Детство и юность Катрин Шаррон - Клансье Жорж Эммануэль. Страница 15

Мать проговорила эти слова как-то странно торопливо и тут же вышла из комнаты. Катрин снова одна. «Не думай об этом». О чем же тогда думать? Она принимается считать потолочные балки. Но если долго глядеть на них, голова начинает кружиться. Потолок круто спускается наискось над ее кроватью. У окна же он так низок, что одна только Катрин может пройти под ним, не наклоняя головы. Когда идет дождь, капли его стучат по крыше, словно веселая музыка. Но в одном углу комнаты вода просачивается сквозь щели между черепицами и капает прямо на пол. Приходится подставлять в этом месте таз. А когда поднимается сильный ветер, Катрин кажется, что он вот-вот сорвет ветхую крышу. Тогда она в страхе натягивает на голову простыню, боясь увидеть вдруг над собой открытое небо с яростно клубящимися тучами.

Сегодня нет ни дождя, ни ветра. Но день, должно быть, пасмурный. Косой луч солнца лишь изредка проскальзывает сквозь щели в крыше и рисует на стене причудливые картины из света и теней. Можно часами вглядываться в смутные видения, которые то возникают, то исчезают на белой стене; иногда это тень облака, иногда тонкие силуэты мужчин и женщин, разных животных. Они молча скользят мимо, словно в глубоком сне. Достаточно одного порыва ветра, чтобы видения исчезли.

Когда они жили на ферме, город был для Катрин местом, где находится школа — та самая, в которой учились ее братья. Со времени болезни Франсуа никогда не заговаривает о школе, а Обен тоже больше не ходит туда, потому что им нечем платить за ученье… Теперь Катрин знает, что в городе не только школа, но и церковь святого Лу [1], и улицы, и богатые дома, и бедные лачуги, и магазины, и лавчонки, и мастерские. Но весь город кажется ей лишь окружением храма святого Лу. Не его ли профиль, похожий на хищного зверя, обозначился сейчас зловещей тенью на белой стене? Огромный рот открывается, закрывается, снова открывается… Катрин уже готова закричать, позвать на помощь, но крик замирает на ее губах. Она с трудом отводит глаза от стены, вдруг рывком садится на постели, и, забыв про страх, напряженно прислушивается: может, ей показалось?

— Баранки! Сдобные баранки!

Это он! Катрин спрыгивает с кровати, бежит босиком к окну, открывает его, высовывается наружу. Белый человечек идет по улице со своей корзиной, он приближается к их дому. Такой коротышка, а как легко несет он огромную корзину! И какой звонкий у него голос!

— Баранки! Сдобные баранки, сударыни!

Соседки выходят на порог своих домов, подзывают разносчика. Тот подходит к ним, приподнимает белую салфетку, которой прикрыта его корзина.

Вокруг теснятся дети; они протягивают руки, и торговец оделяет их баранками, потом берет деньги. Сейчас мать тоже выйдет на крыльцо; она выберет самые пышные, самые румяные… Вот разносчик уже поравнялся с их домом. Кто-то окликает его, он останавливается. Это молодая жена трактирщика, Туанетта Лоран. Она выходит на середину улицы и о чем-то весело толкует с разносчиком. Мать еще успеет спуститься с лестницы. Туанетта возвращается, входит в дом; белый человечек закрывает корзину салфеткой. Он уходит, он ушел!..

— Баранки! Сдобные баранки, сударыни!

Его певучий голос еще долго звенит вдалеке, постепенно замирая.

Катрин подходит к кровати, ложится. По белой стене, сменяя друг друга, по-прежнему скользят волшебные видения, но она не глядит на них больше.

Глава 11

Теперь Катрин знает: она не будет учиться в школе и никогда не сумеет прочитать сама рассказы, сказки, полезные советы и прочие чудеса, напечатанные в книгах.

— Мама, — спросила она, — вы помните, еще в Мези Франсуа говорил вам, что меня надо послать в школу? И вы сказали, что разрешите мне туда ходить.

Когда же я научусь читать?

Мать взглянула на девочку и ничего не ответила. Потом подошла к Катрин и одной рукой притянула ее к себе.

— Не надо больше думать об этом, Кати. Когда я обещала тебе, мы жили в Мези, и у меня даже в мыслях не было, что с нами может случиться такая беда.

