Детство и юность Катрин Шаррон - Клансье Жорж Эммануэль. Страница 19
Несправедливость? Жандармы? Судебный исполнитель? Гербовая бумага? В тюрьму?
Но я же повторяю вам, Жан: это безумие! Они ничего с нами не сделают, поверьте мне!
— Не могу! Не могу я больше терпеть! Если я останусь, то и вправду сойду с ума, совсем рехнусь. Решено: дядюшка Крестного обещает одолжить нам повозку; Крестный поможет погрузить вещи. Решено! Мы уезжаем…
Отец исхудал за эти дни. Он почти ничего не ел и плохо спал. Всякий пустяк выводил его из себя. Он все время бормотал какие-то обрывки фраз, где повторялись одни и те же слова: судебный исполнитель, жандармы, гербовая бумага… суд…
Однажды утром Марциал прибежал с поля запыхавшись и рассказал, что видел издали, как Дюшен загнал своих коров на нижний участок их большого ржаного поля. А на другом краю поля стояли мадемуазель Леони и мосье Поль и, посмеиваясь, ждали, когда коровы выберутся из ржи.
— Вот гады! — заключил Марциал. — Было б у меня ружье, уложил бы всех трех на месте!
— Парень прав, — кивнул отец.
Он подошел к очагу и снял со стены старое охотничье ружье. Мать кинулась к нему, схватила за руки. Катрин пронзительно закричала, Клотильда вторила ей. Мальчишки уставились на отца горящими от возбуждения глазами.
Мать споткнулась о скамью, упала. Тогда Жан Шаррон отшвырнул ружье, поднял жену, усадил на лавку. Рыдания сотрясали ее; казалось, она смеется каким-то странным, неестественным, судорожным смехом. Отец заставил ее выпить воды, поцеловал.
— Не волнуйся, — сказал он, — я иду в Ла Ноайль.
— Жа… Жан! — сквозь рыдания позвала она его.
Отец только махнул в ответ рукой и ушел, сразу постаревший, ссутулившийся.
К вечеру он вернулся и заявил, что завтра же утром они покидают Мези.
Катрин радовалась: Крестный был снова здесь. Он приехал на подводе.
Быстро погрузили вещи: кое-что из мебели, два мешка картофеля, оставшиеся с прошлого года, несколько караваев хлеба, которые отец испек на прошлой неделе. Впереди оставили место для Франсуа и его стула. Когда погрузка подходила к концу, мосье Поль торопливо выкатил во двор кресло с Манёфом.
— Ах вот как! — завопил паралитик. — Значит, решили удрать втихомолку, без всякого предупреждения, словно воры?!
Отец, увязывавший мешки на подводе, спрыгнул на землю. Но мать опередила его, и первая подбежала к креслу землевладельца.
— Думаете, это вам так сойдет с рук? — крикнул ей старик. — Бросить ферму, не найдя замены?
— Хозяин… — начал было Жан Шаррон.
Но мать перебила его и, не повышая голоса, ответила:
— Замена? Не морочьте голову, он у вас уже давно на примете… негодяй, который лжесвидетельствовал в вашу пользу…
— Сударыня! — воскликнул Манёф, ударив кулаками по подлокотникам кресла.
Она не дала ему продолжать:
— Да, мы уезжаем в Ла Ноайль, потому что вы выжили нас из Мези с помощью ваших лакеев и вашего прихлебателя. А не кажется ли вам, что сейчас самое время для того, чтобы пойти и рассказать жандармам об одном вечере и о тех подлых предложениях, которые вы сделали тогда моему мужу?
— Они… они не… они не поверят вам, — растерянно пролепетал Манёф, но тут же попытался изобразить недоумение: — Впрочем, я совершенно не понимаю, о чем вы говорите!
Он сделал знак лакею, тот повернул кресло и быстро покатил его обратно к дому.
— Вы правильно поступили, матушка, — сказал Крестный. Но гнев матери уже угас; она обернулась к отцу и печально проговорила:
— Если бы вы послушали меня тогда, Жан, если бы окликнули жандармов, когда они приезжали в Мези, и рассказали им всю правду, нам не пришлось бы сегодня бросать все и уезжать отсюда… — Она грустно улыбнулась и положила руку на плечо мужа. — Бедный ты мой, — вздохнула она, — ты слишком честный, слишком хороший…
Катрин подошла к Крестному.
— Слыхал? — шепнула она изумленно. — Слыхал?
— Что? — удивился Крестный.
