Ребята Скобского дворца - Смирнов Василий Иванович. Страница 68

Проходили дни, Фроська заметно поправлялась. У нее уже проглядывал слабый румянец на впалых щеках. Черные с просинью глаза глядели яснее. Голос звучал громче и звонче.

— Ну, мой Ермолай да Марья опять неразлучны, — шутила мать Ванюшки.

Вместе они часто стояли в «хвостах», которые с раннего утра змеились по улицам возле продовольственных лавок. Постоянно возле них увивался и Цветок.

Ванюшка краем уха слышал, как он шептал Фроське:

— Наш Чайник чичас без кипяточка...

«Пускай брешет», — думал Ванюшка, настроенный миролюбиво. Ростом он обогнал Петьку Цветка да и кулаки имел покрепче. В нужную минуту всегда мог постоять за себя.

Дружба с Фроськой все более крепла. А он старался чем-нибудь помочь, услужить ей и даже смирился с неизбежными насмешками Цветка, который день ото дня становился все более злоязычным. Как-то Фроська вышла с чайником. Ванюшка немедленно подлетел к ней, завладел чайником, взял у Фроськи пятак и сам помчался на кухню чайной. Когда же он возвращался, его встретил Цветок.

— Хи-и... — запрыгал он на месте и, как пономарь, запричитал: — Чайник чайничек несет и за ручку трясет... Ручка оторвется... Фроська отвернется... Чайник разобьется... — Хотел он, очевидно, больнее уколоть Ванюшку, но вышло наоборот.

Фроська подошла к Цветку, что-то сказала и, взяв чайник, пошла к себе. А Цветок, как козел, затряс головой и, не взглянув на Ванюшку, поспешно зашагал домой.

Выпадали дни, когда вдвоем с Фроськой они уходили шататься по улицам.

Митинги. Листовки. Заклеенные объявлениями и воззваниями афишные киоски и стены домов. Громадные заголовки в газетах, обвинявшие в измене, в предательстве то Временное правительство, то Ленина, то Керенского, то большевиков... Чуть ли не ежедневно возникавшие новые политические партии вносили еще большую сумятицу.

Ванюшка из-за упрямства по-прежнему стоял за Керенского, а Фроська все более склонялась на сторону Ленина.

— Он за рабочий народ, — поясняла она.

— Чего ты понимаешь-то? — сердился Ванюшка.

— А ты чего понимаешь? — ни в чем не уступая, дерзила Фроська.

А немного спустя она отходила, становилась тихой и ласковой, не возражала, если Ванюшка приносил сахар.

— Чего там, бери, — говорил он. — У нас есть. Как продали чайную, целый мешок еще в коридоре стоит.

Правда, Ванюшка немного преувеличивал. От мешка оставалась только половина.

— А в больницу ко мне не пришел. Не спроведал, — все же считала нужным упрекнуть Фроська.

— Разве я знал, куда приходить? — оправдывался Ванюшка.

— Только мамка ко мне и приходила, — вспоминала Фроська. — А я ждала. Не знаешь, Тип поправился или нет?

Ванюшка сразу замолкал.

Было известно, Царь лежал в лазарете. Про Царя Ванюшка воздерживался что-либо говорить.

И вдруг все изменилось.

Ночью 27 августа тревожно загудели заводские гудки. Зашумела возле Скобского дворца булыжная мостовая от гула рабочих шагов, ощетинились лесом штыков красногвардейские отряды.

Утром стало известно, что выступил против Временного правительства верховный главнокомандующий на фронте генерал Корнилов и идет с большим войском усмирять рабочий парод в Питере.

А днем на дворе Скобского дворца появился выздоровевший Типка Царь.

Пришел он, к восторгу скобарей, с винтовкой за плечами. На рукаве гимнастерки у него краснела повязка с надписью:

Вместе с ребятами глядела на Царя и обрадованная Фроська, удивляясь, как тот вытянулся, побледнел и возмужал. Возможно, это винтовка красила его.

Царь поглядывал на Фроську и тоже удивлялся. После болезни она еще не совсем оправилась, остриженная, худенькая и тоненькая. Царю нужно было уходить. Но он медлил.

— Скоро вернешься? — спросила Фроська.

— Корнилова разобьем, и вернусь. — Голос у Царя звучал как у взрослого.

Рядом с Фроськой стоял Ванюшка, он мешал ей.

