Большая книга ужасов – 55 (сборник) - Веркин Эдуард. Страница 11

Конечно, я знал, что я не побегу. Потому что если я убегу, то между Циркачом, Пугливым и тварями не останется никого. А кроме этих двух, еще пятьдесят с лишним голов, вполне себе нормальных людей, которых я не люблю, но и бросить не могу.

Вурдалаки придут – и заглянут в окна, и никто их не встретит, потому что в них никто не верит, верят в резонанс. Вурдалаки придут, окружат здание и дождутся полночного часа, и никто не сможет уйти.

Конечно, я не боец. Какой я боец – я старый, со сломанными когтями, с истертыми лапами, со сбитым дыханием, со сломанными зубами. Я слаб, я слишком много видел, я знаю, как будет. Они заглянут в окна.

Этому не будет конца.

Я двинулся вверх по течению. Брел по воде, стараясь не ступать на песок, перешагивая коряги и камни. Ручей был пуст, стало меньше воды и исчезла рыба, и жемчужницы вылезли на берег, сдохли и протухли, птицы не сожрали их, и над ручьем в некоторых местах воняло, но я брел и брел. Там, впереди, меня ждало страшное, но я знал, что не могу это обойти, судьба. Наверное, судьба, точно, судьба, за поворотом, в глубине.

За поворотом овраг был шире, а берега более отлогие, ручей разливался и достигал метров трех, песок желтого цвета, и еще больше коряг – черных, неопрятных, похожих на ведьмины руки, с длинными лохмами водорослей. Среди этих коряг лежало черное и большое, сначала я испугался, что это человек – по размером походило. И запах примерно такой же – тяжелая вонь протухшего мяса. Я долго не решался подойти. Во-первых, я не хотел видеть мертвеца, ничего хорошего в том, что ты увидел мертвеца, нет. Во-вторых, я опасался ловушки. После колодца мне совсем не хотелось угодить в западню, поэтому я и не торопился, нет, не торопился. В-третьих…

Я решил посмотреть все-таки. Приблизился.

Кабан. Довольно крупный и взрослый, судя по клыкам, как он там называется, секач? Никаких кабанов тут вроде не водилось, во всяком случае, я не замечал. Кабана я бы заметил, то есть следы точно, кабаны, кажется, землю роют, корни жрут, желуди всякие. Тут определенно их не водилось, тут лисы, да и то когда-то. Откуда тогда кабан?

Лежит недавно, но в такую жару все разлагается быстро, ладно, если черви не завелись. А может, и не завелись – мух почему-то нет. В боку, кажется, дыра, из нее кровавые сгустки, а еще из-под загривка торчит сук, причем прошел насквозь – воткнулся в бок, а выскочил из спины, похоже было, что кабан прыгнул сверху и напоролся на эту корягу. Сам, что ли?

Кабан-самоубийца, вот новость. Хотя по нынешним временам все может приключиться. Впрочем, вряд ли это осознанно получилось – скорее всего кабан попросту убегал, да на корягу и напоролся. И сдох в ручье, бывает, целая куча мяса, неплохо бы поесть.

Затошнило. Почему-то мне стало этого кабана сильно жаль. Глупое животное, жило себе в лесу, жевало желуди, коренья выкапывало, а потом раз – и страшно. Так страшно, что забыл он про свои коренья и кинулся бежать, бежал-бежал и на сук напоролся.

Совсем все плохо. Птицы передохли, ручьи пересохли, жара. Я выбрался на берег и вообще выбрался из оврага. Было слышно, откуда этот кабан пришлепал, я отправился по следу. В последнее время я совершал много разных поступков, в которых было трудно различить смысл, вот как сейчас.

Я шел по лесу и видел кабаньи следы. Сломанные ветки, кора, сорванная с деревьев, вырванный мох, кабан, как лиса, пер напрямую, не задерживаясь, до смерти. Так я брел, наверное, километра два или больше, пока не остановился у камня, похожего на яйцо.

Я остановился и понял, что их четверо и они со всех сторон.

Они.

Это похоже на шахматы. Противники еще не успели сделать ни хода, но партия была разыграна, и финал был известен. У меня оставалось еще некоторое время, пока они не начали, и я думал. Почему они не напали сегодня на мальчишек? Это ведь так удобно – эти дурачки сами вышли в лес, подставились, легкая добыча. Но твари не напали, они так и остались в тени, потому что им нужен был я. Я оставался опасен, я мог поломать их план, и они решили со мной покончить.

