Ребята Скобского дворца - Смирнов Василий Иванович. Страница 64

Исчерпав полностью весь запас своей фантазии и красноречия, Цветок наконец замолк. Но зато зашумел весь митинг.

— Записывай... Мы согласны! — сразу же заорали десятки нетерпеливых голосов.

Ванюшка Чайник, опередив других, мигом слетал домой и вернулся с тетрадкой и карандашом в руках. Пока он бегал, возник снова спор: можно ли всех ребят без исключения принимать или по выбору?

— Тебя, Керенский, мы не примем, — начальственным тоном заявил Ванюшке Цветок, едва тот появился.

— Э-это почему же? — заикаясь, спросил он, роняя из рук тетрадку.

— Принять! — зашумели вокруг Ванюшки.

— Ты — Чайник, а не пролетарий! — немедленно разъяснил Цветок.

— Он теперь не Чайник, — раздались голоса, намекая, что Ванюшкин дед уже не хозяин чайной.

— А кто же он? — немедленно спросил Цветок.

На этот вопрос не последовало ответа.

Царь молчал, хотя и был не согласен с Цветком. Несмотря на имевшиеся у Ванюшки Чайника недостатки, Царь все же считал его своим, и отнюдь не буржуем.

— Надо принять, — возвысил свой голос в защиту друга Левка Купчик, протискиваясь вперед.

— Тебя, Милюков, тоже не примем, — пригрозил ему Цветок, поднося к носу кулак.

Царь по-прежнему молчал. Левка Купчик по своему положению мог считаться буржуем. Но все же Левка, простой, бесхитростный, был скобарь, и Царь порой благоволил к нему.

— Записывай... — торопила Ванюшку Дунечка Пузина.

Раздались голоса, что девчонок в новую организацию не следует принимать.

— И меня? — сразу же потемнев, угрожающе спросила Фроська.

— А ты что за цаца? — спросили из задних рядов недоброжелатели.

— И тебя, — с железным мужеством подтвердил Цветок, не решаясь, однако, взглянуть Фроське в глаза. Сказал и сразу же пожалел. «Ну и язык у меня!» — горестно подумал он, прикрывая ладонью рот. Теперь, когда речь зашла о девчонках и, в частности, о Фроське, Царь не мог уже молчать. Он спрыгнул с забора, на котором сидел.

— Ша-а! — поднял руку, призывая к тишине.

Шум и гвалт немного стихли.

— Р-ребята!.. — зычным голосом закричал он, вклинившись в толпу скобарей, окруживших ярых спорщиков, Цветка и Чайника. — Слушай меня...

Цветок охотно уступил ему, отодвинувшись в сторону. Он уже не только охрип кричавши, но даже сипел, переругавшись со всеми. Царь требовал тишины, он тоже потрясал кулаками.

— Д-дев... — Царь хотел сказать «девчонок», но разом поправился: — Девок надо принять... О-они наши, скобарихи, и иной раз любому скобарю могут... — Он хотел сказать «могут морду набить», но поправился: — Нос утереть...

Царь мельком видел, как Фроська, вспыхнув, выразительно глазами поблагодарила его.

— Н-надо всех принимать...

— Кто хочет — присоединяйся. А не хочет — отходи в сторону. — Царь был краток в своем выступлении; заявив, что теперь равенство и свобода, он замолчал.

Ванюшка снова выдвинулся вперед.

— Ребята-а! Подходи, записываю! — закричал он, прилаживая свою тетрадку к забору.

Под общий шум и гвалт нерпой в списке появилась фамилия Царя.

На ним Ванюшка записал самого себя и стал записывать каждого, кто проявлял крайнее нетерпение и громче других требовал. Фроська попала в список пятой, за ней шла вереница девчонок и мальчишек. Цветок нашел свое место в списке пятнадцатым, после Дунечки Пузиной. Ванюшка сторицей отплатил своему недругу. Список рос. Записывались все, даже восьмилетние скобари. Прослышав про состоявшийся митинг скобарей и принятые на нем решения, на двор Скобского дворца потянулись и гужееды. Собрание уже подходило к концу, когда на двор влетел запыхавшийся, в растерзанной рубашке гонец-гужеед. Под глазом у него красовался здоровенный синяк.

— Ребята-а! — закричал он. — На Большом ваших и наших бьют. Копейку... мордуют...

Сразу же на помощь двинулись два отряда, объединенных в «партию ребят-пролетариев».

