Лети, Икар! - Герчик Михаил Наумович. Страница 6

«Звёздочка» не предназначалась для спасения людей. В ракетах подобного типа строго рассчитан каждый килограмм веса, каждый квадратный сантиметр площади. Губительными были бы для пассажиров «Звёздочки» и жёсткие радиоактивные излучения, которые, хотя и в незначительной степени, но всё же проникали сюда сквозь защитные прикрытия.

И всё же после сложных расчётов, выполненных с помощью электронной вычислительной машины, Ожегов решил, что вместе с приборами в ракете может улететь Икар и, если одеть его в непроницаемый для излучения скафандр, есть надежда, что он благополучно достигнет Земли. Для этого надо облегчить вес ракеты на столько, сколько весят Икар в скафандре и приборы для выработки и регулирования воздуха. Всего около семидесяти килограммов. Ровно столько весит одно из трёх автоматических импульсных орудий, предназначенных для уничтожения метеоритов. Из опыта пятилетнего полёта Ожегов знал, что третья пушка - конструкторский просчёт. Двух было вполне достаточно, потому что вероятность столкновения крохотной «Звёздочки» с метеоритом в безбрежных просторах Космоса была ничтожной.

Всё это Андрей Дмитриевич объяснил вздрагивающему от волнения Икару. И только в одном он покривил душой - путешествие на «Звёздочке» к Земле, даже при самых благоприятных условиях, когда ракете не пришлось бы ни разу менять свой курс, должно было занять не шесть лет, а по крайней мере вдвое больше. Командир знал - открой он это Икару, отними у мальчика надежду спасти его, - и всё было бы кончено: он никогда не оставил бы «Малахит».

- Возьми себя в руки, сынок, - твёрдо сказал Андрей Дмитриевич. - Запасы энергии подходят к концу, а у нас ещё много работы.

И, бережно отстранив Икара, он вышел из штурманской рубки. Скоростной лифт перенёс его в носовой конус корабля.

Надо было освободить место для Икара, сделать какое-то подобие каюты, и Андрей Дмитриевич приступил к работе. Насупленный Икар молча помогал ему - относил разобранные детали в глубь корабля.

Вскоре «каюта» была готова. Это была прямоугольная выемка шириной в семьдесят сантиметров, длиной в два и высотой в полтора метра, которая выходила к пульту управления ракетой. Стараясь не глядеть на сына, Андрей Дмитриевич установил в каюте гидравлическое кресло, потому что Икар большую часть пути должен был провести во сне, принёс микрофильмы и любимые микрокниги мальчика. Обдуманно, не торопясь, уложил он в контейнеры документы экспедиции, корабельный журнал, карты, плёнки - всё, что там, на Земле, должно было помочь людям довершить всё его дело; отрегулировал аппараты, подающие и меняющие воздух; засунул в карман Икару коробку с питательными и снотворными таблетками. Его лицо побледнело, но движения были точными и размеренными. И только по тому, как резко бились синие жилки на его висках, как судорожно сглатывал он время от времени сухой ком, застрявший в горле, можно было понять, как ему тяжело.

Сигнальная красная лампа на потолке коридора трижды моргнула, предупреждая, что запасы энергии в первой очереди батарей подходят к концу. Молочно-белый дневной свет, заливавший всё вокруг, стал медленно блёкнуть, разбрасывая по углам густые тени. Андрей Дмитриевич бережно прижал к себе Икара и начал помогать ему надевать тяжёлый скафандр.

Мальчик уже не плакал. Привыкнув всегда и во всём верить отцу, он и сейчас поверил в то, что скоро вернётся на новом корабле, который будет в сто, нет, в тысячу раз лучше «Малахита». Он разыщет останки «Малахита» в космической пучине и спасёт отца. Ведь он говорил, что сможет удержаться свыше тридцати лет. Значит, времени достаточно. А потом они вместе возьмут курс на Сирасколию. А «Малахит»… Корпус «Малахита» они приведут на Землю и установят его на самой большой площади Москвы, как памятник Соколову, Бахтину и другим героям, погибшим в борьбе за покорение межзвёздных пространств.

И глаза мальчика, полные недетской скорби и горя, пристально глядели на отца, словно хотели навсегда запечатлеть каждую черту его мужественного, открытого лица, его широкие плечи, согнутые невидимой тяжестью, и синие жилки на ловких, сильных руках учёного и строителя - то неповторимое и родное, что заключено в самом слове - отец.