Но эту ферму, должно быть, кто-то проклял: сначала заболел Франсуа, а потом… Разве мы можем сейчас послать тебя в школу? Обен больше не ходит туда… и у нас с отцом нет даже денег, чтобы дать вам…

Она не договорила, словно ей стало стыдно или больно.

Катрин так и подмывало спросить: «Почему же это случилось, почему?» Но она не посмела задать матери вопрос, отошла от нее и села в уголке. Она вспоминала последние дни, проведенные на ферме, и ей казалось, будто она вновь и вновь присутствует при всех странных событиях, которыми были отмечены минувшие недели. Столько раз родители толковали при ней об этих событиях да и теперь еще толкуют каждый вечер.

Итак, приближалась пасха. Катрин казалось, что праздники никогда не наступят, — так не терпелось ей отправиться в школу. Вопрос уже был решен.

Сначала отец, как и следовало ожидать, воздевал руки к небу и клялся всеми святыми, что мир сошел с ума, но в конце концов сдался и уступил.

За неделю до пасхи, в субботу под вербное воскресенье, в Ла Ноайли открывалась большая ежегодная ярмарка. Редкий вечер отец не заводил речь о том, как он отправится на эту ярмарку и продаст теленка. Он заранее радовался: в доме появятся, наконец, хоть какие-то деньги. Скромные сбережения, оставшиеся после свадьбы Мариэтты, растаяли, словно апрельский снег, за время болезни Франсуа.

Наконец день ярмарки наступил. Жан Шаррон пустился в путь с рассветом, ведя за собой на веревке упирающегося теленка. Погода стояла теплая. В саду пели птицы. Мать вместе с Марциалом вынесла стул Франсуа во двор и усадила на него больного. Около полудня мосье Поль вывел Султанку из конюшни, обтер ее соломенным жгутом, почистил скребницей и запряг в экипаж. Подогнав экипаж к дому, он повернул его сиденьем к крыльцу и с помощью мадемуазель Леони вкатил на него кресло с господином Манёфом.

Катрин с Франсуа наблюдали за этими приготовлениями. Они видели, как служанка заперла двери на ключ и уселась на козлах рядом с мосье Полем. Тот ослабил вожжи, щелкнул нарядным красно-зеленым кнутом, и лошадь тронула с места. Звеня бубенцами, экипаж исчез вдали, подняв густое облако пыли.

— Такая штука пригодилась бы нам для путешествий, — заметил Франсуа.

Катрин ничего не ответила. Сидя рядом с братом на низеньком стульчике, она забавлялась тем, что погоняла воображаемым кнутом воображаемую лошадь.

Солнце медленно совершало свой путь по небосводу. Но скучать в этот день не пришлось. Проезжая дорога с самого утра представляла собой необычайно оживленное зрелище. Нескончаемой вереницей тянулись по ней в сторону Ла Ноайли одноколки и телеги, шли крестьяне, ведя на поводу коров, телят и овец. Во второй половине дня поток экипажей и пешеходов хлынул в обратном направлении. Одни крестьяне шагали весело, распевая песни; можно было с уверенностью сказать, что они продали, как было задумано, свою скотину.

Другие брели мрачные и насупленные, подхлестывая яростными ударами овцу или корову, которую не удалось сбыть с рук. Каким-то вернется отец? Веселым и распевающим песни или хмурым и раздраженным? Солнце уже коснулось верхушек дубов, когда Марциал вдруг кубарем скатился с пригорка, откуда он наблюдал за дорогой.

Отец идет! Без теленка! — закричал он.

Мать засуетилась, бросилась на кухню, выскочила обратно, заметалась по двору; щеки ее разрумянились от радости. Когда Жан Шаррон появился наконец у крыльца, молчаливый, со смеющимися глазами, она подбежала к мужу и приняла у него из рук свертки с покупками.

— Грех жаловаться, — сказал отец. И добавил: — Я так спешил, что перегнал по дороге всех соседей. А последнего — Мишело, знаешь, фермера из Бастиды.

Он еще крикнул мне: «Эй, Шаррон! Что бежишь как угорелый? Тебя сам черт не догонит!» Но я только помахал ему рукой и припустился дальше. Уж так мне хотелось поскорей вас порадовать! А он небось посчитал меня невежей. Знаешь, Мария, когда он будет проходить мимо Мези, я предложу ему стаканчик сидра.