Грандиозное сражение на углу Большого проспекта и Косой линии, известное в истории Васильевского острова как «битва пролетариев с буржуями», разгорелось с новой силой, когда к ребятам подоспел Царь с отрядом скобарей. Почти одновременно, но уже с другой стороны, совершив обходный маневр, появился второй отряд, которым совместно командовали Цветок и Ванюшка.

Враги были наголову разбиты. Не помогло им подоспевшее подкрепление из проходивших мимо бойскаутов. Только вмешательство взрослых и милиции позволило «чистоплюям» вернуться в этот день домой живыми.

Выполнив свой товарищеский долг, скобари и гужееды все же понесли серьезные потери, недосчитав в своих рядах Серегу Копейку, Спирьку Орла и Левку Купчика.

Были эти изрядно израненные ребята, как зачинщики, захвачены «чистой» публикой, переданы в руки милиционеров и в растерзанном виде доставлены под конвоем в Василеостровский комиссариат.

Посадили их сперва в холодную, но вскоре привели к начальству.

Купчика допрашивали первым. Пострадал он меньше и имел еще человеческий вид.

— Паренек, ты, видно, из зажиточной семьи, — выразил удивление светлоусый, с пышными бакенбардами чиновник милиции. — По одежде видно. Твои родители-то каких взглядов придерживаются?

Купчик в своей зеленой вельветовой курточке и в желтых ботинках действительно выделялся среди ребят.

— Они... за партию «Народной свободы», — сообщил Купчик, струхнув.

Голос допрашивающего смягчился.

— А ты за большевиков дерешься! Что, тоже за Ленина стоишь?

— Не-ет, я за Милюкова, — снова чистосердечно признался Купчик.

Нахмурившись. Спирька и Копейка искоса следили за Купчиком. Ждали, отпустят его или нет. И Купчика скоро отпустили.

— Этих босяков не дожидайся, — предупредили в милиции Купчика. — Пошлем на каторжные работы.

Бросив жалостливый взгляд на своих товарищей, словно извиняясь перед ними, Купчик вышел, закрыв за собой дверь.

— А ты кому симпатизируешь? — с иронией спросил у Спирьки чиновник милиции. И вдруг рявкнул: — Руки по швам! Подойди ближе.

Спирька подошел. Штаны и рубаха у него были располосованы в клочья, глаза подбиты, из носа сочилась кровь.

— Будешь отвечать?..

— Анархистам, — неохотно отозвался Спирька. Отец у него был матрос на военном корабле, выступал на митингах за анархистов.

— Оно и видно, — шутили в комиссариате. — Лик-то у тебя и теперь решетки просит.

— Это меня «чистоплюи» поклевали, — мрачно сообщил Спирька.

Разговаривать много он не собирался и на всех смотрел волком. Был отпущен и Спирька. Ушел он прихрамывая.

Остался под стражей только Серега Копейка.

— Скобарь? — спросил дежурный.

Серега молча кивнул головой. Он все еще надеялся на справедливость. Он попытался разъяснить, пожаловаться, что гимназисты первые напали на него, избили и изорвали газеты, но, видя, что это не помогает, замолчал.

— Наверно, большевистскими газетами торговал? — спросил светлоусый чиновник милиции, явно становясь на сторону гимназистов.

— А то какими же? — поднял голову Копейка. — «Правду» теперь все читают.

— Это почему же все? — поинтересовался чиновник, внимательно разглядывая Копейку в растерзанной ситцевой рубашке, со вспухшим от синяков багровым лицом.

Серега усмехнулся.

— Она правду пишет, — пояснил он.

— Вот как! — снова сквозь зубы процедил чиновник. — Значит, ты за Ленина стоишь? Большевик?

— Да, — ответил Серега, смело глядя разгневанному чиновнику в глаза.

— Снять штаны да всыпать порцию горячих, — посоветовал кто-то в комиссариате, оглядывая Серегу злыми, прищуренными глазами, и тут же добавил: — Снимать-то уже нечего, развалятся.

— Попробуй! — отозвался Копейка, еще сильнее побагровев. — Теперь свобода! Над людьми теперь не измываются, не бьют.

В дежурной комиссариата засмеялись.

— Скоро ваших большевиков вместе с Лениным за решетку запрячем, — посулили Сереге.

— Попробуйте, — снова вызывающе отозвался Копейка, готовый теперь стоять за большевиков, за Ленина до последней капли крови.