где раздавались беспокой­ные шаги и сломленный голос профессора Мартинова.

«Хромоногий что-то натворил», — определил Белобрысик и решил выждать несколько времени.