Детство и юность Катрин Шаррон - Клансье Жорж Эммануэль. Страница 11

Но вместо ожидаемого и, конечно, утвердительного ответа мать, помолчав немного, пробормотала неуверенно:

— А кто его знает? Может, оно было бы лучше…

От изумления отец поперхнулся и закашлялся. Марциал похлопал его по спине.

Ужин продолжался в полном молчании. Вдруг на дворе залаял Фелавени.

— Наконец-то! — с облегчением воскликнула мать.

— Сейчас я им покажу, сорванцам! — бросил отец.

Но Фелавени умолк, вернулся в дом и улегся под столом. Снова воцарилось молчание. Потом стенные часы зашипели и гулко пробили один раз: половина девятого.

— Жан, — умоляюще проговорила мать, — выйдите им навстречу!

Отец поднялся из-за стола, зажег фонарь и ушел вместе с Марциалом.

Видно было, как колеблющийся огонек пересек двор и поплыл по дороге.

Внезапно Жан Шаррон остановился и свистнул собаку. Фелавени сорвался с места и исчез в темноте.

Мать стояла словно пригвожденная на пороге кухни, не обращая внимания на заходившуюся криком Клотильду. Катрин подошла к сестренке и принялась баюкать ее. «Вот повезло! — радовалась она. — Все про меня забыли и не отсылают спать!» Склонившись над колыбелькой, девочка ласково уговаривала сестру:

— Отильда, Отильда, не плачь, я здесь, я с тобой. Я ведь уже большая!

Малютка успокоилась и замолчала. Часы медленно и важно пробили девять.

Катрин слышала горячий шепот матери, призывавшей на помощь святых:

— Святой Марциал, святой Орельен, святой Лу…

«А вдруг волки съели Франсуа и Обена?» — со страхом подумала Катрин.

Отыскав под одеялом ручонку Клотильды, она зажала ее в ладони и сразу почувствовала себя уверенней.

— Мы были слишком счастливы… — вздыхала мать.

Тишина. Ни звука. «Не пойду спать, — упрямо повторяла про себя Катрин. Не хочу спать!» Но глаза слипались сами собой. Вдруг далеко на дороге послышались шаги.

— Ну что? Что? — крикнула мать.

Катрин вздрогнула и очнулась. Никто не ответил. Мать сбежала с крыльца и бросилась на дорогу. Вскоре она вернулась, держа фонарь у самого лица. Лоб ее прорезали резкие морщины. Жан Шаррон шел за ней и нес на руках Франсуа, позади — Обен с двумя ранцами. Марциал с Фелавени замыкали шествие.

В неверном свете керосиновой коптилки, озарявшей кухню, лица людей различались с трудом. Но даже при этом освещении лицо Франсуа было неузнаваемым: осунувшееся, с глубоко запавшими глазами.

— Франсуа, мой Франсуа, что с тобой? — жалобно спрашивала мать.

Отец отнес Франсуа на постель. Все последовали за ним.

— Я нашел их на повороте к Прадам, — сказал Жан Шаррон, — Франсуа лежал на краю канавы; он дотащился до этого места, опираясь на Обена, и здесь упал.

— Да что с тобой, Франсуа? — повторяла мать.

— Нынче утром, — начал Обен, — когда мы пришли в школу, этот верзила Лаверна со всей мочи двинул Франсуа башмаком по колену. Франсуа чуть богу душу не отдал! Спасибо, монахи напоили его мятной водой с сахаром. В полдень он не съел ни крошки, а вечером ушел со мной и так хромал, так хромал… с каждым шагом все сильней и сильней… Потом мне пришлось его тащить… Мы то и дело останавливались, отдыхали и снова шли дальше… На повороте к Прадам он упал и не смог подняться. Я уж и не знал, что делать…

— Ничего, до завтра все заживет, — успокоил отец.

Мать раздела Франсуа, укрыла его одеялом, подоткнула со всех сторон.

Все улеглись спать.

Наутро Обен, спавший в одной кровати с Франсуа, заявил, что всю ночь не мог сомкнуть глаз из-за брата, который ворочался с боку на бок, что-то бормотал и даже вскрикивал. Франсуа молчал; щеки его пылали, глаза ввалились, колено распухло и посинело. Он раскрыл рот только для того, чтобы сказать, что обязательно пойдет в школу, хотя мать и не пускала его.

— Лаверна будет скалить зубы от радости, если я не приду!

Он с трудом поднялся, выпил через силу глоток молока и ушел с Обеном.

