Беглецы. Восстание на золотых приисках (с илл.) - Линдсей Джек. Страница 25

— Как-нибудь выпутаемся, — сказал Бренн. Но в душе он на это не надеялся.

ГЛАВА XXII. В ТЮРЬМЕ

Их отвели в сырой подвал, скудно освещенный отдушинами, находившимися под самым потолком, и заковали в цепи. Это и был эргастул, куда заключали строптивых или провинившихся рабов. В течение дня раб-тюремщик дважды приносил узникам горячую похлебку; он выказывал свое сочувствие добродушными ужимками, — сказать им ласковое слово он боялся.

Мало-помалу мрак в подвале сгустился; они догадались, что настал вечер. Тюремщик принес хлеба и сыру, пожелал им, так приветливо, как только осмелился, покойной ночи и ушел, с грохотом захлопнув за собой дверь. Сидя в темноте на охапках соломы, трое узников прислушивались к возне крыс и лязгали цепями, чтобы их отогнать.

— Что ж, одно утешение у меня как-никак остается, — сказал, тяжко вздохнув, Феликс. — Если мне суждено провести остаток моих дней в этой берлоге, я не буду страдать от того, что у меня только один. глаз. Тут все равно ничего не увидишь, будь ты даже глазаст, как павлин.

Они попытались освободиться от цепей, но только поранили себе щиколотки.

— Даже если бы нам удалось сбросить цепи, это было бы ни к чему, — сказал Бренн, — дверь тяжелая, дубовая, — а в отдушины не пролезть.

И все же они много раз возобновляли свои попытки; их побуждала к этому надежда, что, разорвав цепи, они сразу приблизятся к свободе, даже если потом еще придется долбить каменные стены.

Им чудилось, что они уже долгие часы томятся во мраке, но у них не было никакой возможности измерить время; а потом им стало казаться, что они давным-давно заперты в этой тюрьме, и ледяной ужас сковал их сердца. Их обуяла гнетущая тоска, они перестали разговаривать и неподвижно лежали на прелой соломе.

— Чу! Кто-то идет! — сказал Марон; все трое приподнялись и насторожились.

— Если это хозяин, — проворчал Феликс, — пусть только подойдет ко мне поближе, и я концом цепи размозжу ему череп.

Дверь заскрипела, приоткрылась, и на пороге появилась женская фигура с завешенным фонарем в руке. Завеса спала, резкий переход от тьмы к яркому свету на миг ослепил узников. Затем они различили, кто перед ними. То была жена Барбата.

— Тсс, — шепнула она, приложив палец к губам. Выждав, пока сопровождавшая ее молодая служанка плотно закрыла дверь, она нежным, печальным голосом спросила узников: — Можете ли вы простить нас?

— Ты ни в чем не виновата, — сказал Бренн. — Мы рады, что спасли тебе жизнь, а если для нас дело плохо обернулось, — это неважно!

Женщина обвела подвал глазами и содрогнулась.

— Как здесь холодно! — молвила она. — Но вам уж недолго здесь оставаться.

Она вытащила из-под своего покрывала большую связку ключей и передала ее служанке. Трепеща от радости, пленники узнали ту самую связку, которую видели, когда стражи замыкали их оковы. Служанка быстрым шагом подошла к ним. Испробовав, при свете фонаря, несколько ключей, она нашла те, которые ей были нужны, и не без усилия повернула их в тяжелых замках.

Узники так тихо, как только могли, положили цепи наземь и выпрямились, расправляя затекшие руки и ноги.

— Не Думайте о нем дурно, — сказала женщина. — Он ведь привык строго соблюдать законы…

Голос ее дрогнул, она опустила покрывало на лицо; узникам показалось, что она беззвучно плачет.

— Успокойся, госпожа, — сказал Феликс, — покуда на свете есть не только такие люди, как твой муж, но и такие, как ты, — еще можно жить.

— Вы всем нам спасли жизнь, — молвила она едва слышно, — и мне очень совестно, что единственное, чем я могу вас отблагодарить, — это выпустить вас на свободу.

— Ничего другого нам и не нужно, — ответил Бренн. — Мы совсем не хотим оставаться в этих местах.

— Прошу вас, возьмите вот это, — сказала женщина.

Она сняла с шеи золотое ожерелье, но Бренн остановил ее, воскликнув:

— Нет, нет! Нам нужно только одно — свобода. Твой муж быстро хватится… Прошу тебя — и не думай об этом.

