Дырчатая луна (сборник) - Крапивин Владислав Петрович. Страница 32

Ребята толпой гонялись за каждым голубком — кто первый схватит! Потом, чтобы не было свалки, я стал заранее говорить, какого голубка кому посылаю.

Дело в том, что каждого голубка я разрисовывал фломастерами. На одном рисовал всякие узоры, на другом — кораблики среди моря, на третьем — сказочные города, на четвертом — цветы и бабочек. И всякие космические картинки. И еще много всего. Ребятам это нравилось.

А потом оказалось, что не только ребятам. В нашем доме живет Анна Платоновна, заведующая клубом при домоуправлении. Она выпросила у ребят моих голубков, штук тридцать, и устроила в клубе выставку под названием «Фантазии Ромы Смородкина». Про эту выставку даже в городской газете заметку напечатали. Там было сказано, что «у юного художника удивительное чувство цвета и очень своеобразное понимание перспективы, словно он пытается расширить привычное трехмерное пространство». А я ничего не пытался! Просто так рисовал...

Мама была рада, что я прославился. А я не очень. Потому что в газете написали и то, что я «прикован к инвалидному креслу». А при чем тут рисунки? И мне после этого расхотелось пускать с балкона голубков. Я сделал последнего и — сам не знаю почему — нарисовал вечернее небо, оранжевое солнце на горизонте и дорогу, по которой идут рядом двое мальчишек.

Хотя нет, я знал, почему нарисовал такое. Хотелось, чтобы появился друг. Не случайный, не на час, когда забегает поиграть в шахматы или послушать Пола Маккартни, а настоящий.

Я пустил голубка с балкона, и ветер унес его за тополя. И я подумал: вот найдет кто-нибудь, догадается, придет ко мне.

Но ничего такого не случилось. Наступила осень. От интерната я очередной раз отбился (да мама уже почти и не настаивала). Потом пришла зима и потекли обыкновенные дни: с уроками, с книгами, с телевизором, с прогулками, на которые по выходным вывозила меня мама (тяжело ей было вытаскивать со второго этажа меня и кресло, но она крепилась).

За зиму я прочитал толстенный шеститомник Купера, все романы про Тарзана (их мне приносил Владик Ромашкин), книгу «Загадки Космоса», поэмы Пушкина, «Путешествие на «Снарке» Джека Лондона и большую «Историю авиации».

И вот тогда, прочитавши эту книгу, я наконец склеил самолетик из дяди Юриной коробки.

Это был спортивный одноместный биплан «L-5». Судя по знакам на крыльях, французский. Славный вышел аэропланчик — просто как настоящий, только крошечный. Я подвесил его на нитке над своей тахтой и часто им любовался. И даже воображал, что я там, в кабине...

Только этот самолетик пробыл у меня недолго. Под Новый год пришла к нам в гости тетя Эля со своим семи-летним племянником Ванюшкой. Конопатый такой первоклассник, любитель книжек (вроде меня), в космических вопросах разбирается. Мы с ним хорошо поиграли и поболтали про много всего интересного. Но я видел, что самое интересное для Ванюшки — моя модель «Ь-5». Поговорит, поговорит, а потом опять подойдет к ней, тронет пальцем и смотрит, как она качается на нитке. Ну... я вздохнул про себя, отрезал нитку:

— Это тебе подарок на Новый год...

Ох и засиял Ванюшка!

И мама заулыбалась. Понравилось ей, какой я щедрый.

 Но, конечно, не только это понравилось. Решила, что теперь я реже буду вспоминать дядю Юру.

Но у меня же от него и кроме самолета кое-что осталось! Электрический фонарик, паяльник, универсальная отвертка...

Конечно, жаль модель, но Ванюшка так смотрел на нее...

А в ту новогоднюю ночь — будто награда мне! — впервые увидел я свой «летучий сон».

Я об этом потом расскажу подробнее.

Зима и весна были холодными и тянулись долго. Даже в мае случались такие бураны, что от липкой тяжести снега ломались деревья. Но потом сразу свалилась на город жара. Все тут же густо зазеленело: и тополя, и березы, и наш двор. У сараев, гаражей и заборов за неделю вымахнули непролазные травяные джунгли. Раньше такого не бывало.

