Загадка старой колокольни - Дрофань Анатолий Павлович. Страница 1

Анатолий Дрофань

"Загадка старой колокольни"

(повесть)

ЖУЖУ

Вам, наверно, не терпится узнать, что означает слово «Жужу». Чтобы вы не терзались в разного рода догадках, сразу же объясню: это я.

Удивлены? А я просто был ошарашен, когда узнал, что это моё имя. Но что поделаешь? Разве тебя спрашивают, какое имя приклеить? Как захотят, так и назовут.

Вот так и меня.

А началось это сразу же в первый день, как только я пришёл в школу. На втором уроке учительница поняла, что я не выговариваю букву «ж». Я не мог произнести «журавль». Вместо этого говорил «зуравль». Я не смог повторить «жизнь», сказал «зизнь». И ещё многие слова я безбожно коверкал.

Когда вымучивал слово «зуравль», весь класс покатывался со смеху. А мне стало ужасно обидно. И я заплакал.

Тогда учительница подошла ко мне, погладила по голове:

— Не горюй, Володя Корниенко. Не надо. Мы тебя научим многому. Со временем ты будешь правильно произносить все слова. А поэтому не нужно плакать. Но маме скажи, чтобы она завтра пришла в школу.

На следующий день мама появилась в школе. Вместе с учительницей она ходила по длинному коридору и о чём-то тихо с ней беседовала.

А ещё через день мама повела меня в поликлинику. Врач в белом халате и в белой шапочке, посадив меня напротив себя, приказал повторять за ним стихотворение:

Но у меня снова ничего не получалось с произношением буквы «ж». Тогда врач сказал мне, что язык мой просто ленив. Он, негодник, лежит неподвижно во рту и спит. Я должен заставить его работать, устроить ему так называемую физкультурную зарядку.

Как это делается? А так. Поднять кончик языка и говорить: «Я жук… Я жук… Жу-жу-жу…»

Повторять надо везде: на улице, дома, в школе. И чем чаще, тем лучше. — Обязательно, Володя, это делай, — советовал врач, кивая головой, — иначе над тобой будут часто подсмеиваться дети…

Я не хотел, чтобы надо мной потешались, и, где бы ни находился, через каждые пять минут тянул: «Я жук… Я жук… Жу-жу-жу…» И на уроке тоже. Учительница как-то спросила:

— Это что же у нас — жук завёлся в классе? Мой сосед по парте, Лёнчик, сказал:

— Это Володя Корниенко упражняется. Учительница улыбнулась:

— Молодец, Володя, что помнишь советы врача. Тогда я смелее:

— Жу… жу…

Весь класс повернулся в мою сторону и захохотал. Учительница наклонилась ко мне, шепнула:

— Лучше упражняйся, Володя, дома… Или возвращаясь из школы. Чтобы никто не мешал тебе.

Вот с тех пор и прозвали меня «Жужу».

Я переходил из класса в класс, был уже в пятом, но это прозвище от меня так и не отстало.

СИНИЙ КОНВЕРТ

Мало того что в школе меня все так называют, так даже во Дворце пионеров, где мы с Лёнчиком в клубе интернациональной дружбы «Глобус» занимаемся, только и слышно: «Жужу», «Жужу». И виноват в этом, конечно, мой друг Лёнчик, потому что он проболтался.

Если кто-нибудь из вас коллекционирует марки, приходите к нам в клуб, мы получаем письма из всех стран. Как говорит Лёнчик: вся планета в наших руках.

Однажды Любовь Васильевна — руководитель нашей группы — показала нам синий конверт. На нём были необычайно красивые марки. Но не они привлекли наше внимание.

Я забыл вам сказать, что мы с Лёнчиком изучаем немецкий язык. И те письма, которые были написаны по-немецки, поступали в нашу группу.

Читает их Любовь Васильевна, а мы переводим сообща. Потом письма мы разбираем по домам и приносим уже написанные переводы.

Так было и с тем письмом, которое Любовь Васильевна вынула из синего конверта.

Письмо нас всех очень взволновало.

Я не буду его пересказывать. Лучше вы сами прочитайте перевод, который мы сделали с Лёнчиком.

Вот он:

— «Дорогие друзья!