Уже четверо, постепенно подтягиваются. Четверо. А к вечеру их тут больше десятка будет, а то и два, и голодные. Кабана загнали, а жрать не стали, видимо, просто для тренировки, а может, и этот кабан тоже им мешал чем-то. Или для удовольствия, хищники убивают для удовольствия, я же говорил. К тому же кабанятина не есть их главное блюдо.

Наверное, они все-таки вели меня от колодца. Ждали, пока я останусь один, знали, что я захочу напиться и не пройду мимо кабана, и я не прошел, тоже дурак. Ладно, все равно бы добрались, с кабаном – без кабана. Что дальше делать?

Бежать. Но не сразу, если рвануть сейчас, у них сыграет инстинкт, и они кинутся за мной, не удержатся, разорвут. Поэтому не надо их провоцировать. И надо увести их подальше от лагеря.

Я потянулся, всем своим видом показывая, что ничего не понимаю, что я лопух и готов к тому, чтобы меня разодрали, после чего поковылял, прихрамывая, от лагеря прочь.

Они двигались параллельно, держали меня в плотной коробочке, но как они ни старались, перемещаться совсем беззвучно у них не получалось. Они как-то громко дышали, раньше я за ними такого не замечал, раньше они были почти совсем беззвучные. Все меняется, все.

Я брел по лесу, останавливался, смотрел по сторонам, срывал едва начавшую алеть бруснику, жевал. Твари не отставали. Видимо, хотели того же, что и я. Я хотел увести их подальше от лагеря, они тоже этого хотели – чтобы разобраться со мной по-тихому, без свидетелей. Чтобы не спугнуть взрослых. Потому что лагерь они хотели оставить себе. И остальным – ведь скоро прибудут остальные.

Надо было выбрать мгновение для рывка. Я шагал, усиленно изображая лопуха, шагал и вдруг понял, что нечего тянуть – надо бежать вот прямо сейчас, сию же секунду.

И я рванул. И охота началась.

Они сразу пустились по следу. Не спешили, растягивая удовольствие.

Почти сразу они разделились – одна вырвалась вперед и вела меня, три чуть подотстали, контролировали фланги, грамотно, как настоящие охотники. Как волки.

Я бежал, знал, что долго не продержусь. Я и недолго не продержусь, я скверный бегун, особенно сейчас. Она догоняла, и я слышал за спиной насекомье с присвистом дыхание, все ближе и ближе. И опять не было страшно, потому что когда бежишь, тебе уже не страшно, ужас – это чувство первых шагов, потом отпускает. Когда бежишь, не думаешь уже ни о чем.

Неожиданно лес изменился. Я почувствовал острый технический запах, природа посерела, и я заметил вдруг, что зелень покрылась пылью, только не смог понять почему. А дальше все происходило быстро. Настолько быстро, что я не успевал думать, успевал только реагировать. Когда я почувствовал, что тварь собирается прыгнуть мне на загривок, я дернул из последних сил.

Я продрался через вялый ивняк и выскочил на дорогу. Это было неожиданно, не думал, что тут есть дорога, здесь ведь глушь, хотя в последнее время дороги строили почти везде, я выскочил на дорогу, и сейчас же над ухом заревел сигнал. Грузовик, американский дорожный крейсер, двадцать тонн, или больше, красная кабина и много хрома, он заревел у меня над ухом, и завизжали тормоза. Я рванул, выдирая с корнем остатки когтей, тормоза уже завыли, в сантиметре за моим хвостом прошло колесо.

Удар, и хруст, и вопль.

В канаве на другой стороне было полно чертополоха, я пролетел через него, раздирая в кровь шкуру, оставляя на иглах шерсть и мясо, и в самом низу я влип в густую грязь. На дороге грохотало, машину разворачивало поперек дороги, а под колесами у нее верещало и рычало.

Машина остановилась, и придорожную канаву накрыло тучей оранжевой пыли, и я почти ничего не видел, кашлял только.

Наверху гудел грузовик, я откашлялся, полез к дороге, во второй раз пробираясь через колючки, во второй раз оставляя на них части себя.

На дороге оседала пыль, в дорожной пыли валялись зеленые яблоки, вывалившиеся из разорванного борта фургона, много яблок. Колеса грузовика были перемазаны черной дрянью, похожей на деготь, дрянь воняла мертвечиной. На дороге за машиной валялась тварь. Она походила на черного паука, неосторожно свившего гнездо в недрах швейной машинки. Машинка заработала, паука сломало и выбросило вон. Попадание под двадцатитонную фуру не смогла пережить даже тварь, в конце концов она тоже часть природы.