Женщина с явной неохотой снова надела ожерелье и молвила, словно размышляя вслух:

— Я освободила вас от оков, а себя не могу освободить…

— Пойдем с нами, — сказал Бренн, сгоряча не подумав, что для нее означает такое решение.

Она рассмеялась тихим, серебристым смехом.

— Спасибо! Мне кажется, за всю мою жизнь ничто не радовало меня так, как твое предложение, но я не могу его принять. Отныне я буду считать, что вы втроем подарили мне эту золотую цепь, и, быть может, мне теперь легче будет носить ее. — Голос женщины снова стал ровным, звучным. — Но вам лучше уйти поскорее, — прибавила она.

— Покажи, в какую сторону нам идти, — попросил Марон. Мы не хотим встретиться кое с кем.

Ему неприятно было упоминать имя ее мужа.

— Он спит, — холодно, спокойно сказала женщина, — он пьян.

Помолчав, она пояснила:

— Значит, вам нечего бояться. Идите тем же путем, каким пришли. Девушка проводит вас до большой дороги, а крестьяне не сделают вам зла. Они знают, кто спас их от мавров, и завтра будут искать вас не там, где надо.

Она повернулась, взяла фонарь, снова завесила его и открыла дверь. Они пошли по направлению к вилле. Женщина шла впереди, служанка следовала за ней, мальчики и Феликс замыкали шествие. Дорогой никто не проронил ни слова. Подойдя к вилле, женщина передала фонарь служанке, движением руки попрощалась с беглецами и бесшумно скользнула в боковую дверь.

Девушка вывела их по тропинке к мостику, за которым пролегала большая дорога.

— Идите все прямо, — сказала она. — У первого перекрестка свернете налево и попадете в долину. Да хранят вас боги!

Она передала фонарь Бренну, помедлила минуту-другую, затем, понуря голову, быстро повернула назад — и исчезла во мраке.

Трое друзей бодро пошли по дороге. В густой мгле они время от времени оступались и попадали в рытвины. Пройдя около мили, они сняли завесу с фонаря; им стало легче идти. Дорога была достаточно широка, чтобы они могли шагать в ряд и не натыкаться друг на друга, Вновь обретенная свобода так радовала беглецов, что они не чувствовали усталости. Им казалось, что перекресток только что пройден, а они уже были у самой долины, где виднелись следы стоянки мавров. Беглецы углубились в долину.

— Надеюсь, у доброй госпожи не будет неприятностей, — сказал Бренн, который никак не мог забыть нежный, печальный голос жены Барбата и весь ее прекрасный облик.

— Не хотел бы я завтра быть на ее месте, — отозвался Феликс.

Они продолжали путь молча. Им вдруг стало ясно, что Барбат заподозрит жену и рассердится на нее. Несомненно, он дознается, что кто-то брал ключи, и если даже его гнев падет на кого-нибудь, она никогда не даст избить плетьми ни в чем не повинного слугу, Она тотчас признается во всем. Что с ней сделает муж, — этого ни Феликс, ни мальчики себе не представляли. Но они были уверены, что, по своей мстительной натуре, он не оставит безнаказанным открытое сопротивление своей власти.

— Я уж и не рад, что она пошла на это! — воскликнул. Бренн.

— И я тоже, — признался Марон.

— И я, — не столь горячо заявил Феликс.

Помолчав немного, он с волнением в голосе прибавил:

— Нам следовало перед уходом зайти в дом и в знак признательности доброй госпоже прикончить мучителя.

Мальчики тоже были взволнованы. К радостному сознанию свободы примешивалась тревога за женщину, которая, наверно, пострадает из-за них.

— Но теперь мы бессильны что-либо сделать, — сказал Бренн, пытаясь успокоить свою совесть.

Феликс и Марон согласились с ним. Да, теперь ничего уже нельзя было сделать, и, хотя все они очень жалели женщину, которую, вне всякого сомнения, родители насильно выдали за Барбата, когда она была совсем еще молода, они мало-помалу забыли о ней. Все возраставшая необходимость зорко следить за извивами дороги, беречь силы, думать о будущем постепенно изгладила из их памяти прошлое. Они пересекли дубовую рощу, перешли последнюю цепь холмов и при первых лучах зари, сливавшихся с угасавшим огнем фонаря, увидели перед собой хижину пастуха.