Я живу в Дрездене, недалеко от площади Единения, на которой стоит памятник погибшим советским воинам.

Сегодня наш отряд носил к памятнику цветы. Мы стояли в почётном карауле. В эти торжественные минуты я и решил написать вам письмо.

Звать меня Вилли Кюнте. Я очень хотел бы познакомиться с вашим пионером, подружиться с ним. Но со смелым, отчаянным мальчиком, потому что у меня необычная просьба.

В вашем городе на крутом берегу реки есть старый монастырь с высокой колокольней. Эта колокольня мне очень дорога. Не только мне, но всей нашей семье.

Дело в том, что давно, ещё до вашей Великой Октябрьской революции, настоятели монастыря захотели на колокольне установить часы. Но такие, чтобы они каждую четверть часа заставляли звонить колокола.

Настоятели обратились к немецкой фирме. Часы изготовили, и хозяин предприятия послал моего деда — механика — установить их и научить кого-нибудь из служителей управлять ими.

Дед сделал всё, что ему велели. А перед отъездом домой на корпусе часов прикрепил медную табличку со своим именем.

В сорок третьем году, в последнюю войну, мой папа, кажется, оставил на той табличке и свою роспись.

Но об этом в следующий раз. Сейчас хочу рассказать про деда.

Ему была уготована тяжёлая судьба. Он был коммунистом, дружил с Тельманом, и, когда страной начал править Гитлер, моего деда вместе с Тельманом посадили в тюрьму.

Я деда не знал. Но он писал дневник. Несколько толстых тетрадей сохраняются у нас в ореховой шкатулке, рядом с фотографиями и письмами, как самая дорогая семейная реликвия. Прочитав дневник, я узнал о часах.

Еще раз прошу дать моё письмо смелому, отчаянному мальчику, который сделал бы для меня большую услугу: не побоялся полезть на колокольню старого монастыря и, если на ней остались давнишние часы, нашёл бы монограмму и сфотографировал мне на память. Вся моя семья была бы благодарна за это.

Вилли Кюнте».

Когда Любовь Васильевна кончила читать письмо, некоторое время никто не отваживался нарушить тишину.

Кому же, кому же из нас она отдаст его?

Если признаться честно, мне очень хотелось, чтобы она изо всех ребят выбрала именно меня.

Любовь Васильевна обвела взглядом группу и вдруг сказала:

— Я думаю, что за это дело возьмётся… — Ещё минуту подумала и закончила: — Володя Корниенко.

Я, должно быть, покраснел, потому что мне стало жарко. Неужели Любовь Васильевна считает, что я здесь самый смелый? А она, видимо, догадалась о моих сомнениях, добавила:

— Володя, насколько мне известно, умеет фотографировать. А вот насколько он смел, это мы увидим… А чтобы всё было наверняка, выделим ему в помощь Лёню, его друга.

РЖАВАЯ ПОДКОВА

От нашего с Лёнчиком дома до старого монастыря — рукой подать, а высокая колокольня видна даже из окон моей квартиры. Но всем этим мы как-то мало интересовались и почти ничего не знали ни о монастыре, ни о его колокольне.

Выйдя из Дворца пионеров, мы сразу же решили пойти на высокий берег, где среди зелёных деревьев хмуро серели монастырские стены.

До чего же неприглядными оказались они! Высокие, с узенькими прорезами-бойницами, с обвалившимся и выкрошенным кирпичом. От стен прямо веяло древней стариной. Но нас больше всего привлекала колокольня! Своим заржавленным крестом она точно касалась неба.

Стоит она на монастырском подворье. Однако к ней легко подойти, потому что ворота открыты, во многих пристройках какие-то склады, мастерские. В большом корпусе, прилегающем к колокольне, хранятся мешки с зерном, их потом грузят на машины.

Мы подошли ближе к колокольне. В самом низу её — маленькие дверцы. Но на них огромный замок.

Как нам быть? Что делать? Как проникнуть туда, внутрь?

— Знаешь что, Лёнчик, — сказал я другу, — давай пока никому не будем говорить, что нам здесь надо. Потому что признаешься — тут же прогонят: скажут, пошли, мелюзга, отсюда, пока нос не прищемили… И вообще пусть это будет нашей тайной.