Мокрые под дождем - Соловейчик Симон Львович. Страница 23
Задачи показались Сереже трудными: «В квадрат со стороной а бросают а предметов…»
Сережка немного подумал над каждой из трех задач, выбрал сначала эту — про квадрат со стороной а — и принялся размышлять. Ход решения не отыскивался. Сережка посмотрел на часы, обругал себя за это. Появилось противное чувство, похожее на страх, — а вдруг не решит? Это был незнакомый ему страх: раньше он никогда не боялся ни одной задачи. Если встречалось что-нибудь не по силам, он спокойно откладывал, не принуждая себя, — всегда можно найти что-то такое, отчего получишь радость. Здешние задачи радости не сулили; страх был противен; все становилось неприятным.
Он медленно взял лист бумаги с продолговатым штампом в левом углу. Ага, вот в чем дело… Сережка записал выражение. Теперь его надо упростить. Он принялся за вычисления. Спокойствие вернулось к нему, и, прежде чем приступить ко второй задаче, он даже посмотрел немного по сторонам. Справа, за соседним столом, сидела полная девушка в школьной форме. Она вся была какая-то очень правильная, ну просто с плаката о том, что надо хорошо учиться. Девушка невидящим взглядом посмотрела перед собой и слегка поводила рукой в воздухе, словно дирижировала своими мыслями; потом принялась было писать и опять в сомнении подняла голову. Слева сидел сухощавый высокий парень. Он писал медленно, твердо выводил буквы, держался прямо.
Вдоль ряда шел широкоплечий студент в спортивном пиджаке. Он подошел к Сережке, постоял у него за спиной, глядя в записи, и молча двинулся дальше. Вторая задача, кажется, не получилась, хотя ответ вышел симпатичный. Сережка чувствовал, что здесь что-то не так: где-то он допустил передержку. Мысль соскользнула, а где — найти не мог. Сережка заставил себя сосредоточиться на третьей задаче и вроде бы справился с ней к тому времени, когда стрелка подошла к двум часам. Он знал, что все сделал неважно, неинтересно, что работал без настроения.
Он сложил свои листки, надписал сверху фамилию, город, номер школы — все, как положено, подошел к преподавательскому столу, положил листки в стопку сданных работ и вышел в коридор.
Через три дня в назначенный час все собрались в большом зале нового здания университета на Ленинских горах. Зал был полон, в президиуме тоже сидело немало народу.
«Сейчас начнутся речи», — подумал Сережка. Но речей не было. Седой моложавый человек сразу стал объявлять результаты олимпиады.
— Я знаю, вам не терпится, — сказал он, держа перед собой лист. — Итак, первое место заняли… — И человек стал называть фамилии и города:
— Москва!
Все захлопали. Вперед прошел тот сухощавый парень, что сидел рядом с Сережкой; он сохранял такое же серьезное выражение на лице, как и во время работы, и так же почти не гнулся.
Еще раз:
— Москва!
Аплодисменты.
— Пермь!
Аплодисменты.
— Москва!
Аплодисменты.
Что, все премии москвичам? Но стали называть и другие города. Сережка поймал себя на том, что он ждет, ждет с надеждой и нетерпением. Вот чудак! Чего ждать? И все равно ждет. Так, первого места нет. Второе… И второго нет. Значит, третье…
Но и третьего нет. Список кончился. Полное поражение.
И вдруг Сережка почувствовал радость и облегчение, понял, что он ничем не связан и это хорошо.
Если бы Сережка хотя бы в самой глубине души своей, хотя бы тайно для себя самого считал случившееся на олимпиаде бедой, ему пришлось бы трудно. Впервые он оказался в центре внимания. Когда он появился в классе, нашу парту обступили со всех сторон. Сережку расспрашивали наперебой. И в каждом вопросе, в каждом взгляде я чувствовал иронию. Мне хотелось втянуть голову в плечи и замереть; мне хотелось встать и крикнуть громовым голосом: «Уходите отсюда!» Я не успел поговорить с Сережкой, спросить его о главном. Нашел? Встретил? Видел? Я всматривался в него, пытаясь угадать.
А Сережка был невозмутим. Он сидел, откинувшись к спинке парты, и каждому смотрел в глаза прямо. Он дал Мишке Беленькому задачи с олимпиады, потом поднялся, подошел к доске и молча показал, как они решаются.