Я слышал с балкона, как бабка Тася и бабка Шура толковали, что все это — от зловредных космических лучей и от радиации. По-моему, они чушь городили. Просто за полгода накопилось на земле много снега, а затем солнце разом превратило его в воду — вот от избытка влаги и пошла в рост буйная зелень.

На дворе у нас и в прошлые годы цвели одуванчики, но в нынешнем июне их оказалось видимо-невидимо. И громадные! До той поры я никогда не видел таких. У некоторых стебли — в метр длиной!

Однажды девочки бросили мне на балкон целую охапку одуванчиков. Я сделал из них букет и поставил в стакан. Для такого букета длинные стебли были не нужны, я поотрывал их.

Эти стебли похожи были на тонкие трубки — вроде ниппельной резины для велосипедных колес и для колес моего кресла. Но резина — мертвая, а стебли — как частички живого лета. На месте обрыва выступал белый сок, ну в точности как молоко. Только он был не сладкий: тронешь языком — не молоко, а горечь. Я брал один конец стебля в рот и дул, а другим концом водил по лицу, по рукам, по ногам. Из него била холодная воздушная струйка. И вот что интересно! Мои ноги, которые не чувствовали ни толчков, ни щипков, ни ударов, эту струйку чувствовали! Будто крошечный человечек щекотал кожу прохладным пальцем. Значит, все же не совсем они омертвели! И... даже надежда начинала шевелиться. Ну, не очень большая, однако настроение делалось веселее.

И букет из одуванчиков мне нравился. Проведешь по щеке цветами, и словно коснулся лицом пушистого облака — вроде тех облаков, которые видел я иногда в своих снах про самолет...

В холодное время я не очень-то любил просыпаться по утрам, хотелось подольше оставаться в своих снах, где звезды, высота и свист ветра в крыльях. И свобода, и беззаботность... Но когда началось лето, я стал подыматься рано и с удовольствием. Зелень и солнце тянули меня к себе...

Одуванчики через день увяли, и в то утро я, проснувшись, подумал, что надо попросить девчонок — пусть бросят свежие. Или нет! Лучше попрошу ребят вытащить меня на двор и нарву цветов сам. И покатаюсь по всему двору, поиграю с мальчишками... Я был уверен, что день меня ждет замечательный.

Но сразу все пошло наперекосяк.

Едва я умылся, мама сказал:

— Рома, я хочу поговорить с тобой серьезно...

Когда мама хочет поговорить серьезно, это не к добру.

— Опять насчет Клиники или интерната!

— Послушай внимательно, с пониманием. Ведь не дитя уже, почти двенадцать лет...

— «Недитя» слушает, — сумрачно сообщил я.

— Мне предлагают путевку в профилакторий «Северный край». Можно отдохнуть и подлечиться. И если бы ты согласился...

— Разве я против?

— Но я же не могу оставить тебя одного! И я договорилась в фонде «Особые дети», что тебя на это время определят на дачу, куда выезжают ребята... из специнтерната...

— Я так и знал!

— Ну, послушай же в конце концов! Почему ты упрямишься? Разве плохо пожить в новой обстановке? Всего три недели!

— Ага! А потом: «Ты же видишь, как тут хорошо! Почему бы тебе не остаться в интернате на учебный год?»

— Там постоянный медицинский надзор!

— Вот именно «надзор»!

— Ты эгоист! В конце концов, разве я не имею права отдохнуть? Я измоталась за этот год!

— Ну и отдыхай, пожалуйста! А у нас пускай тетя Надя поживет! Как в тот раз, когда ты в командировку ездила.

Тетя Надя была пожилая мамина знакомая, пенсионерка. Толстая и добрая. Мы с ней жили душа в душу, когда мама была в Самаре по делам своего института.

— Командировка — это всего неделя. А здесь три. И я не уверена, что Надежда Михайловна согласится...

— Ты же еще не спрашивала!

— Но она больная и почти слепая! Как она будет смотреть за тобой?

— А чего за мной смотреть!

— Роман! Пойми же наконец! Я не смогу отдохнуть, если не буду знать, что ты в надежном месте...

— А если, когда нас тут не будет, обчистят квартиру? — ехидно напомнил я.

— Пусть! Главное, что с тобой все будет в порядке.