Щёлкнули затворы шлема, и Икар шагнул в каюту. Медленно закрылся люк, и уже в наушниках он услышал приглушённый голос отца.

- Мужайся, сынок, - говорил Андрей Дмитриевич. - Помни, я верю в тебя. Верю, что ты поведёшь ещё не один корабль на штурм звёздного мира через «зону неприступности», через все трудности, которые выпадают на долю первооткрывателя. Лети, Икар! Счастливого тебе пути, малыш!

- Прощай, отец! - глотая набегающие слёзы, крикнул Икар в микрофон. - Я ещё вернусь! Слышишь! Я обязательно вернусь!

Ожегов нажал на кнопку, и «Звёздочка», отделившись от «Малахита», превратившегося сейчас в куцый металлический цилиндр, начала стремительно набирать скорость. Некоторое время Андрей Дмитриевич, припав к электронному телескопу, ещё видел яркую точку, катившуюся по небосклону, а затем она растаяла в черноте космической ночи. Он остался один. У командира больше не было ни экипажа, ни корабля.

Глава пятая.

Одиночество. Годы, события, люди… Мечте навстречу. В погоне за скоростью. Жизнь продолжается. Пятно на экране локатора. Звезда или планета?

Пошатываясь, Ожегов вернулся в штурманскую рубку и устало опустился в кресло. Почти все источники освещения погасли, только небольшой замаскированный плафон над пультом управления скупо освещал приборы.

Энергия, оставшаяся в резервных аварийных батареях, нужна была Андрею Дмитриевичу совсем для другой цели.

Ожегов подумал о сыне и грустно улыбнулся. Сегодня впервые в жизни он дважды сказал ему неправду. Вначале, когда заверил мальчика, что полёт на «Звёздочке» продлится шесть - семь, а не двенадцать - четырнадцать лет. И затем - когда сказал, что уже отправил радиограмму на Землю.

- Сынок, сынок… - с трудом сглотнув вязкий ком, застрявший в горле, прошептал Андрей Дмитриевич. - Не мог же я на самом деле сказать тебе, что мы уже никогда не увидимся. Не мог я тебе сказать, что, послав радиограмму, я обрекаю себя на смерть, что она исчерпает всю энергию запасных батарей и её ещё будет мало, очень мало. Мне бы её хватило на месяц, а месяц - это такая масса времени, когда может случиться многое.

Только сейчас, когда тебя уже нет на «Малахите», я отправлю радиограмму о катастрофе. Отправлю, даже если после конца передачи на корабле замрут все приборы. Ведь гелиоэлектростанция не улавливает почти никаких лучей: «Малахит» находится очень далеко от ярких светил. А энергию уцелевших планетарных двигателей можно использовать лишь при взлёте и при посадке.

Я не имею права надеяться только на то, что сведения, которые я послал с тобой, благополучно дойдут до Земли. Твой путь, сынок, далёк и тяжёл, и ещё неизвестно, удастся ли тебе завершить его. А тайна «зоны неприступности» должна быть разгадана в любом случае. Стоит тебе сбиться с пути, и на Земле твёрдо поверят в то, что звёздная система Омеги состоит из антиматерии. И тогда погибнет моя мечта и мечта миллионов людей. А это не должно случиться.

Ожегов встал и вышел из штурманской трубки в радиоаппаратную. Сосредоточенно, не торопясь, он закодировал краткое сообщение о причинах катастрофы «Малахита», затем подключил батареи на передатчик, рассчитал направление сигналов и нажал на кнопку подачи энергии.

И короткие голубые всплёски энергии по специальному каналу устремились из корабля в чёрную пучину космоса.

Стрелки на счётчиках, показывавших запасы энергии, резко поползли вниз. Передать свою подпись под радиограммой Ожегов уже не успел: циферблаты всех приборов мгновенно погасли.

Спотыкаясь в темноте, ощупывая, словно слепой, руками стены, Ожегов вернулся в штурманскую рубку, нашёл кресло и сел в него.

Вот и всё. Сейчас пусть в аккумуляторах накапливается та ничтожная энергия, которую может дать гелиоэлектростанция. Может быть, она пригодится, чтобы ещё раз включить локатор и приборы или обновить состав воздуха. А пока делать ему больше совершенно нечего.