Но, пройдя метров сто, упал и попросил брата отвести его домой. Мать снова уложила мальчика в постель. Начался жар и бред; опухоль на колене все увеличивалась. Франсуа ничего не ел. Он то стонал и метался по постели, то лежал неподвижно, отвернувшись к стене и закрыв глаза. Катрин подошла к кровати как раз в ту минуту, когда мать умывала и переодевала больного.

Боже, как он исхудал, и какой огромной стала его нога! «Наверное, это и есть болезнь Франсуа, — думала Катрин, — нога его растет и пухнет, а сам он худеет».

Приехал знахарь из Гландона, тот самый, что лечил от бешенства. Он долго дергал и тянул ногу Франсуа, не обращая внимания на вопли мальчика, потом обложил больное колено какими-то травами, поплевал на них, перекрестил большим пальцем опухоль и закрыл больного одеялом.

— Ну вот, — сказал он важно. — Когда травы на ноге высохнут, ваш сын будет здоров.

Жан Шаррон направился к бельевому шкафу. Возвратившись, он положил несколько монет в подставленную знахарем ладонь.

Травы на больном колене скоро высохли, но опухоль не уменьшилась.

Какие-то незнакомые старухи приходили в дом и усаживались у кровати больного. Может, это были колдуньи? Одна уверяла заплаканную мать, что Франсуа кто-то сглазил, напустил на него порчу. Другая сердилась: как можно верить эдакой чепухе? Скорее всего, какой-нибудь святой прогневался на их семью, и надо его умилостивить. Наверное, святой Экзюпер. Его большая деревянная статуя, стоявшая на вершине холма близ деревни Кувр, была увешана маленькими башмаками, носками и костылями, которые приносили в дар святому родители хромых детей.

Жан Шаррон запряг в повозку Фланфлана, гнедого коня; мать, Клотильда и Катрин устроились на заднем сиденье; Франсуа оставили на попечении Мари Брива.

Было очень холодно в этот ранний час. Но когда повозка выехала со двора и затарахтела по каменистой дороге, стало заметно теплее. Катрин была в восторге от поездки; она то громко пела, то пробовала свистеть, подражая мальчишкам. Отец, спрыгнувший с повозки, когда дорога пошла в гору, обернулся к девочке и укоризненно заметил:

— Как ты можешь распевать, когда брат твой болен?

Катрин запнулась на полуслове и умолкла; щеки ее запылали, она закусила губы, чтобы не расплакаться. Заметив это, мать положила руку на голову девочки.

— Не трогайте ее, Жан, — мягко сказала она, — пусть себе поет, раз хочется. Она ведь ребенок, многого еще не понимает. Да и мне приятно послушать. Пой, моя Кати, пой…

Катрин снова попыталась запеть, но голос ее прервался и она расплакалась. Желая успокоить девочку, мать принялась показывать ей на кусты и деревца, окаймлявшие Дорогу:

— Погляди-ка на эти зеленые побеги, Кати! Дней через десять они покроются листочками. Ведь скоро весна! — И, тяжело вздохнув, добавила: — Ах, если бы весна исцелила Франсуа!

Теперь дорога шла по равнине. Они миновали несколько деревушек; люди выходили на порог своих жилищ, чтобы взглянуть на проезжающих. Отец приподнимал шляпу, Катрин махала рукой. Скоро ли они доедут? Может, ее везут на край света?

Около полудня они остановились перекусить. Усевшись на косогоре, Жан Шаррон достал из плетеной корзины крутые яйца, хлеб, соль, бутылку с водой.

— Только бы Мари хорошенько приглядывала за Франсуа, — вздыхала мать.

Послеполуденное время казалось Катрин нескончаемым. Было жарко, дорога плохая; повозка тряслась и подпрыгивала на рытвинах и ухабах. Незаметно для себя девочка задремала и, очнувшись, не сразу поняла, что повозка стоит неподвижно. Голос отца, прорвавшийся сквозь дремоту, заставил Катрин вздрогнуть и открыть глаза.

— Кати, ты спишь?

Катрин протерла глаза и огляделась. Повозка стояла на площадке у крутого холма. Невдалеке виднелись черепичные и соломенные крыши какой-то деревушки. Отец распряг лошадь, привязал ее к железному кольцу, вбитому в каменный выступ скалы, и все двинулись вверх по тропинке, петлявшей по склону холма. Камешки сыпались у них из-под ног. Время от времени мать останавливалась, чтобы перевести дыхание. «Да это же край света, — думала Катрин, — только как мы доберемся до него?»