Так и не поговорив толком после долгой разлуки с Фроськой, они расстались. Провожаемый ребятами, Царь ушел.

После разгрома корниловского мятежа вернулся в Скобской дворец и Володя Коршунов, выпущенный из тюрьмы. Царь снова поселился у него в комнате на пятом этаже.

Володя больше не работал на заводе. Где он работал, Антип толком так и не знал. На вопросы Володя многозначительно и кратко отвечал:

— В партии...

Он уходил рано, возвращался поздно. Иногда и не ночевал.

Тогда Царь хозяйничал один. Сам себе варил картошку, стирал рубашку и жалел, что винтовку на заводе у него снова отобрали. Оружия не хватало взрослым красногвардейцам.

Заглянул к ним как-то по старой памяти и Максимов, загорелый, обветренный, с большим кульком спелых яблок, которые он торжественно поставил перед Царем на столе.

— Наши, рязанские, — сообщил он, радуясь, что снова увидел друзей. — Только что приехал из провинции. Два месяца в Петрограде отсутствовал и не узнал. Пролетарским Питер стал, пролетарским!

«А зачем ездил? Ленин послал?» — хотел спросить Царь, но постеснялся. Схватив чайник, он помчался в чайную за кипятком. Вместе пили чай с яблоками, без сахара. Закусывали холодцом, горбушкой хлеба и ржавой селедкой, которую Царь накануне достал в очереди в магазине. Шел у Володи с Максимовым оживленный разговор.

— Корниловский мятеж многим глаза открыл, — говорил Максимов, поблескивая стеклышками очков. — Поездил я по матушке-России. Везде одно и то же. Катастрофа надвигается и на фронте и в тылу. Железнодорожный транспорт разваливается. Добыча топлива в Донбассе сокращается. Фабрики закрываются — нет сырья...

— А война затягивается, — поддерживал Володя. — Чем воевать-то будем, кулаками?

Максимов усмехался.

— Солдаты по-своему борются за мир. Они сотнями тысяч дезертируют из армии. Крестьяне тоже по-своему борются за землю — жгут помещичьи имения.

— Левеют рабочие массы, — говорил и Володя. — За нас, большевиков, теперь везде голосуют. На митингах уже не кричат нам: «Долой!» Не освистывают.

— А у тебя, фельдмаршал, как дела в Скобском дворце? — поинтересовался Максимов у Царя. — Агитируешь за нас, большевиков? Твои скобари-то за кого идут? За буржуев или за нас?

— Ребята к большевикам склоняются, — объяснил Царь, принимая слова Максимова всерьез. — А меня в С-союз социалистической молодежи приняли, — и достал свой членский билет, чтобы показать Максимову.

— Он у нас — сила! — похвалил Царя Володя. — В Красной гвардии записан.

— Какую же тебе работу поручили в союзе? — продолжал спрашивать Максимов.

— Разную... Листовки раздаю, плакаты расклеиваю. Наших газетчиков охраняем. За Ленина агитирую...

Царь хотел подробно все рассказать, но в комнату вошли посторонние люди.

Максимов в тот вечер остался ночевать.

А утром, протянув Типке на прощание руку, он сказал:

— Вот тебе главное задание: всех ребят на дворе на свою сторону перетяни. Сделай их большевиками. Сможешь? Надеюсь на тебя.

Царь кивнул стриженой головой.

На другой день, выйдя на двор, он подходил то к одному скобарю, то к другому и строго допрашивал:

— З-за кого стоишь? За Ленина? За большевиков? Или за буржуев?

— За большевиков! За Ленина! — звучали голоса.

Он подошел и к Фроське.

— Ты кто? — шутливо спросил он, зная, что Фроська давно уже большевичка.

— Тип, — сказала она, обидевшись, — неужели ты не знаешь?

Все было ясно. Большевиков на дворе оказалось много. Даже Петька Цветок сам подошел к Типке и заявил:

— Я за Ленина!

Столь неожиданное решение Цветка скобари — сторонники большевиков — восприняли с большим одобрением.

— С-смотри больше не трепись! — предупредил его Царь.

— Кому ты говоришь-то? — поднялся на дыбы Цветок, обиженно удивляясь. — Ты что, не знаешь меня?

Фроська погладила Цветка по щеке и с явной укоризной взглянула на Дунечку Пузину, которая все еще сомневалась и стояла где-то посредине между Лениным и Керенским.