— Мама сказала отцу «ты»!
Глава 12
Крестная Фелиси подыскала и сняла для них эти две каморки под крышей ветхого дома в Ла Ганне, нищем пригороде Ла Ноайли.
— Ничего более приличного не нашла, — словно извиняясь, говорила Фелиси. — Как только заикнешься, что у вас пятеро ребят, все домовладельцы в один голос кричат: «Ни за что!»
— Ну что ж, во всяком случае, это нам по карману, — отвечал отец.
Ла Ганна была узкой, отлого сбегавшей вниз улочкой. Дом, где поселились Шарроны, стоял последним по левой стороне. За ним тянулись пустыри, сады, поля и редкие, чахлые рощицы. Но Катрин считала, что на деревню это совсем не похоже, потому что красно-белая мощеная дорога, отходившая от проселка, вела к знаменитой фарфоровой фабрике Ла Рейни. В дни, когда дул западный ветер, дым фабричных труб долетал до Ла Ганны, окрашивая фасады домов в унылый грязно-серый цвет.
Утром и вечером рабочие фарфоровой фабрики шумной толпой спускались и поднимались по улице Ла Ганны. Поначалу Катрин принимала их за пекарей — из-за белых рабочих блуз, — а саму фарфоровую фабрику, о которой отец и братья говорили с таким уважением, представляла в виде длинного ряда огромных хлебных печей, выпускающих тысячи булок, баранок и караваев.
Франсуа пытался вывести сестру из заблуждения и объяснить ей, что такое фарфор. Но она плохо понимала его объяснения, потому что никогда не видела фарфоровой посуды, вплоть до того вечера, когда какой-то старик рабочий, собиравшийся заглянуть в кабачок Лоранов, окликнул ее и, вынув из кармана блузы крошечную полупрозрачную белую чашечку, посмотрел сквозь нее на заходящее солнце.
— Эй, малышка, взгляни-ка на эту чашку, правда, хороша? Это я ее сделал. Да, я!
Катрин сначала не поверила, что большие, узловатые и загрубевшие руки старика способны создать такую хрупкую вещичку, похожую на окаменевший венчик цветка.
— Возьми, — продолжал старик, — я дарю ее тебе.
Катрин опрометью кинулась в дом, прижимая к груди обретенное сокровище, и первым делом показала чашку Франсуа.
— Неужели можно сделать руками такую малюсенькую, такую тоненькую штучку? Небось ты не смог бы, верно?
Франсуа нахмурил брови.
— Если я поступлю на фабрику, научусь, вот увидишь!
И он рассказал ей, что в давние времена, когда Францией еще правили короли, жена аптекаря из Ла Ноайли нашла в полях за городом беловатую глину и стала стирать с ней белье. «Ну, совсем как мыло эта глина!» — говорила она. Тогда аптекарь взял белую глину, исследовал ее и послал знаменитому придворному ученому, а ученый, взглянув на глину, воскликнул: «Да это же каолин!»
— Какое чудное слово!
— Да, — продолжал Франсуа. — Это китайское слово, и пришло оно к нам из Китая. Эта страна находится по ту сторону земли, прямо у нас под ногами, и все ее жители — их зовут китайцами — желтые.
— У господина кюре из церкви святого Лу совсем желтое лицо. Он что, тоже китаец?
— Нет, говорят, он болен: не то желудок, не то печень, — оттого и желтый.
— Как ты назвал ее, эту глину?
— Ка-о-лин. Это значит белая глина. Нам говорили об этом в школе, и я читал потом в альманахе. Так вот: знаменитый ученый сказал еще, что из каолина можно делать фарфор не хуже китайского. А в те времена одни только китайцы умели делать фарфор и потому были очень богатыми и могущественными.
И тогда король приказал построить в Ла Ноайли фарфоровую фабрику…
— О, значит, он будет проезжать и по нашей улице, когда приедет к Ла Рейни?
— Кто?
— Король.
— До чего ж девчонки дуры! Сколько раз тебе сказано, что королей больше нет.
— Жалко, — вздохнула Катрин.
Она умолкла, задумчивая и опечаленная, но ненадолго: новый вопрос так и вертелся у нее на языке. Однако она не решалась задать его брату, который, конечно же, снова будет насмехаться над ней. Но мысль эта так взбудоражила девочку, что в конце концов она не удержалась:
— Франсуа!
— Ну, что тебе?
— Скажи мне, Франсуа…
— Что сказать?