Мы обступили доску. Сережка не говорил пи слова, и все тоже молчали. Только мел четко стучал по доске. Задачи были совершенно недоступны нам; Мишка Беленький покачивал головой в знак уважения к задачам и хмыкал.
И тогда сзади, с парты, Витька Лунев громко сказал в тишине:
— Надо было там решать! Здесь-то каждый сможет.
Витька под руководством своей мамы отрабатывал в то время идею «принципиальности».
Все оглянулись, расступились, чтобы они двое, Сережка и Витька, могли взглянуть друг другу в глаза. Была страшная тишина. Сережка потер пальцы, отряхивая мел, и посмотрел на Витьку. Лунев выдержал взгляд. Сережка улыбнулся и мягко, словно жалея Лунева, сказал:
— Не решил.
Все зашумели, все почувствовали облегчение — у нас, в сущности, были очень хорошие ребята.
Если бы Сережка приехал победителем, если бы он получил все грамоты олимпиады, его не встретили бы так тепло. Победителей не всегда любят. А теперь вдруг стало понятно, что это было правильно — послать в Москву именно Разина. Каждый — хотя бы слегка — прикоснулся к тому главному знанию, которым давно уже владел Сережка: есть вещи более значительные, чем олимпиады, грамоты, отметки, соперничество. Есть наука. И Сережка — увидели все — так серьезно относился к науке, что мог позволить себе не решить задач и встретить это совершенно спокойно.
С той минуты у доски и началась Сережкина слава. Проведи он в школе еще хоть неделю, он стал бы общим любимцем, я уверен. Но Разин от славы своей ускользнул…
28
— Между прочим, тебе предстоит не очень-то приятный разговор с Петром Павловичем. Ты, между прочим, опозорил школу, понимаешь ли ты это? — сказал я Сережке по пути домой.
Сережка помолчал.
— Это будет не самая трудная часть нашей беседы с Петром Павловичем, — сказал он. — Я ухожу из школы.
— Как?
— Ухожу.
— Совсем?
— Совсем. Уезжаю. Я, кажется, уезжаю…
Сердце у меня упало. Мне незачем было спрашивать, куда Сережка уезжает. Значит, он встретил ее. Бежит к ней. Мчится. Значит, чудо свершилось — и в то же самое мгновение кончилось мое чудо… Чудо моей встречи с Сережкой… Так остро почувствовал я свое одиночество, словно Сережки уже не было, словно он обманывал меня тем, что шел рядом. Притворяется, будто он здесь, а на самом деле его здесь нет…
— Куда ж ты едешь? — насмешливо спросил я, пытаясь побороть внезапную неприязнь.
— Саня, — сказал Сережка мягко, — Саня, не сердись на меня. Мне тоже очень плохо… Мне бы надо радоваться, а отчего-то очень плохо, и никак не решусь…
«Ты ведь сам хотел, чтобы он поехал, ты ведь и денег вызывался достать», — уговаривал я себя, тронутый Сережкиным тоном.
— Я знаю, что ты подумал, — продолжал Сережка. — Совсем не то. Я в Академгородок еду…
От удивления я даже рот раскрыл, вмиг забыл о своем огорчении. Что еще произошло?
И тут новости посыпались одна за другой.
Во-первых, Сережка, оказывается, сделал какую-то работу — что-то о симметрично замкнутых линейных дифференциальных уравнениях, если только я ничего не перепутал и эти уравнения называются именно так, а не иначе. По мнению профессора Н., работу можно даже и публиковать.
Во-вторых, сам-то профессор еще месяц назад уехал работать в Академгородок.
В-третьих, уезжая, он звал Сережку с собой, и не как-нибудь, не просто звал, а звал лаборантом в Институт ядерной физики. В порядке эксперимента. Профессора занимали идеи сокращения пути в науку.
…Но как же так — работать в институте? Ведь у Сережки не то что диплома нет, аттестата!
— Ну да, все трудно. Отдел кадров, прописка… Профессор все берет на себя, — объяснил Сережка.
— А школа? А учиться?
— Школу кончу заочно.
И вдруг до меня дошло. Это ведь большая удача. Далеко не каждому делают такое предложение в неполных шестнадцать лет. После насмешек профессора, после провала на олимпиаде — наконец что-то светит Сережке…